Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений - Страница 29

Итак, Соня втащила Игоря за руку в свою комнату и захлопнула дверь. Игорь в нерешительности остановился на пороге: большеротая веснушчатая девчонка эта держала его в состоянии постоянного напряженного ожидания, она была непредсказуема. Игорь никогда не мог вычислить заранее, встретит ли она его улыбкой или сядет от него поодаль, насупившаяся, зевком приветствующая каждое его слово: «Мели, Емеля, твоя неделя!» Это была первая девчонка, которая призналась ему, что он ей нравится, и точно так же первая (и пока единственная), сказавшая ему, что он «заунывный дебил».

Сегодня была явно не «Емелина неделя»: демонстративно защелкнув замок, Соня прислонилась к двери спиной и, глядя на Игоря поверх плеча, тихо засмеялась.

– Извини, что наскандалила, – шепотом сказала она. – Я нечаянно. Думала, ты и правда не придешь.

Следующие четверть часа прошли в молчании: Игорь гладил ее по щеке, трогал губы и челку, а она стояла, полуприкрыв глаза, и улыбалась.

Никогда больше (после того раза в августе) она не позволяла ему поцеловать себя и приучила настолько, что даже самая мысль об этом казалась ему отвратительной.

– Ну, ладно, все глупости, – проговорила она наконец и, потянувшись к Игорю, почти дотронулась до его уха губами. – Забыли? Забыли.

Эта игра в вопросы-ответы с самой собой, как будто никакого Игоря не было, иногда его обижала.

– А собственно говоря, зачем ты пришел? – спросила она, усмехаясь. – Я так поняла, что завтра тебе в школу не надо.

– Едем Костю встречать, – сказал Игорь.

– О да, событие века, еще один ловкач приезжает из-за границы.

Наверное, после этих слов можно было бы распахнуть дверь и с достоинством удалиться. Но для этого пришлось бы отстранить Соню, взять ее за плечи, улыбающуюся, домашнюю, встряхнуть хорошенько – нет, на это у Игоря не хватило бы духу. Кроме того, она не в первый раз отзывалась о Косте так неприязненно, и если уж терпел раньше, оставалось терпеть и сейчас.

Он много рассказывал ей о Косте, пытаясь ненавязчиво внушить, какой у него веселый, добрый, умный, справедливый брат. Соня слушала его рассказы внимательно, но глаза ее недоверчиво поблескивали: «Мели, Емеля, твоя неделя!»

– Прямо не брат, а «роль человека в обществе».

Журнал с той самой фотографией Кости она каким-то образом ухитрилась достать («Выкрала в читалке» – таково было ее объяснение, и, право же, у Игоря имелись основания предполагать, что так и обстояло дело) всего лишь для того, чтобы перед каждым занятием ставить этот журнал на книжный пюпитр и предлагать Игорю принять участие в издевательской молитве: «Хвала тебе, о роль человека в обществе, мы о тебе не забываем ни на секунду, как ты не забываешь о своей зарплате…» – и так далее и тому подобное.

– Странно, что ты так его не любишь, – огорчался Игорь. – Что он тебе сделал?

– Слишком вежливый он, – отвечала Соня с усмешкой. – Поздоровается, улыбнется, даже поклонится, а глаза колючие, как репейники.

Однажды она сказала:

– Господи, хоть бы он никогда не приезжал! Он нас с тобой рассорит.

– Чепуху ты говоришь! – рассердился Игорь.

– Нет, не чепуху. Я говорю то, что знаю.

«Любопытно, – глядя на нее, думал Игорь. – Одному человеку приходится с пеной у рта доказывать свою заведомую правоту, и чем больше он горячится, тем нелепее выглядит, и даже если у него хватит нервов опровергнуть все возражения, все равно правота остается какой-то сомнительной, и люди расходятся, посмеиваясь про себя и крутя головами. А другому достаточно сказать: „Я знаю“ – и не нужно утруждать себя доводами: все вокруг замолкают и принимают сказанное к сведению. Самоуверенность? Нет, не то, как раз самоуверенные люди любят горячо и многословно доказывать свою правоту, и с ними охотнее спорят».

