Битвы божьих коровок - Платова Виктория - Страница 47

– Тогда почему я еще не в квартире?

Это прозвучало как “почему я еще не в кровати?”, и хозяин страшно оживился. Даже его пижонские усики распушились, и каждый волосок теперь пытался соблазнить Настю самостоятельно.

– Прошу вас! – Быков изогнулся, пытаясь одновременно втянуть брюхо, и простер руку в сторону мастерской.

Настя вошла, совершенно неумышленно задев дизайнера плечом.

…Мастерская начиналась прямо от порога. Никаких коридоров, никаких прихожих, только сто пятьдесят квадратов впереди. Внушительная площадь.

Интересно, кто все это убирает?..

И все-таки сто пятьдесят квадратов имели и выгородки, и укромные закоулки. А все свободное пространство было заставлено светильниками, светильничками, лампами (большими и малыми, напольными и настольными), бра, торшерами, стилизованными стеклянными подсвечниками. И это великолепие так или иначе было связано с Женщиной. Вернее, с женскими формами, иногда – довольно откровенными. Такого количества самых разнообразных “ню” с заключенными в них электрическими лампочками Настя, конечно, не видела никогда. Ей даже в голову не могло прийти, что можно поместить два патрона для лампочек в женскую грудь, или в самый центр живота, или в самый низ живота…

– Оригинальный проект? – спросила Настя, делая ударение на слове “проект”.

– Очень оригинальный, – ответил Быков, делая ударение на слове “оригинальный”. – Надеюсь, у вас будет время убедиться.

– Мне говорили, что вы… опасный человек…

– И? – Быков плотоядно улыбнулся.

– И поэтому я здесь, – закончила Настя.

– Обожаю отважных женщин. – Он улыбнулся еще плотояднее, но тут же улыбка сползла с его лица. И все потому, что он переместил взгляд на злополучные Настины-Кирюшины ботинки сорок второго размера.

Он же не любит ластоногих… Как она могла забыть! Стекло, этот такой непрочный материал, диктовало дизайнеру Быкову свои представления о совершенстве: чересчур выступающих частей должно быть как можно меньше, иначе они рискуют разбиться и разрушить гармонию.

Теперь, глядя на стеклянные объемы, которыми была заполнена мастерская, Настя вдруг неожиданно поняла, откуда растут ноги у столь изысканного вкуса Быкова.

Ничего выпирающего. Нос не должен быть слишком длинным, а грудь – слишком большой, задница не должна отклячиваться сверх меры, а живот соответственно не должен изо всех сил липнуть к позвоночнику. А уж размер ноги…

Мельком удивившись своему неожиданному прозрению, Настя присела на корточки и принялась расшнуровывать ботинки.

– Вы полагаете? – строго спросил Быков.

– А вы – нет?

Быков молчал, а Настя, повинуясь неизвестно откуда взявшемуся вдохновению, кроме ботинок, сняла еще и носки. И даже легонько пошевелила пальцами, уставшими от обилия неудобной туалетной бумаги в “гриндерах”.

И только после этого посмотрела на Быкова. Снизу вверх. Он ощупал глазами Настины ступни, нашел размер вполне приемлемым и снова улыбнулся. Теперь уже призывно.

Что ж, опасность миновала, и теперь можно чуть-чуть расслабиться.

– Вы очень оригинальная девушка, – сказал Быков. – Жаль, что вас не было под рукой, когда я еще только собирался жениться.

– И что бы вы сделали?

– Женился бы на вас.

– Вы всем это говорите?

– Почти всем. – Быков уже прощупывал подходы к игре “завали самку”. – Кроме своей жены, разумеется.

– Разумеется. Бедняжка.

В стенаниях по “бедняжке жене” Быков и Настя прошли большую часть мастерской и оказались за легкой перегородкой в японском стиле. Из-за перегородки негромко звучали грузинские многоголосия, и Настя почувствовала себя в родном загоне. Только на секунду мелькнула жалкая мыслишка о зугдидской и цхалтубской родне Зазы, которая должна была бы вооружиться “русули” и снести голову коварному соблазнителю. А потом побить камнями неверную жену, посмевшую войти в дом к чужому мужчине да еще раздеться до голых пяток…

А Заза бы ее живьем закопал. Прямо под грядкой с перчиками.

