Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели - Страница 11

– Вы хоть слышали, что сейчас сказали? «Детство – благословенный возраст»!

– Это общее место, но это правда, разве нет?

– Конечно правда, осел! Но к чему говорить ее вслух? Все и так это знают.

– Я вижу, господин Тах, что вы – глубоко разочарованный человек.

– Вы только сейчас это поняли? Отдохните, юноша, такая напряженная работа мозга утомляет.

– Что же вас так сильно разочаровало?

– Все. Мир скверно устроен, вернее сказать, скверно устроена жизнь. Криводушие нашего времени еще и в том, что принято провозглашать обратное. Нет, вы слышите этот дружный восторженный визг: «Жизнь прекра-а-асна! Мы любим жизнь!» Я готов лезть на стенку от таких глупостей.

– Эти глупости, может быть, говорятся от души.

– Я тоже так думаю, и это еще хуже: значит, криводушие проникло всюду и люди верят в этот вздор. У них дерьмовая жизнь, дерьмовая работа, они живут в кошмарных дырах с отвратительными спутниками и пали так низко, что зовут это счастьем.

– За них можно только порадоваться, если они счастливы!

– Действительно, за них можно порадоваться.

– А для вас, господин Тах, – что для вас счастье?

– Небытие. Но у меня есть покой, это уже кое-что, – вернее сказать, был покой.

– И вы никогда не были счастливы?

Молчание.

– Надо ли понимать, что вы были когда-то счастливы?.. Надо ли понимать, что вы никогда не были счастливы?

– Помолчите, я думаю. Нет, я никогда не был счастлив.

– Это ужасно.

– Дать вам носовой платок?

– Даже когда были ребенком?

– Я никогда не был ребенком.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что сказал.

– Но вы же были когда-то маленьким?

– Маленьким – да, но ребенком не был. Я уже тогда был Претекстатом Тахом.

– В самом деле, о вашем детстве ничего не известно. Все ваши биографии о нем умалчивают.

– Естественно, потому что у меня не было детства.

– Но родители же у вас были.

– Гениальные догадки осеняют вас одна за другой, юноша.

– Чем занимались ваши родители?

– Ничем.

– Как это?

– Рантье. Состояние сколотили мои далекие предки.

– А еще потомки, кроме вас, были?

– Вы, случайно, не из налоговой инспекции?

– Нет, я только хотел узнать…

– Не суйтесь не в свое дело.

– Профессия журналиста, господин Тах, в том и состоит, чтобы соваться в чужие дела.

– Смените профессию.

– Ни за что. Я люблю свою работу.

– Бедный мальчик.

– Я задам вопрос иначе: расскажите мне о том периоде вашей жизни, когда вы были наиболее счастливы.

Молчание.

– Может быть, сформулировать вопрос по-другому?

– Вы меня что, за дурака принимаете? Что за игру вы затеяли? «Черный с белым не берите, да и нет не говорите» – так, что ли?

– Успокойтесь, я просто как могу делаю свою работу.

– Ну а я как могу делаю свою.

– Значит, для вас работа писателя – не отвечать на вопросы?

– Вот именно.

– А Сартр?

– Что – Сартр?

– Он-то ведь отвечал на вопросы.

– Ну и что?

– Это противоречит вашему определению.

– Никоим образом, – напротив, это его подтверждает.

– Вы хотите сказать, что Сартр – не писатель?

– А вы этого не знали?

– Но он же писал замечательно.

– Кое-кто из вашей журналистской братии тоже пишет замечательно. Но владеть пером недостаточно, чтобы именоваться писателем.

– Неужели? А что еще нужно?

– Многое. В первую очередь – крепкие муди. Обратите внимание, я говорю о внеполовой категории и могу привести тому доказательство: муди есть и у иных баб. Их мало, но все-таки: возьмите Патрицию Хайсмит.

– Удивительно, что такой серьезный писатель, как вы, любит книги Патриции Хайсмит.

– Почему же? Ничего удивительного. Если вчитаться – эта особа ненавидит людей, так же как я, а женщин особенно. Чувствуется, она пишет не для того, чтобы быть принятой в гостиных.

– А Сартр? Он писал, чтобы быть принятым в гостиных?

