Книга судьбы - Паринуш Сание - Страница 28

На душе полегчало, и я успокоилась. Обида и гнев, столько времени терзавшие меня, вытекли, как гной из вскрытого нарыва, слезы матери унимали мою боль, как бальзам.

– Долг перед родителями? Свой долг я соблюду. Не хочу, чтобы в итоге на меня же и свалили вину. – Обернувшись к матери, я заявила: – Если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится, я это сделаю, но не рассчитывай, что я забуду, как ты со мной обошлась.

Заливаясь слезами, мать сказала:

– Сходи, принеси нож, отрежь руку, которая вытащила тебя из-под кровати! Перед Аллахом клянусь: тогда мне станет лучше, я не буду так страдать! Сто раз на дню я говорю себе: “Хоть бы Аллах иссушил твою руку, женщина! Как посмела ты избивать невинное дитя?” Но, детка, если бы я этого не сделала, что бы сталось с тобой, разве сама не понимаешь? Братья тебя на куски бы покрошили! Ахмад с самого утра меня предупредил: “Если девчонка начнет выламываться и попытается нас осрамить, я ее сожгу!” А у твоего отца всю неделю болело сердце. Тот день он продержался только на таблетках и порошках. Я боялась, как бы у него сердечный приступ не приключился. Что мне было делать? Клянусь, сердце у меня разрывалось, но я не знала, как иначе поступить.

– То есть ты не хотела поскорее выдать меня замуж?

– Хотела! Тысячу раз на дню я молилась, чтобы приличный человек посватался, взял тебя замуж, увел из этого дома. Думаешь, я не понимала, как тебе плохо, как ты несчастна, словно в темнице? С каждым днем ты худела и желтела. У меня сердце разрывалось, стоило мне на тебя взглянуть. Я молилась и давала Аллаху обеты, чтобы для тебя нашелся хороший муж и ты освободилась. Так убивалась о тебе, что чуть не умерла!

Эти добрые слова растопили лед моего негодования. Я сказала:

– Пожалуйста, не плачь. – И принесла три стакана охлажденного шербета.

Чтобы переменить тему и настроение, госпожа Парвин сказала:

– Ну и ну! Как у тебя в доме чисто и аккуратно! Кстати, кровать и туалетный столик пришлись тебе по вкусу? Я сама их выбирала!

– Да, госпожа Парвин трудилась изо всех сил, – подтвердила мать. – Мы все ей благодарны.

– И я тоже.

– Прошу вас, перестаньте! Вы меня совсем засмущали! Что за труд? На что бы я пальцем ни показала, твой отец покупал это, ни минуты не раздумывая. В жизни не получала столько удовольствия в магазине! Скажи я ему купить для тебя мебель из дворца самого шаха, он бы за ценой не постоял. Сразу видно, как этот славный человек тебя любит. Ахмад ужас как возмущался расходами, но твой отец хотел сделать для тебя все как можно лучше. Он говорил мне: “Хочу, чтобы все было достойно. Чтобы она ни перед кем не склоняла голову в семье своего мужа. Пусть не говорят, будто взяли ее с маленьким приданым”.

Мать, все еще всхлипывая, сказала:

– Готовы те диваны, которые он для тебя заказал. Он хотел знать, когда тебе удобно, чтобы их доставили.

Я вздохнула.

– Как он сейчас себя чувствует?

– Что тебе сказать? Нехорошо ему.

Краем шали она утерла глаза и добавила:

– Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Не хочешь со мной видеться, понимаю, но твой отец умирает с тоски. Он ни с кем из нас не разговаривает, он снова начал курить, сигарету за сигаретой, и кашляет без остановки. Я боюсь за него. Боюсь, с ним стрясется беда. Ради него, только ради него, зайди к нам. Как бы тебе не пришлось пожалеть, если ты с ним не повидаешься!

– Упаси Аллах! Даже не произноси такое вслух! Я приду на этой неделе. Спрошу, когда у Хамида будет время, а если он не сможет, приду сама.

– Нет, моя дорогая, так не годится. Поступай, как велит тебе муж. Нельзя его сердить.

– Он не рассердится. Не беспокойся. Я все устрою.

