Архипелаг исчезающих островов - Платов Леонид Дмитриевич - Страница 31

— Ну как? Укачало? — спросил я Андрея, когда мы, отдуваясь, вышли на улицу.

Мой друг снял шляпу и принялся с ожесточением тереть ладонью свою коротко остриженную голову.

— Ты что?

— Восстанавливаю кровообращение. У меня, знаешь, во время разговора с такими людьми мозги терпнут.

— Как это — терпнут?

— Ну словно бы ногу отсидел. Тяжесть и мурашки. Мурашки и тяжесть…

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1. Ветлугин против Текльтона

Утром мы засели за письмо в редакцию «Вечерней Москвы». Я расположился за столом, решительно обмакнул перо в чернила и, почти донеся уже до бумаги, оставил его колебаться на весу. Андрей, прохаживавшийся по комнате, нетерпеливо спросил:

— Что же ты?

— А ты что? Диктуй.

— Но это же очень просто. Хотя бы так…

Он задумался, стоя посреди комнаты. Пауза затянулась.

Я вздохнул и написал:

«Уважаемый товарищ редактор! На днях в Вашей уважаемой газете опубликовано было одно удивившее нас интервью».

— Удивившее? — спросил Андрей, заглядывая через плечо. — Не то слово. Слишком слабо: удивившее!

Я дважды аккуратно зачеркнул фразу, подумал немного и снова написал ее. Затем заботливо поправил хвостик у буквы «д».

Подобные переживания знакомы, вероятно, всем людям, которые впервые усаживаются за статью для печати. Мы чувствовали себя ужасно глупыми и неуклюжими, как юнцы, после долгих колебаний и сомнений решившиеся наконец танцевать. Нет, недостаточно иметь две ноги, чтобы танцевать, как и знать грамоту для того, чтобы писать. Наш бывший первый ученик не колебался, не кряхтел. Просто вызвал корреспондента, который тут же, не сходя с места, обработал за него с полдюжины фактов, вычитанных из книг, и проворно тиснул в газету.

А пока мы с Андреем топтались на месте и увязали в длинных и вежливых придаточных предложениях, поправляя друг друга, нас опередили.

В «Географическом вестнике» появилась статья известного геолога, академика Афанасьева. Она называлась «В защиту оптимизма». Подзаголовок был такой: «Ветлугин против Текльтона».

«История полярных открытий — это история человеческого оптимизма, человеческой стойкости, — писал Афанасьев. — Казалось бы, конец, предел усилий, последняя черта! Но человек делает еще шаг — и за чертой неведомого открываются перед ним новые горизонты…

К.К.Союшкин упоминал в своем интервью об ошибке Росса. Это характерная ошибка. Я бы сказал, психологическая ошибка. Росс усомнился в возможности обогнуть Америку с севера. Ему показалось, что он уткнулся в тупик. Но тупика на самом деле не было. По следам Росса прошел на следующий год другой исследователь, Парри, и не увидел гор. Освещение было иным, меньше ли содержалось в воздухе влаги, но мираж не появился. Путешественник двинул вперед свой корабль и прошел по чистой воде. На месте же гор Крокера на карте возник пролив Ланкастера, который можно увидеть там и сейчас… Вот поучительный пример из истории географических открытий, особенно поучительный для тех, кто высказывается сейчас против Земли Ветлугина!»

«Не предрешаю вопроса о Земле, — заявил Афанасьев, — говорю лишь: не рубите сплеча! В науке верят не словам, а фактам. Фактов же пока слишком мало. И даже те, что есть, могут быть истолкованы по-разному».

Далее академик назвал Петра Ариановича Ветлугина!

С удивлением я и Андрей узнали в маститом авторе статьи того самого профессора, который благоволил к нашему учителю географии, переписывался с ним и высылал в Весьегонск новинки географической литературы.

Афанасьев признавал, что Петр Арианович был одним из самых многообещающих его учеников:

«П.А.Ветлугин был даровит. Труженик. Умница. И честный. Это очень важно в науке: быть честным, то есть не бояться выводов».

