Книга судьбы - Паринуш Сание - Страница 82

– Но куда же потом? – спросила я.

– Куда угодно. Многие страны принимают беженцев. Им даже пособие будут платить, они смогут учиться, – уверяла она меня. – Скажи, что тебя смущает? Деньги?

– Нет. Ради блага моего ребенка я продам все, что имею, и возьму в долг. Но я должна убедиться, что так для него будет лучше. Предоставь мне неделю все обдумать и обсудить с ним.

Два дня я пыталась разобраться, как правильнее поступить. Разумно ли доверять такого юного мальчика попечению контрабандиста? Насколько опасен тайный переход границы? И ему придется жить одному, где-то очень далеко от нас. Если ему нужна будет помощь – к кому он сможет обратиться? Я поняла, что без совета не обойтись.

По секрету я рассказала все Садегу-аге.

– Откровенно говоря, не знаю, – признался он. – Во всем есть свой риск, а эта затея очень опасна. И я не имею представления о жизни на Западе, но знаю многих людей, которые в последнее время искали там убежище, – некоторые из них вернулись.

На следующий день господин Заргар занес мне очередную порцию корректуры. Он учился в университете на Западе и мог кое-что мне разъяснить.

– Разумеется, у меня нет опыта нелегального перехода границы, и я не могу судить, насколько это опасно, – сказал он. – Однако все больше и больше людей отваживается на такой риск. Если Сиамак получит статус беженца – а как бывший политический заключенный он имеет все основания претендовать на такой статус, – у него не будет финансовых проблем, и он сможет получить самое лучшее образование, хватило бы только усердия и воли. Основная проблема – одиночество и тяготы жизни на чужбине. У молодых людей его возраста часто развивается депрессия, появляются серьезные эмоциональные расстройства, и они не только бросают учебу, но и жить нормально не могут. Не хочу вас пугать, но среди них высок уровень самоубийств. Отправлять его на Запад имеет смысл только в том случае, если у вас там есть близкий человек, который мог бы хотя бы отчасти заменить вас и присматривать за мальчиком.

Единственным человеком, которого я знала в тех краях и кому могла доверять, была Парванэ. Я позвонила ей от Мансуре – я опасалась, не прослушивается ли наш домашний телефон. Как только я все объяснила, Парванэ сказала:

– Обязательно вытащи его из страны. Ты себе представить не можешь, как я за него переживала. Любым способом отправь его сюда – и я обещаю заботиться о нем, словно о родном сыне.

Ее отзывчивость и горячее желание помочь смягчили мою тревогу, и я решилась поговорить с Сиамаком. Как-то еще он воспримет этот план? Ширин спала. Я осторожно приоткрыла дверь в комнату мальчиков и вошла к ним. Сиамак лежал на кровати и смотрел в потолок. Масуд сидел за столом, делал уроки. Я села на кровать Масуда и сказала:

– Мне нужно поговорить с вами обоими.

Сиамак подскочил, Масуд резко обернулся ко мне:

– Что случилось?

– Ничего. Я думала о будущем Сиамака: нам пора что-то решать.

– Решать? – насмешливо переспросил Сиамак. – У нас появилось право решать? По-моему, нам остается лишь смириться с тем, что нам укажут.

– Нет, дорогой, это не всегда так. Всю неделю я думала о том, как переправить тебя в Европу.

– Ха! Пустые мечты! – отозвался он. – Где мы возьмем деньги? Ты хоть знаешь, сколько это стоит? По меньшей мере двести тысяч туманов проводнику и еще столько же, чтобы продержаться, пока не получишь статус беженца.

– Какая точность! Браво! – сказала я. – Откуда тебе это известно?

– О, я подробно изучил вопрос. Знаешь, сколько ребят уже уехало из страны?

– Не знаю. И ты мне ничего не говорил почему-то.

– О чем тут говорить? Нам это не карману. К чему тебя зря расстраивать?

– Деньги не проблема, – сказала я. – Если так для тебя будет лучше, деньги мы найдем. Ты только скажи, хочешь ли ты уехать.

– Конечно, хочу!

– И чем ты предполагаешь там заняться?

– Я хочу учиться. Здесь меня не примут в университет. В этой стране у меня нет будущего.

– А ты не будешь скучать без нас? – спросила я.