Хамид дал мне ясно понять, что у него нет ни времени, ни желания участвовать в семейных посиделках и мне следует самой подобрать для себя круг общения. Он даже списал для меня автобусное расписание, указал маршруты, объяснил, в каких случаях лучше вызывать такси. Несколько дней спустя – был уже август – ближе к вечеру, когда, как я знала, Хамид не собирался рано возвращаться домой, я нарядилась и отправилась в дом моих родителей. Странно: как скоро этот дом сделался “их” домом, уже не “моим”. Неужели все дочери так быстро становятся чужаками в родительском доме?

Впервые я ехала куда-то одна, да еще так далеко, на автобусе. И хотя я немножко нервничала, мне понравилось это ощущение независимости: вот я и стала взрослой. Но когда я добралась до знакомых мест, в душе поднялись иные чувства. При мысли о Саиде сердце заболело, а проходя мимо дома Парванэ, я снова почувствовала, как соскучилась по ней.

Боясь расплакаться прямо посреди улицы, я ускорила шаги, но вблизи отчего дома ноги вдруг перестали слушаться. С соседями встречаться ни в коем случае не хотелось. Слишком я была смущена, а когда Фаати открыла мне дверь, слезы сами собой закапали из глаз. Сестренка бросилась мне на шею и тоже заплакала, умоляя меня вернуться или забрать ее с собой. Увидев меня, Али не двинулся с места, сидел как сидел, только прикрикнул на Фаати: “Хватит ныть! Я тебе сказал: принеси мои носки!” Ахмад явился лишь в сумерках, уже пьяный. Словно позабыв, что мы почти месяц не виделись, он взял, что ему требовалось, и снова ушел. Вернулся с работы Махмуд, поморщился, что-то неразборчиво пробормотал в ответ на мое приветствие и ушел наверх.

– Вот видишь, мама, зря я пришла. Даже если бы я через год пришла, и то они были бы недовольны.

– Нет, детка, не в тебе дело. Махмуд другим огорчен. Вот уже неделю он ни с кем не разговаривает.

– Почему? Что случилось?

– А ты не знаешь? На прошлой неделе мы все нарядились, накупили сладостей и фруктов и отрезы ткани и поехали в Кум к сестре твоего отца, просили выдать за нашего Махмуда Махбубэ.

– И что же?

– Ничего не вышло. Не суждено было. Как раз за неделю до нашего приезда она дала свое согласие другому жениху. А нам они не сообщили назло, обиделись, что мы их не позвали на твою свадьбу. Все к лучшему, разумеется. Не очень-то мне хотелось, чтобы он взял себе такую жену… мать у нее настоящая ведьма. Но Махмуд бредил своей кузиной: Махбубэ то, Махбубэ се.

Свирепая радость наполнила мое сердце. Каждой клеточкой тела я поняла, как сладка месть. Я попрекнула себя: “Что ж ты такая злопамятная!”, но кто-то изнутри мне ответил: “Он заслужил, пусть тоже страдает”.

– Ты представить себе не можешь, как твоя тетя похвалялась женихом. Он-де сын аятоллы, но учился в университете, придерживается современных взглядов. Потом пустилась говорить о его богатстве и землях. Бедняжка Махмуд, он так сердился, вся кровь прихлынула к голове, ткни его в руку ножом – кровь не потечет. Покраснел весь, я уж боялась, его удар хватит. А уж когда посыпались намеки, что они-то украсят дом лампочками, будут праздновать семь дней и семь ночей, дескать, не годится выдавать дочь и сестру тайком и поспешно, и уж если родную тетю на свадьбу не зовут, кого тогда и звать…

Я так и сидела в большой комнате, когда вернулся отец. Я отошла к стене, чтобы он не сразу меня увидел: внутри было уже темнее, чем на улице. Придерживаясь одной рукой за косяк, отец уперся левой стопой в правое колено и принялся развязывать шнурок.

– Здравствуй, – тихо окликнула его я.

Нога его со стуком опустилась, отец напряженно всмотрелся в сумрак. С минуту он глядел на меня с улыбкой, исполненной нежности, потом снова упер стопу в колено и, стаскивая с себя ботинок, проговорил:

– Какой сюрприз! Вспомнила про нас?

– Я всегда вас помню.

Он покачал головой, надел тапочки, и, как в старые времена, я подала ему полотенце. Теперь его глаза выражали упрек. Он сказал мне:

– Я не думал, что ты окажешься неверна.

Горло перехватило судорогой. Я приняла эти слова, как выражение отцовской любви.

За ужином он все подкладывал мне еду и говорил без умолку. Никогда прежде он так много не говорил. Махмуд не спустился к ужину.