Анук, mon amour... - Платова Виктория - Страница 83

– Говорят, вы стали большим человеком, сахиб, – в голосе Али звучит подчеркнутое и немного приторное уважение.

– Кто говорит, Али?

– Все говорят. Я сам читал о вас в журнале, забыл только, как он называется. Но я сразу вас узнал по фотографии.

Никогда бы не подумал, что Али читает французские журналы. Впрочем, и стопроцентным арабом Али больше не выглядит, в нем проглядывает что-то неуловимо европейское. Да и вся его лавчонка больше не выглядит сакрально, такую коллекцию арабских и берберских раритетов мог легко собрать какой-нибудь любитель last minute shopping в любом североафриканском аэропорту.

– У меня есть кое-что для вас. Редкие специи, прямиком из Марокко, и индийские тоже есть.

– В другой раз, Али. В другой раз.

– Хорошо, – легко соглашается Али. – Тогда, может быть, возьмете кальян? Очень старинный кальян, очень ценный, принадлежал самому Ахмеду Аль-Мансуру…

Имя Ахмед Аль Мансур ни о чем мне не говорит. Впрочем, я остался бы равнодушным к кальяну, даже если бы он принадлежал самому пророку Магомету.

– В другой раз, Али. В другой раз. Единственное, что я купил бы в этой бросовой лавчонке, – татуированные руки самого Али.

– Вам привет от Акрама, Али, – хорошо, что прежде, чем уйти, я вспомнил о песке, слетающем с таких же татуированных ладоней его брата .

– От Акрама? – Али выглядит растерянным.

– Вашего брата.

– Но откуда вы знаете?..

– Мы встретились совершенно случайно. И он очень похож на вас.

– Случайно?

– Да. Он передавал вам привет.

– Разве вы были в Марракеше? – удивлению Али нет предела. Странно, причем здесь какой-то Марракеш?

– Почему в Марракеше? Мы виделись здесь, в Париже.

– Этого не может быть, сахиб.

– Но ведь у вас есть брат Акрам, правда?

– У меня есть брат Акрам. Он делает татуировки.

– Такие, как у вас? Это он их сделал?

– Что вы, сахиб. Он делает татуировки хной, специально для туристов… Но вы не могли встретиться с ним.

– Тогда как бы я узнал о его существовании, если бы не встретился? – странное упрямство Али мне совершенно непонятно.

– Не знаю, сахиб.

– И потом… У него такой же рисунок на ладонях, как и у вас. На ладонях и на пальцах. Разве я не прав?

– Вы не могли видеться с ним здесь, в Париже. Он никогда не был в Париже. Он вообще никогда не покидал Марокко. Никогда.

Али смотрит на меня с плохо скрываемым ужасом. В мои планы вовсе не входило пугать лукавого торговца, нужно как-то выходить из положения. Оно не нравится и мне самому, но не до такой степени, чтобы признать, что наша с Акрамом встреча – бред воспаленного сознания.

– Ну хорошо. Я пошутил, Али. Я был в Марракеше и случайно встретил Акрама. Он и правда похож на вас, и он сделал мне татуировку хной. Правда, она уже сошла.

Лгать доверчивому Али еще легче, чем Линн.

– А вы большой шутник, сахиб, – смех араба слишком уж подобострастен. – Большой, большой шутник!

– А мне нравятся ваши татуировки, Али. Они самые настоящие.

– Вы можете заходить в любое время, чтобы посмотреть на них. А если еще и что-нибудь купите – Али будет просто счастлив.

Не переставая смеяться, Али протягивает мне раскрытые ладони. Неизвестные мне буквы и символы на месте, части растительного орнамента – тоже. У Акрама я видел еще и птицу, и – кажется – морскую раковину, да и сам рисунок менялся прямо у меня на глазах, Али же гораздо более консервативен. Не успеваю я подумать об этом, как арабская (или финикийская? или хеттская?) вязь закручивается спиралями и устремляется прямо к центру – синхронно на обеих руках; ее как будто всасывают в себя две воронки. На долю секунды ладони Али кажутся мне абсолютно чистыми, абсолютно девственными, – но только на долю секунды. Две маленькие сверхновые взрываются снова, узор сменился.

JOB

Восхитительная латиница, точно такую же я видел на картине в букинистическом. Все три буквы, собранные в одно библейское слово «JOB».

