Легенда о гетмане. Том I (СИ) - Евтушенко Валерий Федорович - Страница 47

Далее Хмельницкий напомнил, что даже сейчас война фактически не прекращается, литовский гетман Януш Радзивилл вырезал Мозырь и Туров, несмотря на формальное перемирие у казаков с Короной. Когда Лентовский осторожно заметил, что слухи из Литвы могут и не соответствовать действительности, черкасский полковник Федор Вешняк, доставивший в гетманскую ставку эту печальную весть, потрясая перначом, закричал: «Молчи поп! Не твое дело уличать меня во лжи, выходи, поп, во двор, научу тебя полковников запорожских почитать».

Возможно, именно тогда Кисель и вспомнил пророческие слова Вишневецкого, сказанные ему в Збараже.

Хотя он уже и сам не верил в успех своей миссии, но при следующей встрече на банкете осторожно намекнул, что король может увеличить реестр и до 20 тысяч, а, кроме того, разрешит казакам ходить в морские походы против Турции.

В ответ на это гетман, как бы подводя итог работе комиссии, откровенно заявил:

– Напрасные речи! Было бы прежде со мною об этом говорить: теперь я уже сделал то, о чем ранее и помыслить не мог. И теперь пойду до конца! Сделаю то, что замыслил. – выбью из ляцкой неволи весь русский народ! Прежде я воевал за свою собственную обиду; теперь буду воевать за православную веру. Весь черный народ поможет мне по Люблин и по Краков, а я от него не отступлю. У меня будет двести тысяч, триста тысяч войска. Орда уже стоит наготове. Не пойду войной за границу, не подыму сабли на турок и татар; будет с меня Украйны, Подолии, Волыни, довольно, достаточно нашего русского княжества по Хельм, Львов, Галич. Стану над Вислою и скажу тамошним ляхам: «Сидите ляхи! Молчите ляхи! Всех тузов, ваших князей, туда загоню, а станут за Вислою кричать – я их и там найду. Не останется ни одного князя, ни шляхтишки на Украйне; а кто из вас с нами хочет хлеб есть, то пусть Войску Запорожскому будет послушен и не брыкает на короля».

Эта программная речь запорожского гетмана прозвучала как манифест предстоящих грозных событий, заставив комиссаров побледнеть от страха, потому что все они понимали – эти слова не пустая угроза, Хмельницкий действительно может их воплотить в жизнь.

Слушавшие своего вождя казацкие полковники, одобрительно шумели, полностью разделяя его мнение, и говорили между собой: «Уже прошли те времена, когда ляхи были нам страшны; мы под Пилявцами испытали, что это уже не те ляхи, что прежде бывали. Это уже не Жолкевские, не Ходкевичи, это какие?то Тхоржевские, да Заенчковские – от зайца дети, нарядившиеся в железо! Померли от страха, как только нас увидели».

В ходе этих встреч еще много было высказано угроз в адрес поляков. Хмельницкий, давая волю своему буйному казацкому нраву, ссылался на патриарха иерусалимского, который благословил его на войну за веру православную, вскакивал с места, топал ногами, кричал на комиссаров.

Все же Кисель попытался убедить гетмана возвратить хотя бы тех пленных шляхтичей, которые содержались в плену у казаков, так как решение даже этого вопроса, могло оправдать безрезультатную поездку комиссии в гетманскую ставку.

– Вопрос о пленных надо решать на следующей комиссии, – ответил на это Хмельницкий. – И то только в том случае, если будут приняты наши основные условия: полная ликвидация унии на всей территории Украйны; назначение воевод и кастелян на Руси только из православных русских; Войско Запорожское остается расквартированным на Украйне со всеми казацкими вольностями; гетман подчиняется королю; жиды изгоняются из Украйны; князь Ярема никогда не должен быть коронным гетманом.

Кисель задумался, потом осторожно поинтересовался:

– Пан ничего не сказал о численности реестра?

Гетман с досадой ответил:

– Зачем это писать в договор? Будет столько, сколько я скажу, может, и сто тысяч.

Сославшись на то, что они не имеют полномочий на заключение мирного договора на таких условиях и им необходимо время для консультаций, комиссары стали собираться в обратный путь.

Прощаясь, Хмельницкий напомнил, что демаркационная линия остается по рекам Припяти и Горыни, а на Подолии – по Каменцу.

Затем он отвел Киселя в сторону и откровенно объяснил, почему он не может согласиться на другие, более умеренные условия договора.

