Книга судьбы - Паринуш Сание - Страница 63

Манижэ обеими руками вцепилась в мать и крикнула:

– Горячей воды и сахара! Скорее!

Я метнулась на кухню и принесла стакан горячей воды с сахаром, стала по ложечке вливать ей в рот, а Манижэ плеснула матери в лицо холодной водой. Та содрогнулась всем телом и громко заплакала. Я оглянулась в поисках мальчиков. Они стояли за дверью и тоже плакали, глядя то на отца, то на бабушку.

Понемногу общее волнение улеглось. Мать Хамида так и не удалось увести из спальни, но она хотя бы обещала больше не плакать. Придвинув к изножью постели стул, она сидела, приклеившись взглядом к сыну Почти не шевелилась, только слезы порой утирала со щек.

Отец Хамида вышел в холл и сел рядом с Биби, которая шепотом читала молитвы. Он вытянул ноги и устало прислонился головой к валику. Конечно же, он весь день метался, словно в лихорадке. Я принесла ему чаю, коснулась рукой его руки и сказала:

– Спасибо вам. Вы столько сегодня сделали – вы, должно быть, устали.

– Ну, потрудился-то я не зря – если бы все наши усилия приносили такой результат! – усмехнулся он.

Донесся голос Мансуре, уговаривавшей мать:

– Ради Бога, матушка, перестань. Ты же радоваться должна – что же ты все время плачешь?

– Девочка моя, я счастлива. Ты себе даже представить не можешь, как я счастлива. Никогда не думала, что доживу и увижу моего единственного сына – снова дома.

– Так почему ты плачешь, неужели хочешь разбить ему сердце?

– Посмотри, что эти палачи сделали с моим ребенком! – простонала мать Хамида. – Погляди, какой он худой и слабый! Как он состарился! – И она добавила, обращаясь к Хамиду: – О, пусть Аллах возьмет мою жизнь вместо твоей! Они тебя мучили? Тебя избивали?

– Нет, мама, – в замешательстве ответил Хамид, – только еда мне была не вкусу. А сейчас я простудился, и температура поднялась, вот и все.

Посреди этого хаоса позвонила и моя мать, которая несколько дней ничего от меня не слышала и хотела знать, как мы. Услышав, что Хамид вернулся, она ахнула – и не прошло и получаса, как они явились в полном составе с цветами и сладостями. Матушка и Фаати расплакались при виде Хамида, Махмуд, словно забыв все, что между нами произошло, расцеловал Хамида в обе щеки, обнял мальчиков, бодро всех поздравил и принялся распоряжаться:

– Этерам-Садат, приготовь поднос с угощением, вскипяти побольше воды, – скомандовал он. – Гостей соберется немало. Али, открой дверь в гостиную, расставь стулья, придвинь боковые столики. Кто-нибудь – разложите по тарелкам сладости и фрукты.

– Мы никого не звали, – в испуге остановила его я. – Мы даже никого еще не известили.

– И надобности нет никого извещать, – усмехнулся Махмуд. – Список освобожденных был опубликован. Все прочтут – и все скоро придут к вам.

Я догадалась, что он опять что-то затевает, и сердито сказала ему:

– Послушай меня, брат: Хамид болен, ему нужно отдохнуть. Ты сам видишь – у него температура, он и дышит-то с трудом. Не вздумай никого сюда приводить.

– Я-то не стану, люди сами придут.

– Я никого не впущу в дом! – сорвалась я. – Предупреждаю заранее, и пусть потом не обижаются!

Махмуд сдулся, словно проткнутый шарик. Стоял и беспомощно таращился на меня. А потом вдруг что-то сообразил и сказал:

– Ты что, даже врача не позовешь осмотреть больного?

– Конечно, позову. Но сегодня праздник. Где я сейчас найду врача?

– У меня есть знакомый, – сказал он. – Я позвоню ему и попрошу прийти.

Он куда-то позвонил, и через час врач явился – в сопровождении двух мужчин, один из них с огромным фотоаппаратом. Опять Махмуд за свое! Врач велел всем выйти из спальни и принялся осматривать Хамида, а фотограф снимал его шрамы.

