Легенда о гетмане. Том I (СИ) - Евтушенко Валерий Федорович - Страница 5

Хмельницкий с теплотой подумал о своем старинном приятеле и боевом соратнике Иване Ганже, с которым они не расставались уже лет двадцать. Иван, широкоплечий, кряжистый казак с густыми и черными, как смоль, волосами, родом происходил из молдаван. В далекой юности был он угнан татарами в Крым, продан в Кафе на невольничьем рынке какому – то персу и оказался в широко известном далеко за пределами Закавказья купеческом городе Гяндже. Впоследствии он бежал от своего хозяина, прошел пешком всю Грузию, добрался, наконец, до турецкого побережья, где, на свое счастье, встретился с запорожцами, совершавшими один из своих морских походов против турок. От них он и получил свое прозвище по названию города, где находился в рабстве. Позднее судьба свела его с Хмельницким и он осел в Субботове, постепенно став членом его большой семьи. Сейчас, после смерти жены, помощь Ганжи в домашних делах для Богдана была поистине неоценима. Тимофей души не чаял в Иване, для него он был пример для подражания во всем. Широкоскулое лицо Ганжи, обычно было угрюмым и мрачным, улыбался он редко. Как правило, широкая зловещая улыбка появлялась на нем лишь в моменты яростного сражения и ничего хорошего не сулила противнику. Вот и Тимош, стараясь, быть похожим на своего наставника, улыбался редко, напуская на себя сумрачный вид.

В это время Юрий, разыгравшийся с Андреем, убегая от брата, зацепился за камень, упал и громко заревел. Андрей помог ему встать и стал отряхивать мальчику одежду, но Юрий не переставал плакать. Богдан отвлекся от своих мыслей, поднялся со скамейки, подошел к сыну и поднял его на руки. Строго глядя в глаза Юрия, он произнес:

– Не реви, сынку, ты же казак, а казаку не пристало плакать.

Про себя же подумал с горечью: «Не видел ребенок материнской ласки, да и мне недосуг было им заниматься». Богдан прижал сына к груди и тот понемногу успокоился. После этого, пустячного, на первый взгляд, инцидента, приподнятое настроение Хмельницкого куда?то улетучилось. Юрий, рожденный уже больной женой, рос болезненным ребенком и периодически страдал приступами падучей. Богдан надеялся, что с возрастом болезнь пройдет, привозил к нему лекарей и знахарей, но приступы, хотя и реже, все равно повторялись. Характер у Юрия был капризным, он часто плакал, впадал в истерики. В отсутствие Хмельницкого за детьми приглядывала жена брата покойной Ганны Якова Сомко и маленький Юрий больше всех доставлял ей хлопот.

Внезапно чуткое ухо Богдана уловило далекий стук конских копыт. Кто?то, по?видимому, очень торопился, несясь по дороге стремительным карьером.

– Так и коня загнать не долго, – подумал Богдан. – Кто бы это мог быть?

Он оставил детей и направился во двор усадьбы, куда уже через открытые ворота влетел на взмыленном жеребце казак его сотни Степан Славковский, который выполнял у него на хуторе обязанности конюшего.

Спрыгнув с коня и ведя его на поводу, казак подошел к Богдану. Сняв шапку, он поклонился сотнику в пояс.

– Тебе, батько, пакет от Караимовича, – сказал Славковский, протянув ему запечатанный конверт.

Ильяш Караимович, которого Хмельницкий знал уже лет пятнадцать, являлся в то время старшим реестрового казацкого войска. Родословную свою он вел от хазар?караимов, которые исповедовали иудейскую веру и еще во времена князя Олега осели на берегах Днепра. Правда, ходили слухи, что на самом деле он из рода тех пятигорских черкес, которые в середине Х111 век основали ниже Киева городок Черкассы, ставший впоследствии столицей литовско?польской Украйны. По названию этого города запорожских казаков и вообще все население края позднее стали называть черкасами. Караимович пользовался авторитетом у польского правительства и после отмены гетманства у реестровых казаков в 1637 году был коронным гетманом Конецпольским назначен им в качестве старшего. Год спустя его сменил польский шляхтич Петр Комаровский, но в последние годы Караимович был восстановлен в прежней должности. Казацкая чернь недолюбливала его за откровенно пропольскую политику, но среди старшины и значных казаков Караимович пользовался авторитетом. Присягнув на верность Речи Посполитой, он никогда не изменял своей присяги, с неодобрением относился к казацким бунтам, считая, что путем подачи жалоб на панское своеволие можно добиться гораздо большего.