От того, что расплата возможна, но никогда не наступит и можно безнаказанно творить глупости, Настя едва не рассмеялась.

– Музыка не мешает? – спросил Быков.

. – Ну что вы… Это ведь “Кахури алило”, не правда ли? Да, это была “Кахури алило”. Заза и два Малхаза – зугдидский и цхалтубский – затягивали ее после пяти литров просветленного, нежного, как слеза ребенка, “Цоликаури”.

– Правда… – Быков даже не пытался скрыть своего удивления. – Вы разбираетесь в этом?

– И не только в этом. – Настя тряхнула волосами и изрекла первую пришедшую на ум многозначительную банальность.

– Очаровательная блондинка, которая знает, что такое грузинское многоголосие… За это стоит выпить. – Быков запустил руку в усики и (по Настиному примеру) тоже изрек первую пришедшую на ум и такую же многозначительную банальность.

…За японской перегородкой было довольно просторно. От окна в сторону перегородки шел невысокий подиум с несколькими кубами белого цвета. На них были небрежно наброшены драпировки. А сам подиум, подобно сцене, подсвечивался снизу крошечными софитами. У стены, прямо напротив подиума, располагалось ложе.

Именно ложе, а не кровать. Не софа, не тахта, не раздвижной диван. Именно ложе – назвать его по-другому язык не поворачивался.

Низкое ложе, покрытое такими же драпировками, только гораздо более плотными. К ложу почти вплотную примыкал журнальный столик, уставленный самыми разнообразными напитками. А венчали все это гедонистское великолепие белые стеллажи самой причудливой формы. На них расположился музыкальный центр с колонками, пара низеньких ваз, кисти, банки с красками – и женские статуэтки. Статуэтки были сделаны из довольно грубого материала – камень, обожженная глина, терракота, – но именно они придавали белому безмолвию стеллажей удивительно живописный вид. Они – и еще один светильник.

Сидящая в позе лотоса обнаженная женщина.

Посреди комнаты стоял огромных размеров мольберт, призванный, очевидно, подчеркивать творческие метания владельца мастерской.

– Раз уж мы заговорили о грузинском многоголосии… Предпочитаете “Мукузани”?

– Предпочитаю “Вазисубани”. Если, конечно, оно настоящее, – приподняв бровь, сказала Настя.

И оглянулась в поисках кресел. Или хотя бы стульев. Или хотя бы самых обыкновенных кухонных табуреток.

Но ничего подобного в комнате не было. Только ковер на полу, задрапированное ложе и задрапированный подиум. Очевидно, все в этом гнезде разврата очень хорошо продумано. Женщине ничего не остается, кроме как устроиться на полу. Или на подиуме, на огромных кубах с драпировками.

Или на ложе.

Быков внимательно наблюдал за Настей: что же она выберет. Интересно, сколько еще у него таких вот психологических тестов в заначке?

Настя раздумывала: усесться на ложе – дать повод. Усесться на ковре – дать повод. Холя… Чего там скрывать, пройдя босиком по мастерской, она этот повод дала…

Оставался подиум. И Настя выбрала его. Она подошла к одному из кубов и даже попыталась усесться на него, но тут же потерпела сокрушительное фиаско. Куб оказался из бумаги, плотно натянутой на деревянный каркас.

Быков захохотал как ненормальный.

А Настя, лежа на подиуме, среди деревяшек, громко выругалась:

– Шэни дэда моутхан!..

Действительно подлец – бедняжка Марина была права. Дешевый трюк в стиле камешка, завернутого в конфетную обертку. В детстве Кирюша рыдал над такими киндер-сюрпризами.

– И что это значит? – спросила Настя.

– Это значит, что нельзя сопротивляться неизбежному. – Быков уже отсмеялся, и в голосе его послышались влюбленно-угрожающие нотки.

Все ясно. Стоит женщине попасть в поле притяжения этого подонка, как он сразу же начинает расставлять волчьи капканы. Даже деспотичный Заза за тринадцать лет супружества не догадался так изощренно ее унизить.

– Вы со всеми это проделываете? – спросила Настя.

– Почти со всеми. Кроме своей жены, разумеется.

– Разумеется. Счастливица. – Теперь Настя сместила акценты. Теперь она понимала Марину.