Битвы божьих коровок - Платова Виктория - Страница 5

Недоставало еще, чтобы эту непуганую цесарку хватил кондратий – и тогда прости-прощай Мицуко, прости-прощай родинка на ее правой щеке, прости-прощай шикарный повод…

– Если хотите, можно остановиться у меня, – нашелся Пацюк.

Настя закусила губу, раздумывая над неожиданным предложением.

– Я живу один, так что вы меня не стесните…

– Один? – Настя вспыхнула так, будто он предложил ей мзду за секс-услуги. – Что вы… Идемте…

…Квартира номер тринадцать находилась на последнем этаже, куда Пацюка и Настю доставил лифт, не ремонтировавшийся, должно быть, со времен гибели в заливе Чемульпо крейсера “Варяг” и канонерской лодки “Кореец”. Лифт орал благим матом и лязгал всеми своими стальными конструкциями, чем окончательно доконал простодушную Настю. Она побледнела и впилась ногтями в локоть провожатого.

"Еще стошнит беднягу”, – подумал тот и невольно отодвинулся.

Но, несмотря ни на что, они доползли до седьмого этажа без всяких приключений. Вывалившись из кабины, Настя перевела дух и уперлась взглядом в дверь, единственную на площадке.

– Это она, – отрекомендовал дверь Пацюк. – Квартира, где обитал ваш брат.

Полоска бумаги с суровыми чернильными разводами и такой же суровой пломбой (дверь опечатывал лично Забелин в его, Пацюка, присутствии) произвела на, сестру Кирилла Лангера удручающее впечатление. Она снова затряслась и снова вцепилась в локоть стажера.

– Может быть, спустимся вниз?

– Нет, – Настя протянула ему ключ. – Откройте, пожалуйста. Я не могу сама…

– Понятно.

Пацюк вынул длиннющую кочергу с затейливой бородкой из рук Насти и направился к двери. И только теперь увидел, что печать на двери сломана, а бумажка держится на честном слове – вернее, на чьих-то слюнях. Или соплях.

– Что за черт! – пробормотал он.

– Что-нибудь случилось? – откликнулась Настя.

– Нет, ничего…

Действительно ничего. Кто бы ни сшивался у квартиры номер тринадцать, кто бы ни ломился в нее – теперь это не имело никакого значения. В свете безобидного самоубийства.

И все же, все же…

Пацюк отогнул бумажку – на обратной стороне ясно просматривалась черная короткая полоса. А в воздухе… Пацюк мог бы поклясться, что в воздухе был разлит едва уловимый аромат “Magie Noire”!

– Открывайте же, – поторопила его Настя.

– Сейчас. – Пацюк аккуратно снял полоску с куском поврежденной пломбы, сунул ее в карман и вставил ключ в замок. – Изнутри вам, конечно, лучше закрываться на английский… А этот ключ используйте, только когда выходите куда-нибудь…

– Открывайте!

Через секунду он широко распахнул дверь.

– Прошу, – только и успел вымолвить он, когда Настя, едва не опрокинув его, бросилась в квартиру и исчезла в темноте коридора…

…Долговязый парень из страшного, как тьма египетская, и недосягаемого, как почившее в бозе Политбюро, следственного управления ушел час назад, оставив Настю одну.

Одну – наедине с Кирюшиным сумасшествием.

Каждый угол в окаянной квартире был пропитан этим сумасшествием, и почти каждая вещь носила его отпечаток. Оно начало проявляться не сразу, а постепенно, как проявляются фотографии в копеечных кюветках (в детстве Кирюша тоже увлекался фотографией).

А поначалу…

Поначалу квартира даже понравилась ей. Просторная комната и кухня со скошенным потолком: окно кухни выходило на соседнюю крышу, на целый выводок крыш, подпирающих низкое небо. А вот комната… Единственное ее окно хмуро глазело на стену соседнего дома. Настя прикинула расстояние до стены – метра два с половиной – три, не больше. Но не это поразило ее, а надпись на стекле: “GOOD-BYE, LADY-BIRD”.

Почерк был Кирюшин. Вне всякого сомнения. Она узнала бы его из тысяч других. Нетерпеливые, подталкивающие друг друга буквы, заносчивые гласные и поникшие согласные. Фраза была выведена белилами прямо на стекле, но предназначалась она не тем, кто рано или поздно войдет в квартиру, чтобы вынуть Кирюшу из петли. Она предназначалась улице, небу, стене напротив. И все потому, что была написана задом наперед, в зеркальном отображении.