У Богдана к Караимовичу было двойственное отношение. Он уважал его за смелость и отвагу, чему не раз был свидетелем в совместных схватках с татарами, но, по его мнению, Караимович порой слишком уж раболепствовал перед коронным и польным гетманами, и другими представителями польской знати.

Сломав печать, Хмельницкий быстро прочитал письмо. В немногих словах Караимович приказывал ему срочно прибыть в Черкассы в полной экипировке для дальнего похода. С собой ему предлагалось взять для охраны не более пяти казаков своей сотни.

– Откуда у тебя этот пакет? – спросил он Славковского, недоумевая, что бы это послание могло значить.

– От самого пана старшего Караимовича, – ответил казак. – Пан есаул Барабаш, вызвал меня в канцелярию, где Караимович дал мне этот пакет и приказал срочно доставить его тебе, батько.

– А на словах ничего не велел передать? – на всякий случай поинтересовался Богдан.

Казак отрицательно покачал головой и направился с конем в конюшню.

Хмельницкий вошел в дом и приказал позвать к нему Ганжу. Когда тот явился, он вкратце объяснил ему, что едет в Черкассы и, скорее всего, в ближайшее время в Субботово не возвратится. Детей и хозяйство он поручал Ганже.

– Сообщи Якову Сомку и Павлу Яненко, чтобы прислали жен приглядеть за детьми. А по хозяйству тебе пусть поможет Брюховецкий. Он, хотя и молод годами, но хваткий и сметливый парубок. Степан поедет со мной.

– Может и мне с тобой, пан сотник? – неуверенно спросил Ганжа, понимая, что Хмельницкий откажет ему.

– Нет, Иван, я в дороге, какой бы длинной она не была, обойдусь без тебя. А тебе поручаю самое дорогое, что у меня есть – детей. Береги их.

Смуглое лицо Ганжи осветилось скупой улыбкой:

– Не сомневайся, батько, все сделаю как надо.

Прибыв на следующий день в Черкассы, Хмельницкий явился к Караимовичу. У него он встретил двух войсковых есаулов – Барабаша и Нестеренко.

– Получен приказ лично от его королевской милости, – начал Караимович после обмена приветствиями, – в срочном порядке явиться нам с вами в Варшаву. Зачем, не спрашивайте, сам того не знаю.

Видя недоумение на лицах присутствующих, Караимович добавил:

– О том, что едем по приказу короля никому ни слова. Официально цель поездки – передать сейму прошение от войска о восстановлении казацких прав и привилегий.

Столица Речи Посполитой встретила казацкую делегацию по?летнему тепло. Хмельницкий то и дело ловил любопытные взгляды прохожих, которые они бросали на живописно одетых казаков – пришельцев из далеких украинских земель не часто можно было встретить в Варшаве. Богдан, правда, не раз бывал в столице и не мог не восхищаться красотой ее улиц, огромных каменных дворцов и костелов. Пышно и богато жили польские магнаты, улицы города были вымощены камнем, все дома построены из камня, встречные прохожие были одеты в нарядные дорогие одежды.

Как депутаты от реестрового казачьего войска, прибывшие на сейм, Караимович с товарищами были размещены на одном из отведенных для приезжих постоялом дворе. В тот же день они были извещены о начале работы сейма и о том, когда они могут выступить на нем со своим прошением.

От сейма Хмельницкий не ждал ничего хорошего. Еще в 30?х годах, пребывая в должности войскового писаря, ему приходилось тесно сотрудничать с комиссией подкомория черниговского Адама Киселя, специально созданной занявшим польский трон Владиславом 1У для рассмотрения казацких жалоб. За пять лет ее работы ни одно из предложений комиссии в сейме не прошло. Закончилось все это грандиозными восстаниями Павлюка, Скидана, Острянина и Гуни, а затем и лишением казаков их привилегий. В 1638 году Богдан, сниженный в должности до чигиринского сотника, ездил с делегацией от реестрового войска на сейм в Варшаву с просьбой отменить Ординацию, но также безуспешно. И сейчас он понимал, что ни на какие уступки казакам сейм не пойдет.