И настанет весёлое утро (сборник) - Токмакова Ирина Петровна - Страница 37

– Ивушкин, – сказала Луша, точно Развигор к ней и не обращался, – Ивушкин, отряхнись, ты что-то очень запылился.

Вихроний заулыбался. Луша обернулась к нему:

– Спасибо, Вихроний. Эта птица убила бы нас, наверно, если б ты не подоспел.

– Мы с Развигором, – уточнил Вихроний.

– Ну да, да. Конечно, – сказала Луша холодно.

– Мне надо спешить назад, – заторопился Вихроний.

– А нам-то как быть дальше? – спросил Ивушкин, который ещё не очень-то пришёл в себя после пережитого страха.

– Люсика я провожу, – сказал Вихроний. – И вам надо отсюда скорее уходить. Гагана может прилететь обратно. Поторопитесь.

– Вихроний, но мы уж совсем теперь сбились и не знаем, куда нам идти, – жалобно пролепетал Ивушкин.

– Может быть, я провожу и помогу? – предложил Развигор, но в голосе у него не было уверенности. Ему уже хотелось взвиться в небо, полетать свободно, повеселиться. Он устал от серьёзности. Подумать только – пришлось быть ураганом! После такого дела ему нужен был отдых и развлечения.

– Спасибо, не надо, – отказалась Луша. – Только скажи, Вихроний, куда нам идти.

– Верней всего вас теперь поведёт к сестре Летнице весёлый мак.

– Весёлый мак? – удивились Луша и Ивушкин.

– Да, – подтвердил Вихроний. – Вы сейчас ступайте к Макосейке. Попросите у него мак. Он даст. Он добрый.

– Видишь, Ивушкин, – успокоительно сказала Луша, – мак приведёт нас к сестре Летнице. И она нас научит, как сделать, чтобы меня тоже взяли в город. И нам не надо будет расставаться.

– Расставаться не надо. Расставаться – это очень грустно, – вступил вдруг в разговор маленький Люсик.

– Хорошо тебе говорить, – пробормотал Ивушкин. – Они переезжают, а Луша должна оставаться, да?

– Это неправильно, Ивушкин, – сказала Луша. – Не правильно.

– Что – неправильно?

– Неправильно говорить – они.

– Почему это?

– Потому что они – это все остальные. А папа и мама – это всегда папа и мама. Не надо говорить про них «они» – это им обидно.

– А чего мы вообще с тобой здесь? – вдруг озлобился Ивушкин. – Давай я поеду в город, а ты оставайся в Высокове ничьей лошадью и погибай. Так, что ли?

– Нет, не так, Ивушкин. Но всё равно. Никогда не говори – «они». Это им обидно.

В глубине души Ивушкин и сам это понимал. Только он никак не мог примириться с тем, что папа и мама, не поговорив с ним, всё без него решили про Лушу. И так неправильно, так печально решили!

– Не ссорьтесь, – примирительно сказал Вихроний. – Лучше послушайте, что я вам скажу. Если вы пойдёте опушкой дубовой рощи, то увидите там высокий пень. А от него, как от всего здесь, две тени: одна от месяца, другая – от солнышка. Идите в том направлении, какое вам укажет тень от месяца. И дойдёте до можжевеловой гряды. Там тянется полосой драчливый можжевеловый лес. Через него трудновато пройти, но вы постарайтесь. За этим лесом как раз и живёт Макосейка. А теперь – в путь. Пошли, Люсик, дурашка!

Люсик весело побежал рядом с Вихронием. Развигор махнул им рукой, улыбнулся, беззаботно взлетел в небо и тут же исчез из виду.

А Луша и Ивушкин, ещё раз поблагодарив доброго ежа Вихрония, пошли туда, куда он им указал.

Уходя, Вихроний им крикнул:

– Да, не забывайте хвалить Макосейку!

Как и за что хвалить – он не объяснил. Но дальше выяснилось, что это был добрый совет.

Потому что дальше было так.

Луша и Ивушкин шли опушкой дубовой рощи и вскоре действительно увидели высокий пень, который отбрасывал две тени: одну – солнечную, другую – лунную. Они пошли туда, куда падала бледная лунная тень.

