Из-за девчонки (сборник) - Туинов Евгений - Страница 21

– Знаешь, Валерка, я бы обрадовалась, если бы моего отца куда-нибудь перевели. В школу иной раз не хочется идти.

Они ушли, а Колюня, уткнувшись лицом в чью-то холодную, на поролоне, куртку, еще долго стоял и не двигался…

На улицу он выскользнул никем не замеченный. Уже была тьма кромешная. Дома слились с ней, их огни нелепо повисли в черной пустоте. Дул ветер, сухой снег сек лицо. К Колюне подбежала бродячая собака, вопросительно задрала морду. Но когда он хотел погладить ее, шарахнулась и убежала. И Колюня побежал обратно в школу. Влетел на второй этаж, где находился кабинет директора.

В приемной за секретаря сидела девчонка, которая год назад окончила эту школу, никуда не поступила и теперь нарабатывала стаж.

– Мне к директору надо, – сказал ей Колюня.

– Сначала иди сними пальто и головной убор, а потом я буду с тобой разговаривать, – начала она его воспитывать.

Колюня снял только шапку и без спроса вошел в кабинет директора.

Всеволод Николаевич был один. С фестиваля он, оставив вместо себя завучей, ушел. И сейчас сидел за чистым, без бумаг, столом, глядел на свое отражение в полировке и мысленно проклинал себя за то, что доверил ключи от радиоузла Рублёву. На вошедшего в кабинет Колюню он посмотрел мельком и опять погрузил свой взгляд в полировку. Сколько раз до сегодняшнего случая он разговаривал с этим учеником, так и сяк убеждал быть поскромнее. И все без толку. А тут припекло – сам, без вызова, явился не запылился.

– Ты смотрел «Карнавальную ночь», Рублёв?… Нет? В этой кинокартине тоже объяснялись по радио…

– Я не знал, что микрофон б-был включен, – пролепетал Колюня. – Честное слово, не знал.

– Что же нам с тобой делать? – вслух задумался директор.

Колюня угрюмо смотрел в шапку. Зря он не снял пальто! Весь мокрый от жары.

– Отправите в к-колонию, – поднял Колюня пустые глаза, – спасибо скажу…

– Ну хватит! – хлестнул директор ладонью по глади стола. – Строить героя перед девчонкой – это ты можешь. А передо мной не надо!

Колюня согнулся так, будто хотел нырнуть под стол и там отсидеться, переждать грозу. Но Всеволоду Николаевичу не нравилось, когда провинившиеся ученики показывали ему свои затылки. Он вышел из-за стола и за подбородок приподнял Рублёву голову.

– Сам-то как думаешь жить дальше? – спросил он, охотясь за его глазами. – Вот завтра придешь на уроки. Встретишься с Натальей Георгиевной, товарищами… Что скажешь им?

Колюня закрыл глаза.

– Что же ты молчишь?! Скажи что-нибудь. Ну?!

– А что мне говорить?! – вскричал Колюня. – Что я с-скот? И на всю школу опозорился?!

– Я знаю, тебе не позавидуешь… – сочувственно покачал седенькой головой директор. – Но для чего ты ко мне пришел? Рассусоливать? Как в любовь играть – мы взрослые. А как отвечать – пожалейте нас, мы еще маленькие?!

– Вы меня не п-поняли! Я больше не буду учиться в нашей школе! Переведите меня в другую…

После этих слов Всеволод Николаевич долго расхаживал по кабинету, изредка поглядывая на Рублёва. Хорошо сработала голова у парня! Так будет лучше и для него самого, и для всех остальных…

– Допустим, я смогу убедить роно, что тебя надо перевести, – насупленно сказал директор, снова усаживаясь за стол. – Но в районе больше нет таких школ, как наша. В обычную ты не пойдешь…

– В любую п-пойду, кроме нашей!!!

– Это другое дело. Теперь ступай домой.

… Три дня отсиживался Колюня дома, не ходил в школу, а на четвертый пошел, но уже в другую, тоже с уклоном. Вернее, поехал. Пять остановок на метро с одной пересадкой.

… В учительской первое время было много разговоров о Рублёве. Но обычно они велись в отсутствие Натальи Георгиевны. И если она, еще более прямая, отчужденная, вдруг входила в учительскую, тема разговора немедленно менялась.

Но однажды неуемная Ольга Михайловна прямо при ней начала возмущаться тем, что Рублёва отпустили без обсуждения его проступка.

