Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений - Страница 5

– Не ври! – вышел из себя Колюня. – Я не всех имел в виду, а т-только тебя…

– Да?! – Эмма, кажется, только этого и ждала. – А что ты про Свету Зарецкую говорил? Забыл?

– Что она ч-чокнутая?

– Рублёв!

– А разве нет? – настаивал он на своем. – Все нормальные во время п-переменки бегут в буфет или в туалет. А она чем занимается?

Света Зарецкая обладала, пожалуй, самой яркой наружностью в восьмом «А». На нее, как на лампочку в пятьсот ватт, нельзя было долго смотреть – до того красивы и загадочны были ее огромные, карие, чуть навыкате глаза. Но, как ни странно, она больше других девчонок в классе была озабочена своим внешним видом. Все знали: чтобы не располнеть, как ее мать, Света уже с шестого класса села на диету и ходит в сауну с бассейном. На переменках она общалась главным образом с зеркальцем: карандашиком подводила глаза, усиленно втирала в щеки какие-то кремы…

– Эмма, сейчас не время разбирать, когда и по какому поводу Рублёв высказался, – нахмурилась классная. – Сейчас от него требуется одно: чтобы он…

К этому времени Кате Малышевой надоело стоять в позе бедной родственницы около парты. Она резко повернулась и пошла к выходу. И выбежала бы из класса, не прегради ей дорогу Людмила Сергеевна.

– Катя!.. – Она взяла ее за плечи и с улыбкой, не обещавшей ничего хорошего, повела к парте Рублёва. – Сейчас он подвинется…

– Хоть расстреляйте! – побелев, вцепился в парту Колюня.

– Людмила Сергеевна! – встал и с опущенной головой сказал Валерий Коробкин. – Сколько можно заниматься этой ерундой? Пусть садится рядом со мной…

У классной аж перехватило дыхание.

– Молодец, Валера!.. Это поступок настоящего мужчины, я просто другого слова не подберу. А ты, Рублёв… я даже не знаю, как тебя назвать!..

– Дурак – и не лечится! – подсказала Эмма Гречкосей.

– Еще короче: хам! – предложила Света Зарецкая.

– Довольно! – подняла руку классная и пошла к доске. – Начнем урок. Я хочу предупредить вас: физика в восьмом – сложный предмет.

И, к удивлению всех, урок начался. Классная попросила открыть тетради, записать тему. Ее рука, дробно постукивая мелом, забегала по доске.

Колюня сидел с отрешенным видом и ничего не записывал. Он открывал для себя нового Коробка. «Удружил, Валера! Век буду помнить. Но вот зачем он это сделал? Что новенькая его не интересует, это ясно. Подвинулся и даже не посмотрел на нее. И сейчас уже весь в физике, рыщет головой вслед за рукой классной. Хуже всего, когда тебе сделают подлянку, а за что – не знаешь…»

Не сомневаюсь: название этой главки у многих вызовет лишь смех и недоумение. Дескать, маловероятно, чтобы на такого злостного грубияна, как Рублёв, обратила внимание хоть одна, а тут «девчонки» – во множественном числе!

И все же, что б там ни говорилось, они сыграли в его жизни заметную роль. Кто знает, если б не они, так он, может, и не стал бы Колюней?…

– Очевидное – невероятное! – Ничего не стоило ему на переменке вскочить на парту и, с высоты перстом указуя на Свету Зарецкую, во всю мочь заорать: – У нее всего за одну ночь ресницы п-подросли на п-полпальца!..

Бедная Света ради того, чтобы чуть-чуть нарастить тушью ресницы, казавшиеся ей коротковатыми для своих огромных глаз, вставала утром раньше обычного и теперь чувствовала себя так, будто ее поймали на воровстве.

– Какая же ты гадина! – говорила она Рублёву с ослепительно ненавидящей улыбкой.

А тому все было нипочем. Корчился на парте от идиотического смеха и шел на спор, что знает, для кого она старается, и при этом прозрачно поглядывал на дружка Коробкина, чем доводил Свету уже до полного отчаяния.