Спорить с Соней было бессмысленно. Если Игорь «заводился» (что, впрочем, случалось не часто), она смотрела на него, пренебрежительно щурясь, а потом говорила: «Ты мне все равно ничего не докажешь». При всем этом Соня была мудра, как змий. Ей ничего не стоило, мельком взглянув на человека, сказать: «Слизняк!» – и тут же о нем позабыть. И человек этот мог лезть из кожи, показывая, как он умен, воспитан, деликатен, утончен, если хотите, – все равно на поверку рано или поздно он обнаруживал себя слизняком.

Как-то приятель из стрелкового клуба вызвался оказать Игорю услугу по обмену двух гартмановских полтинников двадцать пятого года на аналогичные латышевские: у него были кое-где кое-какие связи. «Отчего бы и нет? – рассудил Игорь. – Не так уж часто нам идут навстречу из одного только чистого товарищества». – «Пожалеешь», – только и сказала Соня, когда Игорь показал ей этого парня на улице. И по сей день, вот уже полгода, Игорь расплачивается за свою наивность: приятелю оказалось так много нужно взамен и вел он себя так бесстыдно-назойливо, что Игорю пришлось вернуть ему полтинники (один из которых, кстати, был россовским) и уйти из стрелкового клуба.

«Ловкачами» Соня называла всех, кто был ей почему-либо неприятен, а в минуты раздражения – всех вообще москвичей. Она была уверена (или притворялась уверенной, или внушила себе, что уверена): в Москве живут одни ловкачи.

– Но ты пойми, – втолковывал ей Игорь, – это какой-то вульгарный географический детерминизм: так не бывает, чтобы в одном месте собирались исключительно хорошие люди, а в другом – исключительно плохие. Процент хороших людей во всем мире – это константа, ты понимаешь?

– А я тупая, я идиотка! – насмешливо отвечала Соня, с особым вкусом выговаривая эти слова. – Я даже не знаю, что такое «детерминизм» и «константа», и не докажешь ты мне ничего. Королёва Володьку знаешь? У нас в восьмом классе большим человеком был: член комиссии по профориентации. Уж так активничал, такие красивые слова говорил, доказывал, что в ПТУ совершенный рай. Экскурсии на заводы через отца устраивал, встречи с передовиками. А перешел в девятый – и сидит себе, в ус не дует. Поди ему теперь напомни про ПТУ – рассмеется в лицо. Вот тебе и константа. Посмотришь на вас – такие бойкие, деловые, красноречивые. «Роль человека в обществе…» А каждый в уме свой балл подсчитывает. И ты, Игорек, не исключение, хоть ты и получше других. Тоже, наверно, по ночам свой карманный калькулятор гоняешь, пятерки с четверками складываешь и делишь.

– Ну, если тебе нравится так думать… – улыбаясь, говорил Игорь.

В этом смысле его душа была спокойна: сколько бы он ни складывал и ни делил, результат был бы один и тот же.

– Не складываешь – значит, в чем-то другом ловчишь. Вы тут по-другому не можете. Скажи, зачем ты сделался председателем учебной комиссии? Тебе что, нравится десятиминутки проводить?

– Кто-то же должен это делать…

– Кто-то должен и тротуары песком посыпать. Но почему ты?

Игорь молчал. На этот вопрос ему было бы непросто ответить. Для каждой десятиминутки по итогам недели он вычерчивал графики на миллиметровке и делал это с увлечением, красиво и аккуратно, разноцветной тушью. Ему льстила мысль, что этим он вносит свой вклад в общее упорядочение жизни. Но признаться в этом Соне значило быть высмеянным, и высмеянным жестоко.

– Ну ладно, оставим тебя в покое, – великодушно соглашалась Соня. – А дружите как? Тошно смотреть! Сорокина, Фоменко, Туренина возле Оганесян крутятся: ну как же, у этой канистры папа в Союзе журналистов, а они все пишущие-читающие, беседы о пользе чтения проводят! Умереть можно! У Новикова дядя доцент МГИМО – и думаешь, зря все наши англофоны за ним цепочкой ходят? Игра «в медведя» называется.

– В какого «медведя»?

Соня произносила «медведя?», и, переспрашивая, Игорь старался деликатно ее поправить. Но Соня этого замечать не желала.

– Ну, я не знаю, как у вас в Москве. Один держит за талию другого, тот – третьего, третий – четвертого…

– А-а, это «дракон».

– Пускай, по-вашему, игра «в дракона». Так вот, я «в дракона» играть не хочу. Мне скучно. Если бы не мама, я бы давно возле рынка в чулочном ларьке торговала.