Малахов курган - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 40

Веня что-то невнятно буркнул в ответ, нахлобучил на голову облезлый треух, засунул за полу шубейки тряпку и сапожную щетку и сказал отцу:

– Пойдем уж!

На Малахов курган, после того как Тотлебен превратил его в сомкнутое укрепление, можно было попасть только мостом через глубокий ров, выкопанный там, где раньше была открытая горжа[270] бастиона.

Мост этот, узкий и высокий, матросы прозвали Чёртовым мостиком – в память знаменитого моста, взятого Суворовым в Швейцарском походе[271].

Перед Чёртовым мостиком Веня остановил отца, чтобы стереть тряпкой с его сапог грязь. В это время Веня увидел, что к мостику, спеша на парад, подошли двое юнг из 39-го флотского экипажа, Репка и Бобер. Они узнали Веню, перемигнулись и нарочно громко засмеялись.

Веня, усердно работая над сапогами, сделал вид, что не заметил ни Репки, ни Бобра, а на самом деле успел хорошо разглядеть, как юнги одеты. У Вени заныло в груди от зависти. Оба юнги были в новых смазных форменных сапогах на высоких подборах[272]. На них были новые однобортные шинели из темного сукна с пятью медными пуговицами в один ряд, с воротниками из белой мерлушки[273]. На головах надеты лихо заломленные на ухо лохматые папахи с суконным дном.

Веня не мог больше сдерживаться и, снова засунув тряпку и щетку за полу, заревел…

– Я домой пойду. А ты иди один, – снова заявил он отцу, но не двинулся с места.

– Эва, глупый! Что тебе попритчилось[274]? – сказал Андрей Могученко, схватив сына за руку. – Иди-ка, слышь, поют – началось…

Веня вырвался:

– Не пойду! Которые экипажи своих юнг балуют, а которые на своих юнг ноль внимания… Мне стыдно, батенька, за весь экипаж!

– Эва, милый! Вот что я тебе скажу: князь Меншиков написал такой приказ – прямо про тебя!

– Какой может быть про меня приказ, если я в списках не числюсь?!

– А вот услышишь, если пойдешь. А не пойдешь, я тебе не скажу… Говорю: прямо про тебя, сынок, приказ писан!

Веня хорошо знал батенькины шутки: поверить нельзя, чтобы главнокомандующий написал приказ о юнге 36-го экипажа Могученко, но что какой-то подходящий приказ будет объявлен, это верно. Зря батенька не скажет.

– Ладно уж, пойду! – согласился Веня. – А если ты нынче меня обманешь, верить больше не стану тебе…

– Верь, сынок! Отцу надо верить. Коли я тебе врал?

Они пришли на курган, когда молебен был уже на половине и громовые голоса выводили: «По-о-беды на супротивные даруяй!»

Отец с сыном стали среди нестроевых.

Крашеная ложка

Веня, сгорая от нетерпения, скоро ли кончится молебен и начнут читать приказ, зевал во все стороны, но чаще всего его взоры обращались на юнг Репку и Бобра, стоявших на своем месте в строю парада 39-го экипажа. С этими парнями у Вени уже были порядочные неприятности, хотя юнги появились на правой стороне Малахова кургана совсем недавно, а до той поры Веня был один и думал, что навсегда останется на кургане единственным юнгой.

Репка и Бобер, впервые встретясь с Веней, тоже удивились, что на кургане уже есть юнга.

– Юнга? Ха-ха! Смотри-ка, Репка, – бубнил Бобер натуженным басом, – говорит, что юнга, а у самого на губах маменькино молоко не обсохло.

– Юнга! Ха-ха! Да он пешком еще под стол ходит, – ответил Репка тоже басом.

– А вы спросите Стрёму или моего брата Михайлу, юнга я или нет! – гордо ответил Веня. – Я с ними в плен англичанина взял да на веревке сюда вот и приволок. Мне сам Павел Степанович спасибо сказывал.

Юнги схватились за животы и захохотали, делая вид, что помирают со смеху.

– От земли не видно парня, а врать научился! – сказал басом Бобер. – Кабы ты в плен англичанина взял, так о твоем геройстве был бы приказ. Был приказ?

– Приказа не было, – принужден был признать Веня.

– А ежели не было приказа, то и англичанина ты в плен не брал. Ну скажи: какой был из себя англичанин?

– Рыжий, высокий. В юбке, без штанов.

