Джерри-островитянин. Майкл, брат Джерри (сборник) - Лондон Джек - Страница 75

75

Так, но вы этим как раз обладаете, – заявил доктор, выразительным кивком головы указывая на Майкла, сидящего между ними на своем стуле.

Б-р-р-р! – вздрогнул Доутри. – Вы меня вогнали в дрожь. Если бы я вам поверил, то и двух минут не оставался бы в Сан-Франциско. – Он на мгновение задумался над своим бокалом, затем облегченно рассмеялся. – Никто у меня этой собаки не отнимет. Я на месте убью каждого, кто захочет это сделать. Я скажу ему это, как говорю сейчас вам, и он поверит мне, как мне верите вы. Вы знаете, что это правда. И он тоже будет знать это. Ведь эта собака…

Не будучи в состоянии выразить глубины своих чувств, Дэг Доутри остановился и утопил конец фразы в своем бокале.

Совершенно к иному типу принадлежал другой роковой человек. Гарри Дель Мар – называл он себя; и Гарри Дель Мар – было то имя, что появлялось на афишах «Орфеума» во время его гастролей. Дель Мар был дрессировщиком животных и сейчас отдыхал от работы, но Доутри об этом и не подозревал.

Он тоже угощал Доутри за его столом. Молодой, ему еще не было тридцати лет, с темной кожей и большими карими, окаймленными длинными ресницами глазами (он был уверен, что его взгляд магически действует на окружающих), с губами и чертами лица херувима, он поражал своей деловитостью в разговоре.

Но у вас не хватит денег, чтобы купить его, – отвечал Доутри, когда тот увеличил предложенную за Майкла сумму в пятьсот долларов до тысячи.

Я вам дам тысячу долларов, если дело в этой сумме.

Нет, – покачал Доутри головой. – Дело в том, что я не отдам его ни за какие деньги. Да зачем? На что он вам понадобился?

Мне он нравится, – отвечал Дель Мар. – Как это случилось? Почему толпа валит сюда? Почему люди вообще тратятся на вино, держат скаковых лошадей, афишируют связи с актрисами, становятся священниками или книжными червями? Им это нравится. Разгадка только в этом. Мы все делаем то, что нам нравится, когда мы можем себе это позволить. Итак, мне нравится ваша собака. Я хочу ее иметь. Я готов за нее дать тысячу долларов. Посмотрите на этот бриллиант на руке той женщины. Я полагаю, что он ей очень понравился, ей захотелось иметь его – и она его получила, не обращая внимания на цену. Цена интересовала ее меньше, чем бриллиант. Итак, этот пес…

Не любит вас, – прервал его Дэг Доутри. – Это очень странно. Обычно он ластится ко всем. Но с первого же раза он вас невзлюбил и весь ощетинился, когда вы вошли. Ни один человек не должен гнаться за собакой, которая его не любит.

Это не имеет никакого значения, – спокойно сказал Дель Мар. – Мне она нравится, а любит она меня или нет, это мое дело, и я думаю, что отлично сумею с ней справиться.

В этом человеке под безмятежностью херувима Доутри сразу почувствовал бездну жестокости, усугубленной еще холодной расчетливостью. Правда, свое впечатление он формулировал не в таких словах; он только почувствовал это, а чувства не нуждаются в словах, чтобы быть понятыми.

– Здесь поблизости есть ночной банк, – продолжал Дель Мар. – Я напишу чек, и через полчаса деньги будут у вас.

Доутри покачал головой.

Как деловое предложение, оно ничего не стоит. Судите сами. Собака зарабатывает двадцать долларов в вечер. Положим для удобства, что она работает двадцать пять дней в месяц. Итого в месяц пятьсот, или в год – шесть тысяч долларов. Предположим для удобства счета, что это пять процентов с капитала в сто двадцать тысяч и что мои траты и жалованье равны двадцати тысячам. Тогда собака сама по себе стоит сто тысяч долларов. Для справедливости разделим эту сумму пополам – итак, собака стоит пятьдесят тысяч. А вы предлагаете за нее тысячу.

Очевидно, вы предполагаете, что собака будет жить вечно, – спокойно улыбнулся Дель Мар.