– Еще бы! Я не был с ним знаком, но читал его писания – этого достаточно, чтобы понять, как пылко он любил гостиные.

– Такое с трудом укладывается в голове, когда речь идет о человеке левых взглядов.

– А что такого? По-вашему, левые не любят гостиных? А я думаю, наоборот, они их любят больше, чем кто-либо. Это естественно: будь я всю жизнь простым рабочим, наверно, тоже мечтал бы о гостиных.

– Вы чрезмерно упрощаете: не все левые – пролетарии. Среди них есть и выходцы из достойнейших семей.

– Неужели? В таком случае им нет оправдания.

– Не грешите ли вы стихийным антикоммунизмом, господин Тах?

– Не страдаете ли вы преждевременным семяизвержением, господин журналист?

– При чем здесь это?

– Я тоже думаю, что ни при чем. Так что вернемся к нашим мудям. Это для писателя самое главное. Писатель без мудей ставит свое перо на службу лжи. Вот вам пример: возьмем писателя, владеющего пером, дадим ему тему. Если у него крепкие муди – получится «Смерть в кредит». Если нет – выйдет «Тошнота».

– Вам не кажется, что вы все-таки несколько упрощаете?

– Это мне говорите вы, журналист? А я-то по доброте душевной старался придерживаться вашего уровня!

– Никто не требовал от вас такой жертвы. Я прошу всего лишь дать методически точное определение тому, что вы называете «мудями».

– Зачем? Неужто вы, чего доброго, собрались состряпать популярную брошюру обо мне?

– Нет, что вы! Я просто хочу, чтобы мы с вами хоть мало-мальски поняли друг друга.

– Ясно, этого я и боялся.

– Ну пожалуйста, господин Тах, упростите мне задачу, что вам стоит?

– Имейте в виду, юноша, я терпеть не могу упрощений; а вы к тому же просите, чтобы я упростил себя самого, – и ждете ответного энтузиазма?

– Да не прошу я вас упрощать себя самого! Дайте мне всего-навсего самое простенькое определеньице этих ваших «мудей»!

– Ну ладно-ладно, не плачьте. Что вы за народ такой, журналисты? До чего все чувствительные!

– Я слушаю вас.

– Так вот, к вашему сведению, муди – это способность индивидуума к сопротивлению окружающей лжи. Вполне научно, правда?

– Дальше?

– Надо ли говорить, что есть они у очень немногих. А уж число людей, владеющих пером и обладающих вдобавок этими самыми мудями, и вовсе ничтожно. Поэтому так мало на свете писателей. Тем более что требуются и некоторые другие качества.

– Какие?

– Например, елдак.

– Где муди, там и елдак – логично. А определение елдака?

– Елдак – это способность к творчеству. Немного на свете людей, действительно способных творить. Большинство всего лишь списывают у предшественников, талантливо или не очень – другой вопрос, причем зачастую предшественники в свою очередь сами у кого-то списывали. Бывает и так, что при великолепном владении пером есть елдак, но нет мудей, – у Виктора Гюго, например.

– А у вас?

– Я, может быть, и смахиваю на евнуха, но елдак у меня что надо.

– А у Селина?

– О, у Селина есть все – гениальное перо, железные муди, отменный елдак и прочее.

– Прочее? А что же еще нужно? Анус?

– Ни в коем случае! Анус оставим читателю, чтобы было куда вставлять, а писателю он ни к чему. Нет, что еще необходимо – губы.

– Я не решаюсь спросить, о каких губах идет речь.

– Ну вы и пошляк! Я говорю о губах, предназначенных, чтобы закрывать рот, ясно? Каждый понимает в меру своей испорченности!

– Ладно, а определение губ?

– Губы играют две роли. Во-первых, они превращают слово в чувственный акт. Вы никогда не задумывались, что сталось бы со словом, не будь губ? Это было бы что-то холодное, сухое и невыразительное, как речь судебного исполнителя. Но еще важнее вторая роль: губы призваны закрывать рот, дабы не было сказано что не надо. И у руки есть свои губы, которые не дают ей писать что не надо. Необходимость их трудно переоценить. Иные писатели, наделенные и талантом, и мудями, и елдаком, загубили свое творчество только потому, что говорили, когда следовало промолчать.