Живая вода - Крупин Владимир Николаевич - Страница 24

– Еще не привели.

– Сергей Афанасьев – ученый. Он разрабатывает методику преподавания всех литератур. У него есть свои трудности и столкновения с лжеучеными, видящими в науке собственное благополучие, но он не представляет иной жизни. Далее. Кого я упустил?

– Кирпикова, – подсказал Деляров.

– Кирпиков и во сне умудрился идти не в ногу. Он прошел по диагонали сна с непокрытой головой. Если на него не действует зюкинская, то что ждать от афанасьевской. А тебя, Деляров, я видел в числе потребителей всех благ. Ты счастлив, все работают для тебя, все добиваются твоего внимания. Трудность твоя только в том, что тебе не разорваться.

Прибежал гонец, бегавший за дочерью Афанасьева:

– Не идет, говорит, некогда. В куклы играет.

– Простим невинность, – мудро сказал Вася.

– Замрите! – крикнул фотограф.

– Далее, – продолжал Вася. – Лариса пишет картины. Они оригинальны, жанр их трудно определить, однако у них толпа, в ней Деляров, толпа спорит, приобщается. И у тебя, Лариса, не все благополучно, и у тебя недруги, завистники, но вот ты стоишь в джинсах, запачканных грунтовкой, ты счастлива, ты борешься.

– Я покажу им! – сказала Лариса, гордо оглядываясь на Делярова.

– Тебе же сказали, я же в толпе, – испуганно сказал Деляров.

– Далее. Оксана, ты – изобретатель. И у тебя полно недоброжелателей. Но ты борешься, ты доказываешь, что объединение принципов перехода в другое измерение с принципом предварительного исполнения дает очень многое.

Оксана вздохнула:

– Василий Сергеевич, и я видела сон. Будто бы мы все звери, а вы главный зверь, кажется леопард. А мой Афанасьев – медведь.

– А Кирпиков?

– А он так и есть.

– Вы договорите свой сон про другой источник, – попросила Вера, – а то и мне тоже снилось, будто мы все деревья.

– Собственно, почти никого не осталось, – сказал Вася. – Да! Севостьян Ариныч. Он – дипломат, он пишет объяснительные записки к проектам. Его трактовки оригинальны, смелы, ему предрекают будущее…

– В мои-то годы? – спросил Севостьян Ариныч.

– Дорогой мой, сейчас какие твои годы? Юноша. В том-то и дело, друзья, что источник счастья – это вторичное. Первое – мой источник. Без юности, долголетия и здоровья какое же счастье. У Севостьяна Ариныча тоже есть конкуренты, злопыхатели, но борется. Далее. Кто еще? Вера и Тася. Тася – профессор. Не помню чего. Ты глядишь в какую-то трубу, кажется, ты физико-математико-астроном, ты открыла формулу вечного в бесконечном, завистники не дают ей ходу, но ты борешься. А ты, Вера, писатель, ты пишешь нужные всем нам книги.

Почтальонка Вера, отличимая от всех только почтовой сумкой, вздохнула:

– И у меня завистники, Василий Сергеевич?

– И у тебя.

– Но ты борешься, – утешил Деляров.

– Я не пойму одного, – заговорил Кирпиков, и Вася показал жестом: мол, пожалуйста, опять он. – Не пойму я одного, Василий, сон-то, конечно, сном, но чего это ты все добавлял: завистники, недруги, злопыхатели?

– Успокойся, у тебя их нет, – сказал Вася. – Вода второго источника не подействовала на тебя даже в моем сне.

– Мне завидовать, конечно, глупо, мое место такое, что никто не зарится, но ты объясни. Если человек делает хорошо, то почему ему мешать?

– Святая простота, – отвечал Вася. – Это в природе человека. Лариса пишет полотно, оно занимает чье-то место на стене, оно отвлекает людей от других картин. А чем хуже другие?

– И они тоже борются?

– Да.

– И счастливы в борьбе?

– Да.

– То есть если Лариса напишет плохо, то им будет хорошо?

– Да.

– Что же это за счастье – радоваться беде? Нет, Вась, чего-то не то.

– А вот мой сон, – вмешалась Вера. – Будто бы мы все деревья, а вы, Василий Сергеевич, главное.

– То есть?

– Только не подумайте, не дуб.

– А мне снился сон, – сказал Деляров, – будто мы все винтики, болты и гайки, а вы, Василий Сергеевич, шестерня.

– А мне снился сон, – сказала Физа Львовна, – будто бы мы все минералы, то есть камни. А вы, Василий Сергеевич, хризолит.

