Малахов курган - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 18

Совещание закончилось. Адмиралы и командиры кораблей покинули штаб. Корнилова на выходе встретил лейтенант Стеценков и передал приказание Меншикова: обратить все средства – пароходы и гребные суда – на перевозку войск с Северной стороны на Городскую.

– Светлейший прибыл?

– Да, он отправился на «Громоносец», – ответил Стеценков.

– Я еду к нему. Прошу вас следовать за мной.

… Меншиков встретил Корнилова насмешливо и ответил на его приветствие:

– С добрым утром, адмирал. Я слышал, у вас был военный совет? Что ж у вас там говорили?

– Одни хотят, в том числе и я, выйти в море. Другие предлагают затопить корабли.

– Последнее лучше. И я вам то же приказал.

– Я этого не сделаю!

Серое лицо Меншикова озарилось гневом.

– Ну, так извольте ехать в Николаев, к месту своей службы. Я обойдусь без вас… Лейтенант, – обратился Меншиков к Стеценкову, – поезжайте к Станюковичу и пригласите его ко мне…

– Остановитесь! – воскликнул Корнилов. – Это самоубийство, то, к чему вы меня принуждаете! Покинуть Севастополь, окруженный врагами, – это выше моих сил. Я готов повиноваться вам!

Движение

Вечером на бульваре, как всегда, играла музыка. Сегодня очередь была за сводным оркестром Черноморского флота. Большой оркестр едва умещался на открытой эстраде. Мальчишки, музыкантские ученики, держали перед оркестрантами раскрытые ноты: изображать подставки для нот было для учеников первой ступенью в обучении музыке. Один из мальчишек все время, пока играли пьесу, держал, стоя на краю эстрады, картон с большой цифрой, показывая публике номер программы. Сбоку эстрады приколотый гвоздиками листочек извещал, что сегодня концерт состоит из произведений М. И. Глинки[150]. Первым номером шла увертюра[151] к «Руслану и Людмиле». Капельмейстер[152], воодушевленно взмахнув руками, начал увертюру «Руслана…» в бешеном, ускоренном темпе. Четыре баса геликона[153] ухали в лицо музыкантского ученика, стоявшего перед ними с раскрытой тетрадью нот, с такой силой, что мальчишка вздрагивал, вытаращив от испуга глаза.

Стремительная, живая музыка «Руслана…» вполне отвечала тому, что творилось в городе и на рейде. По улицам носились казаки, развозя приказания. На углах собирались оживленные, говорливые группки жителей, окружая офицеров – свидетелей Альминского боя. Кое-где у домов стояли мажары, нагруженные скарбом обывателей. В одном месте возы нагружали, выбрасывая узлы из распахнутых окон. В другом – вещи и рухлядь таскали обратно в дома. В третьем – извозчики бранились с хозяевами скарба[154], требуя одного из двух: или ехать немедля, или разгружать возы. Это походило на большой пожар, когда люди не знают, что делать, и мечутся, то решаясь бросить дом, то окрыляясь надеждой, что огонь утихнет и не тронет их.

На горе непрерывно вертелся телеграф, «разговаривая» с кораблями на рейде. Корабли переговаривались друг с другом, помахивая крылышками семафоров. На мачтах взвивались и падали гирлянды пестрых сигнальных флажков. По рейду сновали шлюпки, баркасы. К лестнице Графской пристани то и дело приваливали вельботы, тузики[155], четверки[156], ялики. Озабоченные флотские офицеры, не дав лодке пристать, выскакивали на лестницу и прытко взбегали по ней через две ступеньки. Другие сбегали вниз и прыгали в лодки, чтобы в то же мгновение отчалить. На кораблях заливались дудки боцманов[157]. Матросы ходили на шпилях[158] и, налегая грудью на вымбовки[159], выкатывали якоря. Пароходы дымили, изредка покрикивая, брали корабли на буксир, и грузные громады обескрыленных кораблей приходили в медленное движение. С Северной стороны, буксируемые гребными судами, плыли шаланды[160], нагруженные людьми, конями, повозками, направляясь к Пересыпи, в верховье Южной бухты. У гранитных стенок адмиралтейства[161] стояли барки. Матросы в парусинных бушлатах[162] проворно бегали по сходням, вынося на плечах по одному из раскрытых дверей мешки с чем-то или по двое таская тесовые ящики с веревочными ручками.

С одних кораблей что-то сгружали в пришвартованные к борту баржи, на другие что-то нагружали с лодок и шаланд. Между Николаевской и Александровской батареями поперек Большой бухты с лодок ставили зачем-то вехи из шестов с «махалками» на концах. Вехи качались, размахивая метлами. Изумрудная вода бухты пенилась толчеей беспорядочных мелких волн, поднятых колесами пароходов и веслами бесчисленных лодок.

На верхней аллее бульвара шло непрерывное движение народа в обе стороны. Пятна дамских нарядов пестрели среди пехотных и кавалерийских мундиров. Около оркестра толпились молодые флотские офицеры, оживленно разговаривая.

Оркестр смолк, окончив увертюру. Раздались жидкие аплодисменты. Капельмейстер, сняв фуражку, поклонился. Мальчишка перевернул картон и показал «№ 2»: по программе следовал марш Черномора из оперы «Руслан и Людмила». Из толпы моряков вышел мичман в фуражке, сдвинутой «по-нахимовски» на затылок. Подойдя к оркестру, мичман что-то крикнул капельмейстеру. Тот в ответ развел руками.

Моряки зашумели:

– Кошут! Марш Кошута[163]!

У музыкантского помоста собралась толпа. Дамы рукоплескали, поддерживая требование моряков. Капельмейстер согласился уважить желание слушателей и громко крикнул музыкантам:

– Марш Кошута!

Мальчишка убрал «№ 2». Живые пюпитры с видимой охотой свернули нотные тетради и опустили руку: все оркестры Черноморского флота знали марш Кошута наизусть и не нуждались в нотах.

Оркестр в сто медных глоток выдохнул одной грудью могучий аккорд под пушечный грохот больших барабанов.

И на фоне этого взрыва звуков, похожего на вопль разъяренной толпы, маленькие барабаны начали отбивать такт беглого шага. К барабанам пристали флейты[164] и рожки; догоняя барабанщиков и флейтистов, ринулась вслед маршу, похожему на огненный венгерский танец, вся громада оркестра.

Толпа около оркестра возрастала. Раздавались выкрики «ура».

За час до спуска флага бульвар быстро опустел, и оркестр, сыграв последнюю пьесу перед безмолвными аллеями, сложил ноты. Музыканты построились и с учениками впереди беглым шагом пошли к пристани и расселись по баркасам[165] кораблей.

Графская пристань напоминала в этот вечер подъезд большого столичного театра после окончания спектакля: шлюпки стояли борт к борту у лестницы в два ряда; моряки толпились на лестнице, поджидая шлюпки со всех кораблей; вестовые выкрикивали названия кораблей наподобие того, как у театра вызывают карету:

– Шлюпка «Флоры»!

– Здесь!

– Гичка[166] «Селафаила»!

– Здесь!

Офицеры садились в лодки и поспешно отплывали к своим кораблям. Пристань обезлюдела.

На «Громоносце»

В шесть часов на корабль «Ростислав» прибыл адмирал Корнилов. Под клотиком[167] грот-мачты развернулся адмиральский флаг. Адмиральские флаги на других кораблях показывали, что все флагманы находятся на рейде, на борту своих кораблей. Князь Меншиков держал флаг на пароходе-фрегате «Громоносец».