Хроники Сергея Краевского (СИ) - Архиповец Александр Александрович - Страница 2

‑ Я и брал‑то тебя лишь по просьбе Ираклия Эдуардовича... Что же ты, братец, а..? Совсем дурак, что ли? Думаю, теперь здесь не уживешься... Иди, пораскинь мозгами... и благодари Бога, что дешево отделался. А то... мы тебя в следующий раз самого освидетельствуем... и по статье... по статье...

Но уволился Сергей по собственному желанию. Развелся и вернулся в родной город, в старую квартиру. Урок развитого социализма и семейной жизни был получен отменный и запомнился на долгие годы.

Вскоре пришло и настоящее горе ‑ умерла мать. Случилось это совершенно неожиданно. Как тихо жила, точно так же незаметно и ушла из жизни. Ни на что не жалуясь, никого не кляня. Просто однажды утром не проснулась. Даже черты ее лица почти не изменились.

Скромные, малолюдные похороны... Могила рядом с отцовской...

Поиски работы...

‑ Ну почему же нигде не берут? Ведь во всех городских больницах нужны хирурги!

Разгрузка вагонов, тяжелый, не по его здоровью труд. Но выбирать не приходилось.

Месяцы депрессии... Когда восходящее солнце уныло, а ночи и вовсе непереносимы... У самой, самой последней черты... Существует лишь одно место, где, уединившись вдали от жестокого мира, можно обрести хоть на пару часов душевное равновесие и покой. Река и удочка! Вот приют счастливого забвения...

Внезапная разгадка секрета его ненужности. Однажды хмурым осенним днем, отведя его чуть в сторонку, знающий человек из горздравотдела многозначительно шепнул:

‑ Вся твоя беда, Сергей, ‑ в прошлых семейных грешках. Бывший тесть постарался. Волчий билет. Можешь не ходить. Никто не возьмет. Связываться не хотят. Боятся за свои места...

Но опасаться осторожным администраторам нужно было не Краевского. Ветер перемен жесткой метлой вымел самых не‑удачливых из насиженных кресел. Пришла иная пора. При переделе сфер влияния кто‑то поднялся ввысь, а кто‑то, совершенно неожиданно для себя, остался у разбитого корыта, да еще и по уши в дерьме. Не успел наворовать, будучи у кормушки, ‑ пеняй на себя. Таков закон перестройки и новой демократии. Не повезло и Ираклию Эдуардовичу: поставил на выборах не на ту лошадку ‑ и все... Прогорел... Пенсия...

И сразу ‑ о счастье! ‑ можно выбирать больницу по вкусу. Везде берут! Только, как оказалось, радовался рано... Законы‑то остались волчьи. На зарплату не прокормишься. Петлю сменил на рабское ярмо. И тянуть его тяжко, и бросить нельзя...

Вот так! А сознание‑то вроде проясняется. А ну‑ка! Надо постараться вспомнить, как его угораздило вляпаться в столь мерзкую историю.

Ну почему он так и притягивает к себе всяческие неприятности? На роду написано, что ли?

Напрягаться особенно не пришлось. Последние события, причем до мельчайших подробностей, услужливо всплывают в памяти...

Осень в этом году стояла на удивление теплая. Конец сентября, а она все еще баловала по‑летнему ласковыми днями. Зато ночи с их бездонным, усыпанным мириадами звезд небом и холодным безмолвием напоминали о необратимости времени. Обжигали пока еще свежую зелень, раскрашивали ее в желтые и красные тона. Вскоре они бесповоротно завладеют природой. Особенно это заметно по утрам. Порывы свежего ветра швыряют первенцев осени Сергею под ноги, шуршат ими по асфальту малолюдных улиц.

Воздух на окраине города чист и прозрачен, еще не отравлен выхлопными газами. Покой и тишину нарушают лишь чириканье своры шустрых воробьев да шарканье метлы дворника. Напуганная им бродячая собака, недовольно огрызнувшись, отступает от ящиков с мусором. Она с удовольствием вцепилась бы ему в ногу, да больно тяжел у Степана сапог... За спиной Сергея потрепанный, латанный‑перелатанный рюкзачок с небогатым рыбацким скарбом. В руках ‑ оставшиеся в наследство от отца бамбуковые удилища. А в душе...

Настроение ему не в силах испортить ни мысли о грядущем завтра суточном дежурстве, ни не дающая даже на минуту забыть о себе ноющая боль под ложечкой. Видать, паршиво зарубцевалась язва желудка. Поехать бы в санаторий. Так там сейчас по единственной льготной путевке председатель профкома. А за полную цену... эх, лучше и не думать. В такой день не грех побаловать себя дорогостоящими сигаретами с ментолом. Не зря плотная пачка призывно давит в кармане.

