Живая вода - Крупин Владимир Николаевич - Страница 22

– Чур, на одну!

– Надо находку сдать государству, – заявила Вера. – Полагается двадцать процентов.

– Это деньги мои, – сказал Афоня.

Когда все убедились, что деньги Афанасьевых, попросили, чтоб сколько-нибудь дали Васе на лечение.

Недолго после гостей высидел Кирпиков – явились наружу книги и лампа, Варвара протянула пару чистого белья.

Кирпиков вышел на крыльцо, и его повело: в голове потемнело, резануло по глазам. Он боялся, что ослеп, нет, только долго казалось ему, что на всем радужные мазутные пятна. Он и мерина увидел разноцветным, как жар-птицу.

– Что, брат? – спросил Кирпиков.

Мерин осторожно переступал и молча тыкался мордой в плечо хозяина. Перед своей баней он устроил баню мерину – продрал скребком, протер мочалом и прямо в конюшне окатил водой из колодца. И все казалось Кирпикову, что он моет мерина бензином.

Вымылся и сам. Бороду решил оставить. Очень она чесалась, но если сбрить сразу, то Варваре будет повод думать, что сам муж признаёт поход в подполье глупостью.

Он посмотрел в зеркало. Полнота лица исчезла, глаза ушли еще глубже, но выражение было то же – ироническое. „Не отпадет голова, так прирастет борода“, – вспомнил он.

С утра он взял топор и полез в подполье. Обстукал бревна – то, заднее, которое светилось, надо было менять. На дворе вымерил новое бревно, выбрал паз. Вдвоем с Варварой они по покатам втянули бревно, теперь оставалось самое трудное. Кирпиков прогнал Варвару, принес оглоблю, кирпичей. Через три кирпича поддел угол и стал выжеравливать, то есть взнимать целые бревна, освобождая просевшее. Подсунул кирпичи под целые бревна. Так же он поднял и второй угол. Выбил испорченное бревно. В громадную щель хлынуло теплом, пылью.

Новое бревно пришлось хорошо. Он не надеялся, что сделает один, и радовался, что есть еще силенка, хоть и покашивает на левый бок, хоть и чувствуется, что частит сердечко, но дело сделано.

Это бревно переживет его, это уж точно. И, может, вправду смириться с тем, что память в вещах? Мало, конечно. Это же несерьезно, что кто-то непрестанно поминает добрым словом столяра, садясь на табуретку, крестьянина – покупая капусту, фармацевта – принимая анальгин. Уж хотя бы ценить друг друга, и то ладно. Кирпиков подумал вдруг, что когда специально старался думать о жизни, ничего не выходило, а взялся за работу – и одолевают мысли. Пока тесал бревно, выбирал паз, чего только не вспомнил. И все больше работу. Почему-то фронт реже вспоминался, чем работа. Уж казалось, никогда не забудет проклятой Померании, где ранило, он тогда в санбате всех насмешил переделкой этого слова: „Помиранией назвали, а мы – хрен-то“, – шутил он.

Но он заметил, что опять его заносит, и твердо положил не отвлекаться. Но положить-то положил, а задумываться не перестал. Не от нас зависят наши мысли. Крепко занимало Кирпикова – как понять, что именно он прожил такую жизнь? Ведь другой мог заменить его в работе. Но вообще-то раз дом его, то ему и полагается. А если бы сил не было, пришлось бы звать. И помогли бы. Но, думал он дальше, если просить все время, то надо благодарить, отрабатывать, а нет сил – платить. А если нечем платить? Нечего и просить. „Это уж я зря, – подумал он. – Помогут из жалости“.

Так в чем же он был незаменим? Ну в самом деле? Может, в том только, что занимал место, а мог бы занять кто и хуже. Но ведь мог кто и лучше!

Измучив себя такими мыслями, он уснул.

Доказано, что сны видят все, только не все их помнят.

Жаль, часто снятся вещи необходимые. Менделееву, например, приснилась Периодическая система элементов. С одной стороны, сон дело призрачное, с другой – реальная вещь: система элементов. Кирпикову, конечно, никакая система присниться не могла. Но могло другое…

С Васей произошло чудо. Взвизгивая и скуля, он примчался домой. Одежда жгла, он выскочил из нее и сверзился в свой источник. И что же? Выскочил целехоньким, помолодевшим. И пока милосердная Тася бегала за своей сумкой, пока Оксана отсчитывала деньги на помощь, Вася переоделся и успел причесаться. Не понадобилась сумка, и деньги Оксана не отдала.