Юнги вытаращили глаза и захохотали на этот раз непритворно:

– Ха-ха-ха! Рыжий, в юбке!

– Ха-ха-ха! Высокий, без штанов!

Веня угрюмо смотрел на смехачей. Наконец юнги отсмеялись, отряхнулись, перемигнулись, и Бобер спросил Веню:

– Ну ты, юнга! А ложка у тебя есть?

– Есть.

– А зачем юнге полагается ложка?

– Как зачем? Принесут на бастион кашу – кашу есть.

Веня достал из-за голенища сапога новую расписную деревянную ложку.

Веня давно ее носил за голенищем, но еще не обновил: каши из матросского котла ему еще есть не приходилось.

– Маменька подарила? – догадался Бобер.

Увидев расписную ложку у Вени, юнги еще немного посмеялись, и Репка, хитро подмигнув Бобру, спросил Веню:

– А ты умеешь на ложках биться?

– Еще как! – с радостью согласился Веня. – Доставай-ка свою ложку, я тебе докажу!

Бобер, с ужимками и корча рожи, нагнулся и достал свою ложку из-за голенища. Веня обомлел: у Бобра в руке была блестящая железная ложка, луженная оловом. И Репка достал и показал юнге 36-го экипажа такую же ложку.

– Будешь биться? – спросили оба.

– Буду! – в отчаянии воскликнул Веня, хотя сразу понял, что дело его безнадежное.

– Ты сначала попробуй свою ложку, – посоветовал Бобер. – Постучи себя по лбу – крепка ли.

– Ладно уж! Об твою башку и железная ложка треснет. Ну, биться или нет? Бей! – прибавил Веня, подставляя свою ложку.

Он надеялся на свою ловкость: весь секрет, когда бьются ложками, состоит в том, чтобы уступать удару противника, когда тот бьет, и не давать ему времени отдернуть руку, когда наносишь сам удар. Веня еще надеялся, что игра выйдет вничью.

Но Бобер понял хитрость Вени и выставил вперед свою луженую ложку.

– Нет, ты бей первый.

Веня с мужеством отчаяния ударил своей ложкой по ложке противника. Они бились неравным оружием: ложка Вени разлетелась от первого удара с треском, у него в руке остался один черенок.

– Мало ли что – у вас ложки-то железные!

– А как же ты, дурак, будешь кашу есть, когда на батарею принесут кашу замерзшую? Понял?

Репка и Бобер взялись за руки и закрутились перед опечаленным Веней. Притопывая и постукивая в лад ложкой о ложку, они припевали:

– Вот как у нас в тридцать девятом экипаже! – воскликнул Бобер.

Закончив свой победный танец, Репка и Бобер важно удалились, оставив юнгу 36-го экипажа над черепками разбитой ложки.

Неистовая кукушка

– Погодите, я вам еще докажу! Глазыньки мои на вас бы не глядели! – шептал Веня, взглядывая в ту сторону, где стояли на фланге своей команды Репка и Бобер.

Веня старался не смотреть туда и пытался утвердиться взором на исхудалом, бледном и тревожном лице Владимира Ивановича Истомина. Веня знал, что начальник Малахова кургана больше сорока дней не покидает Корабельную сторону, ложится спать не раздеваясь и в сапогах. Дома ему не спится. Напрасно он принимает какой-то «мускус» – должно быть, лекарство для сна, – нет, заснуть все равно не может и бежит ночью с квартиры на курган. Скажет вахтенному комендору: «Совсем издергался – не сплю. Пришел к вам поспать!» Ляжет на топчане в канцелярии, засунув руки в рукава шинели, и забудется на часик под трескотню ружейных выстрелов в секретах. Усы Истомина с осени поседели и превратились в короткую щетку: все их Владимир Иванович обкусал. А какие были пышные!

Веня с печалью отводит глаза от лица Истомина, и опять его взор притягивают ненавистные юнги 39-го экипажа. Юнга с трудом отрывает взгляд от блестящих пуговиц на шинелях юнг и переводит его на Павла Степановича Нахимова. Адмирал стоит слегка подняв голову, глаза его смотрят на какую-то невидимую точку в пустом небе. А по правую руку Нахимова – капитан 1-го ранга Зарин. «Плакал, когда топили корабли!» – вспоминает Веня рассказ отца и, чтобы не заплакать самому, отводит взор…