– Что здесь написано, Али? – я не слышу собственного голоса. – Что это может означать?

– Откуда же мне знать, сахиб.

– А кто знает?

– Кто написал, – Али снова хохочет, запрокинув голову, я вижу, как трясется его кадык. – Вот видите, я тоже умею шутить, сахиб.

– Да. Это точно.

От библейского «JOB» не осталось и следа, передо мной снова буквы, похожие на символы, и символы, похожие на буквы, безмятежная арабская вязь и такой же безмятежный орнамент, возможно, это изречения из Корана, возможно – что-то иное. Нет, Али, обмануть меня тебе не удастся. Возможно, ты и совершаешь утренний намаз, но твои руки поклоняются совсем другим святым.

– Думаю, я бы что-нибудь и купил у тебя, Али. Вот только вряд ли у тебя найдется то, что мне нужно.

– Не стоит обижать меня, сахиб. У Али самый широкий выбор в Бельвиле. И самые умеренные цены. Так что же вам нужно?

– Манок, – стоящий за моей спиной Иов подбадривает меня.

– Какой манок?

– Манок для птиц.

– Вы решили приманивать птиц?

– Что-то вроде того.

– В Париже приличных птиц не сыщешь. Как и приличных людей, – замечает Али. – Конечно, я не имею в виду вас, сахиб.

– Конечно.

– У меня есть для вас манок. Очень старинный манок, очень ценный, побывал и в Дамаске, и в Константинополе, перевидал тысячи птиц… Кого вы собираетесь приманивать?

– Крапивников, – после довольно продолжительной паузы говорю я. – Маленькая такая птичка – крапивник.

– Как же, как же, – видно, что Али впервые слышит название птицы. – Считайте, что все крапивники Франции у вас в кармане.

– Мне достаточно и одного, Али.

– Тогда, может, заказать для вас клетку? Прямо из Марокко, чудную клетку. Я знаю мастеров в Рабате, они делают клетки на заказ. Что это за клетки, это же Альгамбра во плоти, сам Ахмед Аль-Мансур не отказался бы от таких. Правда, и стоят они недешево…

«Ищи птицу, Гай», сказала мне Анук. Но о клетке она не говорила ничего.

– Я думаю, с клеткой можно повременить, Али.

– Как знаете, сахиб, как знаете.

Манок, о котором говорил Али, самым чудесным образом возникает в его руках; Али никуда не отходил от прилавка, он все время был на виду, странно, что я не заметил появление манка.

– Вы только посмотрите, сахиб…

Потрясение, которое ждет меня, не идет ни в какое сравнение с Иовом, готовым принести жертву всевышнему прямо на ладонях Али.

Сверчки и раковины.

Манок – маленькая дудочка с одним отверстием – усеяна сверчками и раковинами, мне кажется, что торговец держит в руках нож, лезвие которого спрятано в рукаве его рубахи. Нож, когда-то разделивший нас с Анук; нож, столько лет бывший ее спутником, нож, остающийся с ней и сейчас.

Сверчки и раковины.

– Откуда у вас эта вещь?

– Не знаю. Она была всегда.

– Как татуировка? – продолжаю задавать бессмысленные вопросы я.

– Да. Очень старинная вещь. Очень ценная.

– Дайте-ка мне взглянуть на нее.

Это и правда манок. Маленькая дудочка с одним отверстием. Никакого лезвия нет и в помине. Вот только сверчки и раковины… Узор абсолютно идентичен. Что там говорил Али о Дамаске и Константинополе?.. Манок отбрасывает на мою ладонь имбирную тень, когда-то они были вместе – нож и манок для птиц, я почти уверен в этом, они были вместе, и неизвестно, что разлучило их – Дамаск или Константинополь. И в этом они очень похожи на нас с Анук. Очень похожи. Нож – конечно же, сама Анук, потому она и взяла его, он принадлежит ей по праву. Легкомысленный и недалекий манок, самая обыкновенная дудка – конечно же я.

И потому я возьму его, он принадлежит мне по праву.

– Сколько он стоит, Али?

– Так вы его берете?

Глаза Али закатываются, должно быть, он судорожно соображает, какую сумму с меня содрать. И мучаться не стоит, я готов заплатить любую, ведь манок принадлежит мне по праву.

– Да. За сколько вы его продаете?

– Вообще-то эта вещь не имеет цены…

– Любая вещь имеет цену.