Но любое чудо требует подкрепления. И оно было. И не одно. Во-первых, Вася отнес водички Делярову. Тот слабеющим жестом отринул приношение. Вася влил в него несколько капель насильно. Деляров открыл глаза. Еще. Сел без посторонней помощи, стал пить целебную воду сам. Щеки порозовели, сахар в крови пришел в норму.

Как раз в эту минуту Дуся, повязанная черным платком, ввела за руку приехавшую дочь.

– Вот твой папа, – рыдая, сказала она.

Дочь, готовая присутствовать при излетании души, увидела цветущего мужчину.

– Дуся, – сказал этот мужчина, – я выплеснул из бидона. Попроси Ларису больше не отравлять меня этим пойлом. Отнеси тару. Больше не катайте ко мне бочки.

Ноги в руки понеслась Дуся вдоль по улице. А Деляров пригласил сесть Дусину дочь, попросил Васю еще принести живой воды. Вася ушел. Деляров думал: „Если жениться, так на молодой“.

– Как вас зовут?

– Рая.

– Меня Леонтий Петрович. Можно без отчества. Вы любите поэмы Пушкина?

– Вполне, – отвечала ему Рая, – но у меня другая ориентация, я люблю заниматься досугом, следить за новостями, проводить аналогии между ними и силой любви. Ведь рождаемость не следствие влечения, но повод для анкеты социологов. Не так ли?

Через десять минут Рая пришибла Делярова своим интеллектом. Деляров вновь заумирал, но Вася с водой оживил его.

– Руку! – сказал Деляров. – И сердце! Вам, Рая!

– Ну что ты, папашка, – сказала Рая. – Встряхнуться я не против, но в принципе я замужем. – Она сделала глоток. – О! – сказала она.

Решили испытать на мерине. Мерин выглотал ведро и по-жеребячьи заржал, да так, что везомые на выставку кобылицы степных конных заводов чуть не разнесли в щепки товарный вагон. Хорошо еще, были некованы.

Итак, было установлено: вода омолаживает, отвращает от пьянства до нуля, заживляет любые внешние и внутренние раны. Мужики собрались на совет. От Павла Михайловича Вертипедаля сильно пахло амбулаторией, то есть спиртом. Дали ему воды.

– Как рассол, – обрадовался он.

– Захмелиться, поправиться на другой бок хочешь?

– Ни синь пороху!

– Поклянись!

– Мужики!

– Тогда так, – спокойно продолжал Василий Сергеевич Зюкин, это он созвал данный совет. – Тогда так. Надо воду толкать дальше. Только предлагаю изменить название. Зюкинская – не очень. Напоминает слово „назюзюкался“.

– Ну и что? – возразили ему. – Тут любое можно применить. Например, наафонился. Верно, Афоня?

– Я еще вашу воду не пил, – ответил Афоня. – И еще подумаю – пить ли. Это, значит, меня отшибает от выпивки, а если я с устатку или с морозу?

– До морозов еще надо дожить, а устатка с нее не будет.

– Вот и доживу, посмотрю, – сказал Афоня.

– Тут супруга, мой серый кардинал, предлагает назвать „Хрустальной“. Думаю, не будем слушать женщину и поступать наоборот. Согласимся?

– Зюкинская!

– Я, ребята, не гордый, тут главное – для пользы дела. Голосую. Только, ребята, слово „хрустальная“ ставить впереди. Кто за? Все. Кто против? Я. Кто воздержался? Один. Ты почему, Саш, воздержался?

– Она на меня не действует, – ответил Кирпиков. – Вода и вода. На мне не отражается.

– Но в основе ты за?

– Конечно.

– Значит, хрустальная зюкинская. Тогда так…

Для начала мужики отбили от пьянства остальных мужиков. Сделали это хитростью. Взяли бочку с пивом, которая предназначалась Делярову, разбавили пиво хрустальной зюкинской и прикатили в буфет. Лариса в тот же вечер зарядила ее и распродала. Мужики, привыкшие, что пиво разбавляют, не удивились прозрачности напитка. Но вот что интересно – повторять никто не захотел! Задолго до закрытия буфет был пуст.

Один вечер Лариса отдохнула с удовольствием, на второй встревожилась, на третий пошла к Оксане.