– Кирпиков, конечно, булыжник? – спросил Вася, смеясь. – Ну, друзья, потехе час, делу время. Разбирайте кружки, стаканы, идемте пить мою хрустальную. Пока только ее. Будем надеяться, что и второй источник будет открыт. Пора детям перестать играть в куклы. Или кто-то думает иначе? Тогда ваши предложения. Нет? Встали и пошли.

Все встали и все-таки ждали от Васи еще чего-то.

– Вот и сон мой объяснился, – сказал Вася, – слезы – к источнику, а золото – это антураж, это фон для слез. В конце сна я выразился так, – Вася умолк, тем самым увеличив внимание, – я обронил такую фразу: „Деньги в связи со мной теряют цену. Теряет цену также их золотое обеспечение“. Я пока не решил, чем его заменить. Физа Львовна, вы записываете?

– Теряют не теряют, – закричала Оксана, – а нас за план шерстят!

Ее можно было понять: сны снами, вода водой, а работа работой. Деньги Афони кончились, ведь ничто не вечно. Оксана и Лариса, теперь и сами поверившие в хрустальную зюкинскую, предложили выход. Алкогольные напитки выливать по-прежнему, стеклотару затаривать целебной водой. А с буфетом Ларисы еще проще – заливать бочки целебной водой, подводить компрессор, нагазовывать и приравнивать к газированной воде с тройным сиропом.

Работа закипела. Шла она под лозунгом: „С такой работой запустим всю пьянку!“ и напоминала фордовский конвейер двадцатых годов нынешнего столетия: бутылки выливали, ополаскивали внутри (ополаскивали в респираторах, чтоб не слышать запаха этой гадости), отмачивали этикетки, отдавали их Васе, а бутылки заливали хрустальной. На новых этикетках писали „зюкинская хрустальная“, дату и девиз „пей для здоровья“. Этикетки проверяла на грамотность дочь Афони.

Уже в первые два дня бутылок не стало. Пока Вася думал над выходом из положения, Вера принесла открытку – Афанасьев С. победил в телеконкурсе „Предсказатели“. Сообщение подкрепила бандероль: футбольный мяч. Афоня без всякого насоса своими помолодевшими легкими надул его так, что мяч лопнул. Однако можно было видеть на лоскутах автографы знаменитостей.

Афоня был без ума от радости.

– Пошлю нашим ребятам, всей сборной, всей подгруппе „А“, всей высшей лиге по грелке с водой! Всех уделаем! Василь Сергеич! Пошлем футболистам воды! Золотая же богиня!

Вася заметил, что порыв Афони патриотический, но не будет ли данная вода квалифицирована как допинговое средство?

– Я узнаю и скажу, – сказал он. – А пока приступайте разрушать сруб. Расцементируйте его.

Расцементировали, бутылки пустили в дело. Новые стены источника выложили цветной плиткой. Стало красивее прежнего. Правда, прекратилось воркование выпущенной на свободу голубиной души, но надо выбирать: или воркование, или польза. Таким образом, в торговую сеть магазина было заброшено энное количество ящиков зюкинской хрустальной.

Когда и эти бутылки кончились, Кирпиков предложил делать свои.

– Найти бы кремнезем, – говорил он. – Финикийцы делали, случайно получилось – везли соду и разожгли костер на кремнеземе.

– Возьми соду и иди жги, – приказал Вася.

Уже стали планировать, какие выпускать бутылки – треугольные (символ: здоровье, долголетие, красота) или четырехугольные (здоровье, долголетие, красота, нравственность), уже стали утверждать первые образцы, как возникло „но“: Оксана не знала, какую сумму писать на ценнике. Сколько то есть брать? Без посуды.

Поехали в райцентр. Оттуда послали в область и дальше. Люди, занимающиеся ценообразованием, просили подождать, потому что резонно сказали: с одной стороны, льется сама, но, с другой стороны, большой эффект. Даром поить запретили. Источник был опечатан. Васе разрешено было набрать воды в запас и пользоваться приватно.

Стало слышно, как по высохшим горячим рельсам загремели поезда.

Перед тем как воскликнуть: ах, как много планов разрушил этот запрет, – надо, чтоб не было недоразумений, засвидетельствовать, куда делись уже готовые затаренные бочки и бутылки. Их использовали при тушении пожара. Струя из бочек вырывалась со свистом и не столько гасила пламя, сколько раздувала его. Сказалось то, что бочки успели быть нагазованы Ларисой. Зато бутылки показали себя молодцами. Из них заливали отверстия в горящих торфяниках, как будто выживали сусликов. Смышляев следил, чтобы все бутылки были использованы по назначению. Сам не отпил ни глоточка, все откладывал на потом. И вот – последняя бутылка и последний очажок пожара. Лесничий поколебался и вылил воду на тлеющий торф. Пожар был потушен. Дым разнесло ветром, солнце ослабило свою свирепость, климат улучшился.