Анук, mon amour... - Платова Виктория - Страница 53

– Что же изменилось потом?

– Он покопался у нее во рту. Там было полно улиток. Живых улиток. Последнюю он вытащил пинцетом у нее из трахеи. Из-за улиток она и задохнулась. Руфус потом загнал их на птичьем рынке у Сены.

– Чудесная история. Прямо рождественская. Но я хочу услышать совсем не это.

– Я знаю, что вы хотите услышать…

– Вы успешный фотограф, Гаэтано. Ваши снимки публикуют во всех модных журналах, агентства вас на части рвут, персональные выставки и прочее бла-бла-бла… Стоит ли терять все это из-за человека, которого вы даже не считаете своим другом? В тюряге винишка не попьешь. Из морских раковин.

– Хорошо… Я видел там Ги. Там, в морге.

– Ги тоже приятельствует с Руфусом Кассовицем?

– Вы, я смотрю, хорошо подготовились к встрече. Значит, знаете ответ. Ги понятия не имел о Руфусе. Это я их познакомил. Когда случайно наткнулся на Ги в морге.

– И что же делал Ги в морге? Никакого особенного эстетического интереса у него не было, правда? Он ведь не художник, как вы…

– Я был удивлен. А потом подумал, что в морг рано или поздно попадает любой человек. И для этого вовсе не обязательно умирать. Все теряют близких.

– Вы решили, что Ги Кутарба потерял близкого человека?

–Да.

– Это произошло в тот день, когда ваш приятель Руфус вытащил пинцетом улитку из трахеи этой женщины?

–Да.

– Семнадцатого июля?

– Да, это был июль. Страшная жара. Руфус жаловался что мощностей его холодильника не хватает.

– Ги приходил, чтобы забрать чье-то тело?

– Нет. Во всяком случае, никаких разговоров при мне не велось. Да и Руфус обязательно сказал бы мне…

– Тогда что он делал в морге?

– Не знаю.

– Но как-то же он объяснил свое присутствие?

– Он сказал, что заблудился.

– Довольно странное объяснение.

– Мы ведь встретились не в прозекторской… Ги сказал, что навещал знакомого в госпитале, спутал этажи и попал сюда, в морг.

– И вы ему поверили?

– У меня не было оснований не верить ему. Ги не выглядел смущенным или застигнутым врасплох.

– Кого он навещал?

– Мало ли кого… Меня это не интересовало.

– Что было потом?

– Я сказал, что у меня кое-какое дельце в местном морге…

– И он предложил составить вам компанию для культпохода к мертвецам?

– Это я предложил. А он согласился. Мой замысел тогда только формировался… «Завтраков с Руфусом»… И мне было интересно, что скажет Ги. Мне было особенно интересно, что скажет Ги…

– Почему?

– Долго объяснять.

– Значит, вы не только пили вино и молчали?.. Лжесвидетельство карается законом, Гаэтано.

В каждый первый понедельник месяца он приходил ко мне в студию. И тогда мы пили вино и молчали. Других дней и недель это не касалось. В другие дни мы могли поговорить о чем угодно, мы ведь часто сталкивались в офисе «Сават и Мустаки»… Мы могли поговорить о чем угодно – о раковинах, об этой сучке Ингеборг Густаффсон… Но первый понедельник месяца – это ритуал. Понимаете?

– С трудом.

– Ритуал нельзя нарушать. Иначе… Иначе чистейшее, дистиллированное, утонченное сэппуку превратится в банальное харакири.

– А есть разница?

– Вы слишком умны для фараона, Бланшар. А разница есть. Ну это как… Даже не знаю… Харакири – это то, что думают о японцах другие. А сэппуку – это то, что японцы сами думают о себе. Сэппуку – всегда ритуал. А харакири – всегда нарушение ритуала.

– Но результат один и тот же?

– Да. Тут вы меня поймали…

– Все равно занятно, хотя слишком много японского.

– В чем?

– В воздухе. Придется проконсультироваться у знакомой японки. Это вам Ги поведал о разнице в терминах?

– Почему Ги?

– Мало ли… Может быть, у него тоже была… знакомая японка. У него была знакомая японка? Милашка с раскосыми глазами?

– Не знаю. Если и была, то Ги никогда не говорил мне об этом. Он вообще не распространялся о своих женщинах.

– А вы и не спрашивали.

– Нет.

– А мадам Сават?