Когда Эмму Гречкосей вызывали к доске, Колюня, фигурально выражаясь, делал стойку: весь обращался в слух и зрение. Да зря, пожалуй, так напрягался. Эмма была легкой добычей. Как все, кто смело выходит к доске, ничегошеньки не зная, она становилась детски доверчивой, с трогательной надеждой поглядывала на класс и готова была принять помощь хоть от самого черта, лишь бы уйти от двойки на этот раз. Да вот беда: помощь приходила от того, кто был хуже, зловреднее черта, – от Колюни. Это из его ладоней, сложенных рупором, выпархивали и повторялись стоявшей у доски такие подсказки, что учителя, всякое на своем веку слышавшие, долго и оскорбленно смотрели в одну точку. С Колюниной легкой (вернее, коварной) руки Эмма сделала Петра I сыном гетмана Мазепы, наделила цветы свойством выделять хлорофос, на древе жизни отвела человеку место на одной ветке с членистоногими…

Не довольно ли примеров? И без того вроде бы уже ясно: Рублёв терпеть не мог девчонок… Это так и не так. Когда он оставался с девчонкой в классе один на один, на себя становился непохожим человек! Умный, воспитанный мальчишка, копия своего дружка Коробкина. Он даже в необычной роли миротворца выступал, если на его глазах мальчишки не давали прохода девчонке.

Но что с ним делалось на людях! Из кожи лез, чтобы все видели, как он ненавидит девчонок! Можно даже сказать, что как женоненавистник он сформировался на глазах девчонок. В одном лишь ему надо отдать справедливость: третируя их, он никогда не возводил напраслины, а только, как в случае с ресницами Светы Зарецкой, делал небольшие допуски туда-сюда.

Колюня, Колюня…

Так он высмеивал, третировал девчонок изо дня в день. Казалось, других забот у него и не было. Небезынтересно знать: чего он добивался?… Косвенно на этот вопрос отвечает эпиграмма, помещенная в классной стенгазете. (Номер был посвящен Международному женскому дню и подготовлен, как это, увы, часто бывает, девочками.)

Если Света Зарецкая, чей красивый и мстительный профиль проглядывает сквозь прозрачные инициалы С. З., права в своем заключении, полезно задаться вопросом: перед кем именно Рублёв проявлял себя?

Немало людей в классе подозревало, что Оля Самохвалова неравнодушна к нему. Уж очень она, оставаясь непримиримой к его недостаткам, самоотверженно вовлекала в общественную работу этого рыжего вредину. Но сам Колюня никаких поводов для таких подозрений не давал. Оле Самохваловой от него доставалось не меньше, чем Зарецкой или Гречкосей.

Дело было проще: Рублёву хотелось нравиться сразу многим девчонкам, в том числе и тем, которых он травил. И хотя все девчонки класса, кроме Оли, плевались и с презрением отворачивались в сторону, как только Рублёв начинал упражняться в остроумии, это его ничуть не смущало. Он был твердо убежден, что плюются они и отворачиваются, чтобы скрыть восхищение его остроумием. И, как ни прискорбно это отмечать, в чем-то он был прав.

Едва Колюня открывал рот и, подобно всем заикам, с заброшенной бог знает куда головой начинал с шумом втягивать в себя воздух, в классе воцарялась тишина. Всем хотелось услышать, что ляпнет этот тип Рублёв. По части внимания к себе он превосходил всех, включая и Олю Самохвалову, каждое слово которой, по идее, должны были ловить все. Случалось, после уроков, когда надо было сделать важное объявление и когда класс неудержимо рвался в раздевалку, Оле удавалось – с риском порвать голосовые связки! – перекричать всех и остановить бегство. «Все меня слышат?» – уточняла она в обстановке полной тишины. Но тут начинал судорожно втягивать в себя воздух Колюня Рублёв…

В седьмом классе он решил заиметь свою девчонку. Конечно же не для того, чтобы оттачивать на ней свое остроумие. Хотел в собственных глазах вырасти и в глазах тех, кто считал его способным лишь языком молоть.

Но давайте сначала выясним, что такое «своя девчонка». Это вовсе не та девчонка, к которой ты неравнодушен и думаешь о ней день и ночь. Наоборот, чем спокойнее к ней относишься, тем лучше. Ты не собираешься на ней жениться и быть верным ей всю жизнь, и она знает об этом лучше, чем кто-либо. (При этом не следует ни на минуту забывать, что и ты для нее всего лишь «свой мальчишка».)