В дубовом мелколесье, по которому они шли, было тихо. Совсем молоденькие дубочки на опушке покачивали тоненькими веточками и только перебирали прозрачными листиками. По траве лунные зайчики убегали от солнечных, взбирались на нижние ветки, солнечные их настигали, солнечный свет перепутывался с лунным, и было это очень красиво. Откуда-то доносились нежный запах черёмухи и медовый аромат цветущей липы. Всё в этой стране цвело одновременно, цвело всегда!

Луша и Ивушкин шли в тишине, каждый думал о своём, каждый своим удивлением удивляясь тому, что с ними происходит.

Но тишину неожиданно нарушили звуки какой-то возни, даже, может быть, драки, какие-то выкрики, кто-то будто бы кричал:

– Чего ты толкаешься? Я тебя сейчас и сам как толкну!

– Я тебя трогал, да? Я тебя трогал? Кто сам первый полез?

И тут же мелкий дубнячок кончился, и они оказались перед сплошной полосой не очень высокого, но и не очень маленького, почти что в рост Ивушкина, можжевельника. Каждый можжевеловый куст размахивал колючими своими веточками, бодался с соседом.

Тут и гадать было нечего: сразу делалось ясно, что можжевельник полон мальчишечьих драк. Опасного в этих потасовках, конечно, ничего не было. Но, согласитесь, и приятного было мало – идти сквозь такой лес, где тебе будет попадать от чужих дурацких драк колючими ветками по чему попало. Никакая дорожка, никакая тропинка через эти дерущиеся можжевеловые заросли не вела.

– Ивушкин, у меня шкура потолще, – сказала Луша. – Давай-ка усаживайся верхом.

Надо было продираться сквозь можжевеловые заросли. Вряд ли был какой другой выход. Если бы он существовал, Вихроний непременно сказал.

Ничего не поделаешь, Ивушкин взобрался на Лушину спину, и она мужественно двинулась вперёд, грудью раздвигая ветки дерущихся можжевеловых кустов.

Голые ноги Ивушкина тут же покрылись царапинами, и ему пришлось влезть на спину к Луше с ногами и, балансируя и рискуя упасть и ободраться как следует, ехать сидя на корточках, точно он исполнял какой-то цирковой номер на манеже.

Можжевеловый лес оказался нешироким, и вскоре они сквозь него продрались. Луша почти что и не поцарапалась.

На опушке можжевельника обнаружилась тропинка, которая вела вдоль леса, а потом круто сворачивала и брала вправо. И бежала эта дорожка через маковое поле необычайной красоты. Уж на что красивыми были луга в Высокове, а такого ни Ивушкин, ни Луша никогда не видывали.

По одну сторону дорожки цвёл алый мак. На тонких стеблях покачивались красные чаши с иссиня-чёрным узором на дне. И было этих цветов неведомо сколько – видимо-невидимо! Они то плавно кланялись, то распрямлялись, чему-то улыбаясь, чему-то беспрестанно радуясь.

А по другую сторону цвёл мак белый, и белые его чаши были с таким же узором по дну, и было их столько же, сколько и красных, и они так же приветливо кланялись и так же радостно улыбались.

– Ух ты! – выдохнули Луша и Ивушкин оба разом. – Красиво-то как!

Кроме маков, маков, бесконечных маков, ничего не было видно, и они двинулись по стёжке – Ивушкин всё ещё верхом, – правильно полагая, что раз уж тропинка протоптана, то кто-нибудь по ней да должен ходить.

Так оно и оказалось, потому что послышался тоненький голосок, который напевал песенку:

И тут же они увидели маленького бурого мишку, который занимался, по видимости, очень странным делом. Он наклонялся к деревянной кадке, зачерпывал из неё воду решетом и потом быстро разбрызгивал её над вспаханной жирной землёй.

Увидев Лушу и верхом на ней Ивушкина, он выпрямился, улыбнулся и сказал вместо приветствия:

– Сею мак.

И опять улыбнулся.

– Мак? – подивилась Луша.

Ивушкин спрыгнул на землю.

– Сею мак, – повторил медведь.

– Какой же мак – ты же воду разбрызгиваешь. Да ещё решетом, – заметила Луша.

– Нет, ты так не говори. Я хорошо сею мак, – обиделся медведь.

– Ты – Макосейка? – спросила она.

– Он самый, – сказал медведь.

– Хорошо сеешь, – сказала Луша, правда, очень неуверенно и только лишь потому, что вспомнила, что Вихроний велел Макосейку хвалить.