– Что это значит? – едва придя в себя, спросила Настя у Пацюка. Он стоял перед ней на коленях и держал ватку с нашатырем.

– Должно быть, предсмертная записка вашего брата. – Стажер наконец-то отнял от ее носа нашатырь. – Ведь это он написал?

– Он…

– .Вот видите.

– Это ведь английский, да?

– Английский. Вам перевести?

– Если можно. Английского я не знаю.

– Прощай, девушка-птица, – с выражением прочел Пацюк. И, не удержавшись, добавил:

– По-моему, очень романтично…

– А кто это – девушка-птица? Та, что позвонила в милицию?

Настина приземленность не понравилась влюбленному стажеру, и он смешно сморщил нос.

– Возможно.

– Так это он из-за нее такое с собой сотворил?

– Не думаю. – Насте даже показалось, что парень обиделся. – Во всяком случае, ничто на это не указывает. Ее имени он не называет. Да вы поговорите с ней, может быть, что-нибудь прояснится.

– Я поговорю…

Отлепившись от Пацюка, Настя начала свое тягостное путешествие по комнате.

Напротив окна с испугавшей ее надписью стояла широкая низкая кровать со сбитым в ком бельем. Настя помяла в руках кончик простыни: ткань была добротная и явно дорогая. На таком белье никогда не спят супруги, осточертевшие друг другу под завязку.

Только – страстные любовники в период их первых ночей.

Настя тяжело вздохнула: никогда, никогда у нее не будет такого белья… Никогда она не расстелет его и не погрузит в него чисто вымытое тело. Разве что зугдидские или цхалтубские родственники Зазы – только они могут рассчитывать на подобную шелковую роскошь в гостевой половине дома…

– Неплохо жил ваш братец, а? – совсем не к месту сказал Пацюк.

Настя оставила его замечание без ответа, опустилась на колени и заглянула под кровать: куча окурков и пустых бутылок с самыми разными этикетками. Спиртное. Странно: когда Кирюша уезжал из дому, он не брал в рот ничего крепче кефира. А всего-то три года прошло!.. Впрочем, кто знает эти Большие Города? В них время идет совсем по-другому.

Мебели в комнате, если не считать кровати и низкого журнального столика, почти не было. Не было в ней и вещей. Только огромный плоский телевизор с разбитым экраном в комплекте с видеомагнитофоном и уйма кассет. Кассеты стояли стопками и валялись просто так. И еще – музыкальный центр, находившийся в таком же плачевном состоянии, что и телевизор. Было похоже, что кто-то сознательно, с остервенением и сладострастием уничтожал дорогую технику. Кто-то…

Наверняка это сделал сам Кирюша. И почему он не вернулся домой, бедняжка?

Настя подняла пару пепельниц с засыпанного пеплом и всего в пятнах ковра и направилась к выходу из комнаты. И только у самой двери обернулась.

– А что это там нарисовано?

Пацюк тяжело вздохнул. Когда-то лихо подогнанные под евростандарт стены были испохаблены множеством рисунков. Вернее, рисунок был один, но постоянно повторяющийся: божья коровка. Сколько их было, маленьких и больших изображений? Сто, триста, пятьсот?.. Даже если она сосчитает их, – Кирюшу все равно не вернешь.

– Что это? – еще раз переспросила Настя. Пацюк вздохнул: диагноз налицо.

– Вы не знаете, почему именно божья коровка? – запоздало спросил он.

Настя пожала плечами. В детстве брат, как и все мальчишки, обожал лошадей и собак и даже разводил меченосцев в крошечном круглом аквариуме… Но божья коровка!

– Вы не в курсе, чем он занимался в последнее время? – спросил у Насти стажер, увязавшийся за ней на кухню.

Настя вытряхнула пепельницы в мусорное ведро и принялась с остервенением их мыть.

– Так вы не в курсе? – продолжал наседать Пацюк.

– Я не знаю… Мы не виделись три года… Тогда он был студентом культпросветучилища.

– А потом?

– Он почти не звонил. – Если следователю Настя соврала, то от сопровождающего решила отделаться полуправдой.