– Все знали, что они любовники. Что с того?

– Так это Ги рассказал вам о сэппуку и харакири?

– Нет. Потому что знакомая японка была как раз у меня. Работала на показах у Джона Галлиано.

– Еще одна ипостась этой вашей… Ингеборг Густаффсон?

– Угу. Ингеборг Густаффсон в макияже а-ля «Прощай, Хоккайдо».

– А вам не казалось, что мадам Сават старовата для Ги?

– У женщин не существует возраста. Если бы я думал по-другому, я бы не был фотографом. Вам этого не понять…

– Возможно. Значит, вы вдвоем отправились к Руфусу.

– С трудом успеваю за ходом вашей мысли, Бланшар. Да, мы отправились к Руфусу.

– И?

– И я их познакомил. «Руфус Кассовиц – Ги Кутарба. Ги Кутарба – Руфус Кассовиц». Руфус как раз занимался телом… Марианны.

– И что Ги?

– А что – Ги?

– Он как-нибудь отреагировал?

– На Руфуса?

– На тело.

– Никак.

– Никаких эмоций?

– Никаких.

– И вас это не удивило?

– Представьте себе. Я был слишком занят женщиной, чтобы обращать внимание на Ги.

– И все-таки…

– Ги просто смотрел на нее. Просто смотрел, как смотрят в окно.

– Руфус производил вскрытие?

– Вскрытие он произвел позже. Когда мы ушли. Но до того, как мы ушли, Ги сказал, что женщина по-настоящему красива. Я сказал, что смерть – лучший визажист. Руфус сказал, что хорошо бы кому-нибудь слетать за пиццей. А женщина и правда была красива.

– Что было потом?

– Руфус полез ей в рот. Так, в порядке осмотра… Не думаю, что он ожидал увидеть там улиток. Он вытаскивал их по одной, маленьких и побольше. И все они были живы, все одиннадцать штук. Потом Руфус достал двенадцатую – пинцетом из трахеи. Меня едва не стошнило.

– А Ги?

– Если бы и Ги едва не стошнило, это был бы перебор. Нет, он отреагировал довольно сдержанно.

– Не каждый день изо рта покойника выуживают живых улиток… Значит, никакой особой реакции от Ги не последовало?

– Почему же… Он посоветовал Руфусу загнать их на птичьем рынке.

– Здравая мысль.

– Еще бы не здравая. Улитки-то были живы, не давить же их в самом деле… Руфус так и поступил. Отнес на рынок одиннадцать штук, а двенадцатую оставил себе. Ту, что вытащил из трахеи. На память. Она до сих пор живет у него в стеклянной банке. Питается виноградными листьями. Иногда мы с Ги ее навещаем…

– Вот как? Это наверняка была идея Ги…

– Это была моя идея. Для таких идей Ги недостаточно эксцентричен.

– Ясно… Вы виделись с Ги в период между четырнадцатым и двадцать третьим мая прошлого года?

– Как я могу помнить? Столько времени прошло…

– Но события в морге вы описали достаточно подробно… А между маем и июлем не такая уж большая разница.

– Эти события касались моего проекта. А все, что касается моих проектов, я помню в деталях. Человеческая память избирательна, Бланшар. Память художника – тем более. Я не помню, что ел вчера на обед, но могу с точностью сказать, в чем была Хлоя Кассини на открытии моей первой персональной выставки десять лет назад. Вы, конечно, понятия не имеете об этом романтическом вампире – Хлое Кассини… Об этом вурдалаке с лицом прихожанки Эфиопской баптистской церкви. Когда-то она была супермоделью, потом вышла замуж за полудурка-регбиста Мориса Дюссолье…

– Того самого, который отсидел за непредумышленное убийство своей первой жены?

– Хлоя была третьей, но и ей он умудрился пересчитать все зубы.

– И в чем же она была на открытии вашей первой персональной выставки десять лет назад?

– Платьишко-футляр с говенными психоделическими узорами в стиле Пуччи, тогда было модно бегство в шестидесятые… такой, знаете ли, копеечный эскапизм…

– Лихо. А в ваше отсутствие Ги не наведывался к Руфусу тем июлем?

– Руфус обязательно бы мне сказал. Я сам пропадал там целыми сутками. Нет, тот его визит был единственным.

– Он был на вашей выставке?

– Вы имеете в виду «Завтраки с Руфусом»?

– Да.