Старый учитель Петра Ариановича оказался гораздо более осведомленным, чем мы. Петр Арианович, по его словам, был выслан в Сибирь за то, что принимал участие в работе подпольной большевистской типографии. В те годы волна рабочего революционного движения, которая после подавления революции 1905 года временно пошла на убыль, снова начала нарастать, подниматься. Она подхватила и Ветлугина, вернувшегося в Москву.

Однако тогдашняя революционная ситуация (в Петербурге, как известно, уже воздвигались баррикады) была сорвана начавшейся мировой войной. Многие революционеры были арестованы. Среди них оказался и Петр Арианович.

Находясь в ссылке, сначала в Акмолинской губернии, потом на Крайнем Севере Сибири, он, по сведениям Афанасьева, продолжал свою научную деятельность, проводил метеорологические наблюдения, изучал многолетние мерзлые горные породы. Видимо, Петр Арианович умер еще до Октябрьской революции, потому что настойчивые поиски, предпринятые академиком, к сожалению, не увенчались успехом.

Вот какая это была статья — очень спокойная, сдержанная и в то же время внушительная. А ведь академик еще не знал об Улике Косвенной, которая продолжала блаженствовать на площадке молодняка, не подозревая о том, что она не только медвежонок, но и важный аргумент в научном споре…

— Слушай, ему же надо об Улике, — всполошился Андрей, вскакивая со стула. — Надо старика повести в зоопарк или в крайнем случае показать ее фотографию.

— И о голубых льдах рассказать…

Афанасьеву мы позвонили из ближайшего же автомата.

Нелегко было растолковать по телефону обстоятельства столь запутанного дела, пытаясь заодно как-то представиться, отрекомендоваться. Но, кажется, академик меня, в общем, понял. Он понял бы, я уверен, еще лучше, если бы Андрей не мешал мне. Мой друг топтался тут же, в тесной телефонной будке, делая многозначительные гримасы, хмуря брови и надоедливо бубня над самым ухом: «Про Улику ему объясни. Про голубые льды…»

— Мы с вами так сделаем, — сказал наконец Афанасьев. — Сегодня у нас что? Суббота? Завтра, стало быть, воскресенье. Вот и прошу завтра ко мне на дачу. Обо всем и поговорим. Адрес такой. Записывайте…

К Владимиру Викентьевичу Афанасьеву мы отправились не без трепета. Ведь это был покровитель нашего учителя, помогавший ему в самые трудные годы жизни, и, быть может, единственный человек, кроме нас, искренне расположенный к Петру Ариановичу и горевавший о его безвременной гибели. Мало того, это был академик, ученый с мировым именем, автор более двухсот научных трудов!

Но с первых же слов Афанасьева чувство неловкости и связанности исчезло. Нам стало удивительно просто с ним — почти как с Петром Ариановичем.

Он вышел на террасу, встречая нас, приветливо улыбающийся, очень похожий на елочного деда-мороза. У него была такая же пушистая четырехугольная борода и ласковые морщинки у глаз, но одет был не в тулуп и валенки, а по-летнему — в майку, тапки и какие-то полосатые брючки.

— Вот, Машенька, — сказал он церемонно, — позволь тебе представить…

Мы последовали за его высокой седой женой на террасу и уселись вокруг стола, на котором был сервирован чай.

Академик продолжал пытливо присматриваться к нам.

— Ну-с, хорошо, — произнес он, пододвигая ко мне печенье. — Так как же думаете искать свою Землю-невидимку?

— А мы хотим проверить гипотезу на слух. Если Землю никак не удастся увидеть, попробуем ее услышать.

— А, эхолот! Ну что же, правильно. Кропотливо и медленно, зато надежно. Тем более ежели такой туман… В истории исследований Арктики метод, конечно, новый, необычный, но… И как думаете; отзовутся ваши острова?

— Должны отозваться. Не могут не отозваться, — сказал Андрей, нахмурясь.

— Ну, ну, «не могут», «должны»… Очень хорошо! Погромче кричите, настойчивей зовите, обязательно отзовутся!

Лучики морщин побежали от глаз, он заулыбался. Затем уселся прочнее в кресло, со вкусом приготовляясь к обстоятельному разговору.

— Значит, прямо с университетской скамьи в Арктику? — начал Афанасьев. — И сколько пробыли там?

— Пять лет.

— Собственно, меньше пяти, — уточнил Андрей. — Если считать перерывы…