– Еще как буду, но сколько же я могу сидеть тут и смотреть, как ты то печатаешь, то шьешь?

– Тебе придется покинуть страну нелегально, – предупредила я. – Это очень опасно. Ты готов пойти на риск?

– Не страшнее военной службы и фронта, правда?

Он был прав. В следующем году Сиамак подлежал призыву, а войне конца не было видно.

– Но у меня есть условия: тебе придется дать мне обещание, что ты их все исполнишь. Нерушимое обещание.

– Хорошо. Какие условия? – спросил он.

– Во-первых, обещай мне держаться подальше от всех иранских политических групп и организаций. Ты не присоединишься ни к одной из них, ясно? Во-вторых, ты будешь учиться и получишь самую высокую степень, какую только сможешь, станешь образованным и уважаемым человеком. В-третьих, ты нас не забудешь и, когда начнешь зарабатывать, станешь помогать брату и сестре.

– Могла бы и не брать с меня таких обещаний, – сказал Сиамак. – Именно этого я и сам хочу.

– Так все говорят по молодости, а потом забывают, – вздохнула я.

– Как я могу вас забыть? Вы – моя жизнь. Надеюсь, когда-нибудь я смогу воздать тебе за твою любовь и тяжелую работу. Будь спокойна, я буду хорошо учиться и не полезу в политику. Честно говоря, от всех и всяческих политических фракций меня уже тошнит.

Мы еще долго обсуждали, как Сиамаку выбраться из страны и где взять денег. Он вновь ожил, он и волновался, и был полон надежд, и страшился, и тревожился. Я продала два ковра и немногие остававшиеся у меня золотые украшения, даже свое обручальное кольцо и тонкий браслетик Ширин. Госпожа Парвин одолжила мне сколько могла. И все-таки этого было недостаточно. Господин Заргар, всегда обо мне заботившийся, увидел мое затруднение раньше, чем я осмелилась об этом заговорить, и однажды принес мне пятьдесят тысяч туманов – якобы мне столько причитается.

– Мне вовсе не были должны такой гонорар! – изумилась я.

– Я немного добавил, – признался он.

– Сколько? Я должна знать, сколько я вам должна.

– Немного, – сказал он. – Я сам буду вести учет – вычту из будущих ваших заработков.

Всего через неделю я вручила Мансуре двести пятьдесят тысяч туманов и сообщила, что мы готовы. Она с удивлением поглядела на меня:

– Где ты раздобыла такую сумму? Я отложила для тебя сто тысяч.

– Большое спасибо, но я сама справилась.

– А как насчет денег на первые месяцы в Пакистане? Тоже есть?

– Пока нет, но будут.

– Не надо, – сказала она. – Эти деньги все равно отложены, они уже есть.

– Хорошо, – сказала я, – я тебе их постепенно выплачу.

– Нет, – повторила Мансуре, – это твои деньги, доля твоих детей. Если бы Хамид умер всего неделей позже, половина дома и всего остального имущества досталась бы вам.

– Если бы Хамида не казнили, ваш отец и по сей день был бы жив, – вздохнула я.

“Контакт” с проводником, тощим темнокожим юнцом, носившим традиционный наряд своей провинции, – это особая история. Кличка у него была “госпожа Махин”, и он подходил к телефону, только когда спрашивали “госпожу Махин”. Проводник сказал, что мальчики должны быть готовы по сигналу выехать в Захедан на юго-востоке Ирана. Оттуда он обещал с помощью друзей перевести их через границу в Пакистан и доставить в представительство ООН в Исламабаде. Он-де оденет их в овечьи шкуры, и они перейдут границу, затерявшись в отаре овец.

Боялась я ужасно, но старалась скрыть свой страх от Сиамака. Он жаждал приключений – чем опаснее, тем ему казалось интереснее.

В ту ночь, когда мы получили приказ от проводника, мальчики выехали в Захедан вместе с мужем Мансуре, Бахманом. Прощаясь с Сиамаком, я чувствовала себя так, словно у меня заживо отрезают руку или ногу. Я так и не уверилась в том, что приняла верное решение. Печаль расставания и ужас при мысли об опасности, которой подвергался Сиамак, измучили меня. В ту ночь я не поднималась с молитвенного коврика. Я молилась и плакала, вручая моего сына в руки Господа.