– Пан воевода киевский меня знает, я всегда был законопослушным сыном Речи Посполитой. Служил Отчизне своей саблей, как мог. Несмотря на пережитые несправедливости от панов, я и сейчас с радостью прекратил бы эту войну, удовольствовавшись малым. Но не знаю, как состоится вторая комиссия, если мои молодцы не согласятся на 20 или 30 тысяч реестрового войска и не удовольствуются удельным панством своим: Не сам по себе откладываю я комиссию, а потому что не смею поступать против воли рады, хотя и желал бы исполнить волю королевскую.

Искренность Хмельницкого не вызвала сомнения у Киселя. Бесспорно, сам гетман был бы готов согласиться даже с менее выгодным договором, чем предлагали польские комиссары, но, став во главе всенародного освободительного движения, он, несмотря на свое гетманство, оказался заложником народных масс. Казацкая верхушка, хотя и допускала нелицеприятные высказывания в адрес польских комиссаров, все же готова была к компромиссу с Короной, но камнем преткновения явилась чернь. Бывшие рабы, вкусив воздух свободы, взяв в руки оружие и сбросив со своей шеи панское ярмо, ни под каким предлогом не желали возвращаться к прежнему подневольному состоянию. Сейчас они представляли собой организованную вооруженную силу и при малейшей попытке превратить их снова в рабов, гетман и старшина были бы уничтожены физически. Кроме того, и среди казацкой старшины у Хмельницкого были недоброжелатели, которые не преминули бы воспользоваться ситуацией.

О том, что положение дел обстоит именно таким образом и Хмельницкий не вполне контролирует ситуацию в освобожденных областях Украйны, комиссары могли убедиться на обратном пути следования. Многочисленная челядь, которую они брали с собой, переходила к казакам. В Киеве оставшиеся шляхтичи и шляхтянки просили посольство разрешения присоединиться к ним, чтобы под их покровительством покинуть город, но казаки, тем не менее, гнались за ними, били и топили. Мястковский позднее писал в своих записках: «чернь вооружается, увлекаясь свободою от работ, податей и желая навеки избавиться от панов. Во всех городах и деревнях Хмельницкий набирает козаков, а нежелающих хватают насильно, бьют, топят, грабят; гораздо большая половина желает покоя и молит бога об отмщении Хмельницкому за своеволие. Хмельницкий не надеется долго жить, и действительно, он имеет между своими приближенными заклятых врагов».

Аналогично обстояли дела и в других регионах Малороссии. По всему краю все поднимались в казаки. У запорожского гетмана «было бесчисленное войско, – писал один из современников, – потому что в ином полку было козачества больше двадцати тысяч человек, что село то сотник, а в иной сотне человек с тысячу народа. Все, что было живо, поднялось в козачество; едва можно было найти семью, из которой кто?нибудь не пошел бы на войну: если отец не мог идти, то посылал сына или паробка, а в иных семьях все взрослые мужчины пошли, оставивши только одного дома; все это делалось потому что прошлого года очень обогатились грабежом имений шляхетских и жидовских. Даже в городах, где было право магдебургское, бурмистры и радцы присяжные покинули свои уряды, побрили бороды и пошли к войску».

Действительно, после пилявецкого сражения добра у поляков было добыто так много, что серебряные тарелки продавались по талеру, а то еще дешевле. Поэтому всех охватила жажда наживы, никто не хотел обрабатывать землю.

Не следует думать, что Хмельницкий, находясь в Переяславле, только и делал, что встречался с послами, пьянствовал и проводил время в пирах и банкетах. На самом деле он всю зиму напряженно работал над административным устройством своего вновь создаваемого государственного образования, которое еще не имело официального статуса. В принципе гетман не стал ничего особенного изобретать и взял за основу структуру реестрового казачьего войска, каким оно было в 30?х годах, соединив ее с обычаями Запорожской Сечи. Он начал с того, что разделил всю территорию Южной Руси на 24 административно?территориальные единицы по числу сформированных казацких полков: 12 на одной стороне Днепра,12 на другой. На правой стороне были созданы чигиринский, черкасский, корсунский, лысанский, паловецкий, уманский, калицкий, каневский, брацлавский (или животовский), полесенский и могилевский полки. На левом берегу были сформированы переяславский, нежинский, черниговский, прилуцкий, ичнянский, лубенский, ирклеевский, миргородский, полтавский, галицкий и зенковский полки, центрами которых стали одноименные города.