Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений - Страница 36

– А не боишься? – насмешливо спросил Костя. – Игрушечка-то опасная. Впрочем, я на себе проверял: чего человек не хочет сказать – того и не скажет. Но уж что хочет сказать – скажет всенепременно.

– Нет, не боюсь, – сказал Игорь. – Мне от тебя скрывать нечего.

Все как бы осветилось вокруг скрытым солнцем: стены домов ярко белели в темно-асфальтовом небе, рыжие ручьи, извиваясь и журча, бежали у самых их ног, мостовая отдавала лиловым.

– Давно хочу тебя спросить… – заговорил он. – Как ты думаешь, можно ли любить плохого человека? Заведомо плохого, я имею в виду.

Костя ответил не сразу. Он поёжился, посмотрел по сторонам.

– Сама постановка вопроса, – проговорил он наконец, – сама постановка вопроса показывает, что никакой любви тут нет и в помине.

– А что же есть?

– Может быть, любопытство, новизна, стремление понять, разгадать, объяснить, да мало ли что.

Игорь представил себе Сонино лицо – светлое, веснушчатое, с нахмуренными золотыми бровями…

– Нет, ты не прав, – сказал он. – Чего-то ты, наверно, не знаешь.

– Возможно, – согласился Костя и искоса посмотрел на Игоря. – А почему наши так к ней плохо относятся?

– Да все проклятая коллизия, – сказал Игорь. – «Мы и они». «Они» – это те, кто живет не так, как мы, а значит – не так, как надо. Отсюда и неприязнь.

– М-да, коллизия… – задумчиво повторил Костя. – Ты понимаешь, Гошка, я с трудом себе представляю, как это можно – сидеть два года в одном классе и еле тянуть.

– Это в тебе говорит психологический стереотип! – запальчиво возразил Игорь. – Второгодница – значит, ленива, глупа, распущенна. Так и старики рассуждают, и Нинка. Ты тут, прости, не оригинален. Видишь ли, учеба – это в своем роде компромисс, приходится чем-то поступаться, а она поступаться принципиально не хочет. Есть люди, органически неспособные к компромиссам, подлаживаться им претит. У нее, понимаешь ли, интуитивный склад мышления…

– Красивая? – перебил его Костя.

– Да.

– К тебе как относится? Хорошо?

– Я к ней лучше, – честно сказал Игорь и сам удивился тому, что сказалось.

– Что ж так?

– Ты понимаешь, Костя, есть люди с проклятой привычкой смотреть в лицо человеку и мучиться мыслью: «Что он сейчас обо мне думает?» А самому при этом не думать ни о чем своем, то есть практически не иметь себя быть. Вот и я при ней… как бы перестаю быть. Растворяюсь. Ты меня понимаешь?

– Пытаюсь, – ответил Костя и улыбнулся. – Все это слова, Гоша, а правда проста. Игрушку-то спрячь, я тебе и так верю. А то, гляди, к ней ребята присматриваются.

Тут только Игорь заметил, что их скамейку обступили малыши, они с любопытством заглядывали в его руки. Один ребятенок даже протянул покрасневшую от холодной воды лапу – так ему хотелось дотронуться до божка.

Игорь поспешно положил фигурку в карман. Какое-то время ребята разочарованно стояли возле их скамейки, потом, оглядываясь, побрели к своим кораблям.

– Знаешь, отчего старики сердятся? – продолжал Костя. – Оттого, что ты каждый вечер уходишь, вот и всё. Если бы она хоть время от времени к нам приходила… Скажем, сегодня… И повод есть: я слайды шитанговские буду показывать.

Игорь с досадой прислушался к себе: говорить расхотелось, простые и разумные объяснения брата вызывали лишь разочарование. Костин голос доносился до него так слабо, как будто это падали черные хлопья бумажного пепла.

– Кипеж начнется… – неохотно сказал Игорь.

– Ну, кипеж я беру на себя. Приводи и не бойся. Договорились?

Игорь медлил. Все-таки Костя многого не понимал. Ну как ему объяснить? С одними людьми чувствуешь себя отлично, с другими – даже лучше того, но, когда те и другие сходятся вместе, начинаются сложности. А все оттого, что две роли одновременно играть невозможно. С Соней Игорь охотно и радостно становился зависимым, а дома именно независимостью больше всего и дорожил. Значит, что? Значит, надо все время переключаться. В театре, если один актер играет две роли в одном спектакле, он не может встретиться с самим собой. В жизни же это случается поминутно. Притом еще чувствуешь, что, пока исполняешь одну роль, другая часть публики ревниво за тобой следит («Что-то Игорек наш сегодня на себя не похож»), а надо еще позаботиться и о том, чтобы те и другие между собой поладили. Хорошо, если текст самой пьесы известен. Но откуда знать, какие замыслы роятся в голове у Сони, у Нины-маленькой, у мамы, наконец?