Доутри сразу увидел западню.

– Если она проработает пять лет, это будет тридцать тысяч. Если один год – шесть. А вы предлагаете мне одну тысячу за шесть. Это не выгодно мне… и ей. А когда она не сможет работать и за нее не дадут и цента, мне она будет дороже миллиона, и, если мне кто-нибудь его предложит, я в ответ только подниму цену.

– Мы еще с вами увидимся, – закончил Гарри Дель Мар четвертый разговор о покупке Майкла. На этот раз Гарри Дель Мар ошибся. Он никогда больше не видел Доутри, потому что Доутри сначала встретился с доктором Эмори.

Беспокойный сон Квэка стал мешать Доутри спать. Проведя несколько тревожных ночей, Доутри расследовал, в чем дело, и решил, что Квэк уже достаточно болен, чтобы нуждаться в медицинской помощи. Поэтому в одно прекрасное утро он, взяв с собой Квэка, в одиннадцать часов подошел к кабинету Уолтера Меррита Эмори и стал ожидать своей очереди в переполненной приемной.

– Боюсь, что у него рак, сэр, – говорил Доутри, пока Квэк снимал свою куртку и рубашку. – Он никогда не жалуется и не хнычет. Все негры таковы. Я ничего и не знал, пока он не начал вертеться и стонать во сне. Вот! Что вы скажете? Рак или простая опухоль? Что еще может это быть, а?

Но острый глаз Уолтера Меррита Эмори не упустил из виду двух согнутых пальцев на левой руке Квэка. Его глаза были не только остры, но и «наметаны на проказу». Он на Филиппинах специально изучал эту болезнь и видел столько прокаженных, что при первом взгляде безошибочно определял проказу и мог ошибиться, лишь если болезнь была в самом зачатке. От согнутых вследствие разрушения чувствительных нервов пальцев – анестетическая[56] форма – и львиных морщин на лбу – та же форма – его глаз обратился к опухоли в подмышечной впадине, и диагноз был быстро поставлен: бугорковая форма проказы.

Так же быстро мелькнули в мозгу доктора две мысли. Первая из них была аксиомой: где бы и когда бы ни встретился один прокаженный, ищи второго. Вторая мысль: ирландский терьер, принадлежавший Доутри, с которым Квэк долгое время жил вместе. Уолтер Меррит Эмори прекратил свои исследования. Ему было неизвестно, что именно знал о проказе Доутри и знал ли он что-нибудь об этой болезни вообще, и он боялся пробудить в нем подозрения. Как бы случайно посмотрев на часы, он обратился к Доутри:

– Я бы сказал, что его кровь не в порядке. Он очень истощен. Он не привык к городскому образу жизни и к городской пище. Я проведу исследование, чтобы определить, рак ли это или доброкачественная опухоль, но думаю, что здесь дело не в этом.

При этих словах его взгляд с легким колебанием скользнул поверх бровей Доутри. Этого было достаточно. Его опытный глаз сразу различил «львиную» печать проказы.

Вы сами здорово сдали, – вкрадчиво продолжал он. – Бьюсь об заклад, что вы не в своей тарелке, а?

Да, не могу сказать, чтобы все шло гладко, – согласился Доутри. – Я думаю, что мне надо вернуться на море, чтобы тропическое солнце выжгло из меня прочь мой ревматизм.

– Где у вас ревматизм? – словно мимоходом спросил доктор, делая вид, что внимательно продолжает исследовать опухоль Квэка.

Доутри протянул ему левую руку, где некоторая скрюченность мизинца указывала на больное место. Бросив притворно небрежный взгляд из-под опущенных век, Уолтер Меррит Эмори увидел, что палец припух и слегка согнут, причем его кожа приобрела особый, характерный, атласистый блеск. Повернувшись к Квэку, он снова, на мгновение, остановил свой взгляд на лбу Доутри.

– Ревматизм все еще представляет собой загадку, – слов но увлеченный этой мыслью, сказал он, оборачиваясь к До утри. – Ревматизм почти всегда индивидуален и чрезвычайно многообразен. В каждом случае он проявляется по-своему. Чувствуется ли онемение?