– Ольга Михайловна… – умоляюще показывая ей глазами на Наталью Георгиевну, тихо сказала классная. – Я вам уже много раз объясняла: это нельзя назвать проступком, а следовательно, нечего и обсуждать…

В учительской с утра сияло кроткое зимнее солнце. Больше всего его лучей доставалось Наталье Георгиевне: ее стол стоял прямо у окна. Пока шел спор о Рублёве, она с брезгливым видом просматривала тетрадки.

– А вы, Наталья Георгиевна, как считаете? – наклонила над ней грузное тело Ольга Михайловна. – Следует поставить в известность его новую школу, какие у него мысли в голове?…

Наталья Георгиевна вместе со стулом молча отодвинулась в сторону от Ольги Михайловны, загородившей солнце.

– Или им уже все можно, – продолжала наступать та, – а нам – только инфаркты и гипертонию наживать?

Наталья Георгиевна с бесстрастным лицом сказала ей:

– Ольга Михайловна, у вас даже тень тяжелая. Отойдите, пожалуйста, от меня…

Отзвуком страстей, вызванных переходом Рублёва в другую школу, был визит Оли Самохваловой к нему домой.

Она вошла в квартиру осторожно, будто боялась, что ее ударят. И почему-то свою знаменитую сумку держала, как ребенка – на руках.

– Здравствуй! – сказала она с проказливо-виноватой улыбкой.

– Здорово, – нелюбезно ответил Колюня.

– Я знаю: тебе неприятно, что я пришла. Но ты имей в виду: я по делу…

– Проходи.

Не оглядываясь, он поплелся в свою комнату. Увлек за собой и Олю. Сам сел – ей не предложил.

– Что надо? – спросил он в пол.

Оля поставила сумку на стол. Теперь до Колюни дошло, почему она так держала ее, – ремень с «мясом» оторван, молния поломана.

– Присаживайся, – наконец-то раздобрился он. – Ты что, в п-переделку какую-то попала? – показал он глазами на сумку.

– Нет, – быстро замотала она головой. – Это дурачок Перовский вцепился и оторвал.

– Чего это он?

– Не пускал меня к тебе. А кто он такой, чтобы я ему подчинялась?

– Скромный же б-был мальчишка…

– Скромный, когда в классе, – нахмурилась Оля. – А когда рядом никого, руки распускает…

Она вытаскивала один за другим учебники из сумки, пролистывала их до тех пор, пока не нашла листок бумаги.

– Из твоей школы на тебя запросили общественную характеристику… Ты ничего там не натворил? – спросила она прежде, чем отдать ему листок.

– Когда б успел? – подарил ей взгляд Колюня.

– Классная думает, что тебе кто-то удружил и сообщил в твою школу про всё… – сказала Оля и отдала ему характеристику.

Листок был сложен пополам. Развернуть его и прочитать? Нет, в присутствии Самохваловой Колюня побоялся это делать. После всего, что произошло с ним в той школе, мало ли чего могли написать?…

– Как п-поживает Людмила?… – спросил он со вздохом про классную.

– Нормально!.. Часто вспоминает тебя, жалеет, что ушел от нас. Честно говоря, мне тоже кажется, что ты поторопился… Мог бы…

– А Наталья свет Георгиевна к-как? – торопливо перебил ее Колюня.

– Она всех нас удивила! На днях привела своего сынишку в школу. У него в саду карантин, что ли?… И знаешь, с ним она была на себя не похожа! Смеется, целует его. И голос у нее теплый-теплый. По-моему, она просто без ума от него. А вот с нами она… всегда над нами… Хотя нет! – самой себе тут же возразила Оля. – Последнее время она и с нами разговаривает немного по-другому. Представляешь, ведет урок и вдруг спросит: «Все согласны со мной?… Может, кто-то думает иначе?»

– Обо мне вспоминает?

– Нет, – виновато улыбнулась Оля.

– И то н-неплохо, – грустно покивал Колюня и, набравшись духу, спросил Олю: – Можно, я почитаю, что вы написали про меня?

– Если интересно, что мы о тебе думаем, – вспыхнула она, – пожалуйста!..

Колюня читал и время от времени потряхивал головой. Дочитал, свернул, как было, пополам.

– Олька, зачем это? Трудолюбивый, исполнительный, п-пользовался большим уважением… А?