Дребезжащий троллейбус с разорванной обшивкой сидений везет его на вокзал. В нем с десяток пассажиров. Кое‑кто, за‑крыв глаза, мирно дремлет у окна, надеясь досмотреть оборванные сны. Некоторые, и Сергей в их числе, встревоженные медлительностью транспорта, откровенно нервничают. Не хватало еще опоздать на дизель, тогда все планы пойдут прахом. Следующий поезд отправляется слишком поздно.

К счастью, в последний миг удается вскочить на подножку. Теперь предстоят полтора часа езды. В окне с калейдоскопической быстротой мелькают знакомые предместья, запущенные и грязные. Полуразрушенные дома, крыши которых в конце двадцатого века так же, как и несколько столетий назад, крыты камышом. В вагоне переругиваются озлобленные жизнью хмурые колхозницы, в сорок лет от непосильного труда превратившиеся в старух, да еще дачники с сумками и саженцами в руках. Они на чем свет клянут и ушедший в небытие сталинский коммунизм, и социализм с "человеческим" лицом, но особенно так внезапно свалившийся им на голову капитализм...

Монотонный стук колес баюкает, предлагает немного помечтать, сидя с закрытыми глазами, о чем‑нибудь приятном. А они‑то, заветные желанья, с годами изменились мало. Все те же...

Вот и долгожданная остановка. Сразу за ней ‑ довольно крутой спуск с насыпи и незаметная тропинка, которая, петляя, уводит в сосновый лес.

После затхлого воздуха вагона запах хвои оглушает. А затем будоражит, дарит наслаждение... Словно наркотик... и не можешь, никак не можешь надышаться. Голова идет кругом, но, слава Богу, не долго. Идти легко. Под ногами приятно пружинит мягкая подстилка. Ветерок шалит лишь в верхушках деревьев. Внизу царит пронзительная тишина. Любой посторонний звук кажется здесь неоправданно громким. Вот где‑то вдали застучал дятел, но можно подумать, что он рядом. Под ногой неожиданно хрустнула сухая ветка, и этот звук испугал белку. Рыжей молнией проказница метнулась на верхушку ели и оттуда с любопытством взирает на одинокого рыболова, пробирающегося к опушке. Как ни торопился Сергей, но все же остановился полюбоваться белкой. Почувствовав посторонний взгляд, она неуловимым движением скрылась из виду.

За опушкой небольшая лиственная посадка тесно жмется к берегу реки. А еще чуть дальше, за поворотом, там, где в воде лежит дерево, ‑ его излюбленное место.

Ничто не предвещало беды. Но именно в этот миг все и началось. Равномерное течение бытия лопнуло, словно мыльный пузырь, подло нарушив все законы логики и причинно‑следственные связи, вывернув на изнанку привычное восприятие окружающего мира.

За колючим кустарником раздался сдавленный стон.

Сделав несколько осторожных шагов и отодвинув жалящие ветви, Сергей увидел мужчину средних лет. Он сидел прислонившись к дереву спиной в двух‑трех метрах от тропинки. В глаза бросилось его мертвенно‑бледное лицо и немного приоткрытые губы, на которых ярко алела кровь. Скопившись, она тонкой струйкой сбегала по подбородку и капала на грудь, пропитывала куртку и светлую рубаху.

Вздрогнув, Сергей расцарапал о колючки ладонь и, отдернув руку, пару секунд разглядывал ранку, размышляя над тем, как лучше поступить. Пожалуй, самым разумным было пройти мимо, навек похоронив увиденное в глубинах памяти. Да вот только как жить дальше с таким грузом на сердце? Совесть заест. Несговорчивая она, ох и несговорчивая! Да и профессиональная этика обязывает.

Тяжело вздохнув и безнадежно махнув рукой, Сергей стал искать проход в кустарнике. И вот он уже склонился над раненным. О Боже! У того в груди торчал кинжал. Да еще какой! Поистине ювелирная работа. Такому оружию место в музее, а не в целлофане рядом с другими уликами! Рукоятка невольно приковывала взгляд. Тонкая витиеватая работа по благородному металлу, скорее всего серебру, удивительным образом сочеталась с вкраплениями драгоценных камней. Чудеса да и только! Отпали всякие сомнения ‑ произошло нечто из ряда вон выходящее и к тому же весьма и весьма скверное.