– Ты считаешь, что это необходимо? – спросил он.

Костя кивнул. Игорь посмотрел на него внимательнее – и охнул: лицо у брата обострилось, побледнело, губы стали темными.

Игорь вскочил.

– Костя, я… – растерянно пробормотал он. – Я идиот, я эгоист… Костя, тебе плохо!

– Молчи, – остановил его Костя, глядя ему в лицо сузившимися глазами. – Ты мне надоел, Гошка, не обижайся. Я только сегодня приехал, а ты мне уже надоел.

– Пойдем домой, пойдем скорее домой! – не слушая его, настойчиво повторял Игорь.

– Во-первых, сядь. – Костя сунул руки в карманы пальто и прикрыл глаза. – А во-вторых, кого мы обрадуем дома своим появлением… в таком виде? Об этом тоже надо подумать. Да сядь же, тебе говорят! – раздраженно прикрикнул он, не открывая глаз.

Игорь присел на край скамьи и растерянно огляделся, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать, звать на помощь… Лицо у Кости было совсем неживым, и Игорю стало по-настоящему страшно.

– Давай договоримся, – ровным голосом продолжал Костя, – чтоб больше не было этих испытующих взглядов исподтишка. Мы должны поберечь маму. Да, я немного, скажем так, прихворнул, по собственной глупости…

Он открыл глаза и с усилием повернул голову. Минуту смотрел на Игоря, потом усмехнулся.

– Нет, это не то, что ты думаешь, – проговорил он, – а в общем-то славно, что ты так начитан. Т о – страшный бич, похуже проказы, в течение полугода человек превращается в трухлявый пень. Там это тоже есть, но – Бог миловал. У меня, Гошка, кое-какие нелады с составом крови. Недуг, как видишь, вполне приличный, даже изысканный, для окружающих я совершенно безвреден. Железы опухают… – Он вскинул голову и глотнул. – И слабость нападает иногда.

Игорь молчал. Человек обстоятельный, он давно, еще год назад, прочитал все, что можно было найти, о биологических прелестях Андамана… Выбор там был богатый.

– Ах, Костя, – с отчаянием сказал он, – ну как же ты так?!

Костя выпростал руки, резким движением вытряхнул из пачки еще одну сигарету, закурил, с жадностью затянулся и тут же бросил ее в урну, полную снега.

– С чистюлями как раз и случается, – проговорил он наконец. – Уж кипятил я там все, кипятил, веришь ли – чуть не руки ошпаривал… Ну да ладно. Ши Сейн возил меня к врачу-китайцу. Меня предупредили, чтобы я ни в коем случае не соглашался на переливание крови. Вся штука в том, что от новой крови процессы могут резко ускориться. А я в свою свекольную кровь верю. Еще китаец сказал, чтобы я не отвечал на вопрос, сколько мне лет, – это, видишь ли, тоже опасно. Я почему тебе рассказал? Возможно, мне придется лечь в госпиталь. Даже скорее всего… Так вот, я не хочу, чтобы у наших с тобой стариков это дело связывалось с Андаманом. Что от тебя требуется? Не демонстрировать свою грамотность. В конце концов, кровь можно испортить и здесь. Ты понимаешь, Гошка… – Он повернулся, морщась, поднял руку, вяло положил ее Игорю на плечо. – Я там провел год, возможно, лучший год в своей жизни. Нельзя, чтобы мама все это возненавидела. Нельзя. Тогда мне будет очень тяжело. И даже если… – Игорь посмотрел на него в упор. – Даже если что-то случится, – настойчиво продолжал Костя, – мы постараемся их убедить, что Шитанг ни при чем. Эта работа, ты понимаешь, она меня сделала. Десять таких проектов – и жизнь на земле станет другой. Это святое, Гошка, пусть они любят это так же, как я… Как любили до сих пор. Ты понимаешь меня, Гошка?

Игорь покачал головой.

– Не знаю… – сказал он тихо. – Мама все равно поймет.