Наконец врач установил диагноз: хроническая пневмония. Он выписал множество рецептов, велел Хамиду неукоснительно принимать все лекарства и делать уколы. Что касается питания, врач объяснил мне, что увеличивать объемы пищи нужно очень медленно и осторожно. Перед уходом он сам сделал Хамиду два укола и оставил достаточно таблеток до утра, пока аптеки откроются. Махмуд передал рецепты Али и велел ему спозаранку сбегать в аптеку и принести нам лекарства.

И только тут наконец наши гости припомнили, что комендантский час никто не отменял. Все поспешно собрались и ушли. Мать Хамида не желала с ним расставаться, но муж увел ее силой, посулив с утра привезти обратно.

Когда все ушли, я кое-как уговорила Хамида выпить стакан молока, а мальчиков накормила ужином. Силы иссякли, я даже не собрала разбросанную по всему дому посуду, заползла в постель и прикорнула рядом с Хамидом. Врач дал ему успокоительное, и Хамид уже крепко спал. Я всматривалась в его исхудалое лицо и была счастлива просто тем, что вот он, рядом. Потом я повернулась так, чтобы видеть небо за окном, от всей души возблагодарила Бога и дала обет вылечить Хамида и позаботиться о том, чтобы он стал прежним. Сон сморил меня прежде, чем я договорила молитву.

Глава пятая

За неделю состояние Хамида несколько улучшилось. Температура упала, он мог больше съесть, но до выздоровления было еще далеко. Кашель по ночам усиливался, и мучила слабость – последствия четырех лет плохого питания и незалеченных болезней. Но постепенно я стала понимать, что не в этом главная беда. Помимо телесной болезни его терзал какой-то духовный недуг. Хамид проваливался в депрессию, отказывался разговаривать, не проявлял интереса даже к новостям – а ведь каждый день приносил важные, порой даже потрясающие известия. Он не виделся со старыми друзьями и не желал отвечать на вопросы.

– По вашему мнению, такое угнетенное состояние, отсутствие интереса к чему-либо нормально? – спрашивала я врача. – Через это проходят все, кого освободили?

– В определенной мере – да, но не в такой, – ответил врач. – Конечно, всем бывшим узникам нестерпимо многолюдство, они переживают отчуждение, им нелегко адаптироваться к обычной семейной жизни. Но Хамид был освобожден внезапно – и происходит революция, о которой он столько мечтал, и он вернулся в лоно семьи, которая его так тепло приняла. Такие обстоятельства должны были бы придать ему сил, вернуть интерес к жизни. С бывшими заключенными вроде Хамида у меня обычно совсем другая проблема: сдерживать, успокаивать, чтобы они не возбуждались непосильно для своего физического состояния.

– А мне-то приходится всячески теребить Хамида, чтобы он хотя бы умылся, провел обычный день…

Я долго не понимала причины этой депрессии. Поначалу я связывала ее с болезнью, но ему уже стало намного лучше, а он все молчал. Может быть, наши родственники не дают ему времени и покоя, чтобы заново приспособиться к жизни? В доме все время толпилось множество народа, мы даже поговорить друг с другом толком не могли. Дом превратился в караван-сарай, люди все время приходили, уходили. В довершение беды на вторую же ночь мать Хамида перевезла свои вещи и поселилась у нас. А потом и Монир, старшая сестра, приехала с детьми из Тебриза. Все, конечно, помогали по дому, но ни Хамид, ни я не могли выдержать такое столпотворение.

Я понимала, что главным образом тут виноват Махмуд. Он словно приобрел циркового уродца и каждый день приводил новых зрителей полюбоваться на него. Чтобы заткнуть мне рот, он взялся полностью обеспечивать гостей едой, постоянно присылал нам всевозможные припасы, говоря, что излишки я могу отдать бедным. Его щедрость меня настораживала. Я не знала, какую ложь он уже успел сочинить, но, несомненно, освобождение Хамида он ставил себе в заслугу. Позволь я только, он бы его догола раздевал и предъявлял шрамы на всеобщее обозрение.

Политика стала главной темой разговоров у нас в доме. Появился и кое-кто из старых друзей Хамида, и новообращенные. Они приводили с собой пламенных юношей, мечтавших познакомиться с великим героем, услышать из его уст историю партии, рассказ о товарищах, которые пожертвовали жизнью во имя революции. Но Хамид не хотел никого видеть и под любым предлогом уклонялся от встреч. Это меня в особенности удивляло, потому что он не избегал друзей Махмуда и прочих посторонних, являвшихся к нам в дом.