Легенда о гетмане. Том I (СИ) - Евтушенко Валерий Федорович - Страница 33

Уже в первых числах июня все было готово к отправке депутации в Варшаву, но неожиданно случилось событие, которое перечеркнуло надежды Хмельницкого на мирный исход переговоров в Варшаве. Вечером 4 июня в гетманскую ставку на взмыленной лошади прискакал гонец от Федора Богуна с сообщением, что 28 мая в Мерриче скоропостижно скончался король Владислав 1У. В донесении сообщалось, что ходят слухи, будто умер он не своей смертью, а его отравили.

Это известие, как громом поразило запорожского гетмана. Хмельницкий знал, что в последнее время король не очень хорошо себя чувствовал, но он был еще далеко не стар и недуг его не носил опасного характера. Эта роковая смерть круто меняла все планы и намерения Хмельницкого, так как он понимал, что до избрания нового короля сенат никакого решения в отношении казаков принимать не будет.

Гетман еще раз перечитал донесение уже вслух, словно надеясь найти в нем ответ на вопрос о том, какие же теперь действия ему нужно предпринять, затем поднял взор на Выговского, который, передав гетману письмо, почтительно ожидал дальнейших распоряжений.

– Вот, Иван, тяжелая утрата постигла нас, покарал нас Господь за грехи наши – глухо сказал он, – умер наш отец и заступник! Осиротели мы, как Бог свят, осиротели!

Хмельницкий встал из?за стола и троекратно перекрестился. Выговский последовал его примеру. В тяжелом раздумье гетман стал прохаживаться по шатру, грузно ступая сафьяновыми сапогами по коврам, устилавшим пол шатра. Затянувшееся молчание нарушил вкрадчивый голос Выговского:

– Утрата тяжелая, Ваша милость, что и говорить. Но с другой стороны…

– Что с другой стороны, – резко спросил Богдан, – договаривай!

Выговский выпрямился и смело глянул ему в глаза:

– Но с другой стороны, теперь у ясновельможного гетмана развязаны руки. Во всяком случае, до избрания нового короля. Да и на выборах голос Запорожского Войска будет значить немало.

Богдан остановился и внимательно посмотрел на Выговского. Тот не опустил глаза, а ответил на его взгляд твердым взглядом.

Гетман хмуро улыбнулся и хлопнул его по плечу:

– А голова у тебя, Иван, не только для того, чтобы шапку носить. Может ты и прав. А пока, пойдем, объявим товариществу это печальное известие.

Худые известия, как и беды, не ходят в одиночку. На следующий день поступило донесение от Кречовского, который сообщал, что в конце мая в Путивль в распоряжение царского воеводы Плещеева прибыло сорок тысяч стрельцов, готовых выступить на помощь Речи Посполитой против татар. Пока что они остаются в Путивле, так как воевода еще не вполне разобрался в том, что происходит на Украйне и, где конкретно находятся татары.

Это сообщение встревожило Хмельницкого. Меньше всего он хотел сейчас ввязаться в военный конфликт с Москвой и оказаться между двух огней. Если он и не мог рассчитывать в своих действиях на прямую поддержку русского царя, то, по меньшей мере, его нейтралитет гетману сейчас был нужен, как воздух. Богдан в то время еще не знал, что присылкой стрельцов обязан все тому же Адаму Киселю. Брацлавский воевода еще 1 мая уведомил Плещеева о том, что запорожцы подняли восстание против Речи Посполитой., призвали на помощь татар и вместе с ними намереваются вторгнуться в пределы Украйны. Кисель напоминал царскому воеводе, что по условиям Поляновского мира Россия и Польша обязались вести совместную борьбу против татар, если те вторгнутся в их территорию.

Гетман уже намеревался срочно отправить гонца к воеводе в Путивль, но тут Выговский доложил, что недалеко от Киева задержан и уже доставлен в гетманскую ставку путивльский мещанин Григорий Климов с письмом от Плещеева к Адаму Киселю, который в то время находился в Гоще.

Хмельницкий внимательно прочитал письмо Плещеева. Оно носило приватный характер, воевода интересовался, что происходит на Украйне и, где сейчас находятся татары. Он сообщал также, что царь Алексей Михайлович направил в его распоряжение стрельцов для выступления против татар, но он пока не знает, как ему поступить.

– Вот все само собой и разрешилось, – с облегчением подумал гетман, а вслух сказал Выговскому:

– Распорядись, чтобы задержанного немедленно доставили ко мне.

Когда Климова ввели в шатер, гетман внимательно посмотрел на него. Он обычно редко ошибался в людях и Климов понравился ему своей обстоятельностью и даже некоторой независимостью. Он был одет в обыкновенную одежду русского мещанина, но вел себя с достоинством, без подобострастности и у Богдана даже мелькнула мысль, не переодетый ли дворянин стоит перед ним.

– Если это так, то оно даже и к лучшему, – подумал он.

Тем временем Климов окинул взглядом своих светло?голубых глаз богатое убранство шатра, затем внимательно посмотрел на гетмана, как будто пытаясь получше запомнить черты его лица.

– Судя по найденному у тебя письму, – начал Хмельницкий, – ты послан с ним к брацлавскому воеводе Киселю?.

– Я и не скрывал этого, – с достоинством ответил Климов, погладив окладистую русую бороду. – Между нами и Речью Посполитой мир, да и письмо князя – воеводы носит приватный характер. А меня ваши казаки схватили, как какого?нибудь лазутчика…

– Ладно, – перебил его гетман, – не горячись. Война у нас с ляхами началась. Вот и задерживают хлопцы всех подозрительных людей.

Затем, не давая Климову ответить, продолжил:

– Не по что тебе к Адаму ехать, а я тебе дам от себя к его царскому величеству грамоту.

Климов попытался осторожно возразить:

– Воля твоя, но что я скажу воеводе, он хочет знать, не выступит ли орда против Москвы?

– О том пусть не беспокоится. Ко мне прислали грамоты князь Ярема Вишневецкий и Адам Кисель, просят, чтобы не пускал татар на их земли. Я, по их прошению, велел крымскому царевичу уйти в степь, за Желтые Воды.

Испытующе посмотрев на Климова, как бы оценивая можно ли ему доверять, гетман продолжал:

– Скажи в Севске воеводам, а воеводы пусть отпишут царскому величеству, чтоб царское величество Войско Запорожское пожаловал денежным жалованьем. Теперь бы ему, государю, на Польшу и Литву наступить пора, – хитро прищурился гетман, – его бы государево войско шло к Смоленску, а я стану служить государю с другой стороны.

Климов в ответ на эти слова с сомнением промолвил:

– Но у нас с ляхами мир, а запорожцы взбунтовались против короля, вряд ли его царское величество будет поддерживать бунтовщиков.

Гетман ударил рукой по столу:

– То, неправда, никакие мы не бунтовщики. Если тебя будут расспрашивать государевы приказные люди, то ты им тайно скажи, что королю смерть приключилась от ляхов: сведали ляхи, что у короля с казаками договор, послал король от себя грамоту в Запорожье к прежнему гетману, чтобы казаки за веру православную греческого закона стояли, а он король будет им на ляхов помощник.

Хмельницкий выдержал паузу и продолжал:

– Эта грамота спрятана была и казакам прежний гетман ее не показывал. Я ту грамоту выкрал, доставил ее на Запорожье, собрал войско и против ляхов стою.

8 июня, получив от Хмельницкого грамоту к царю, Климов был отпущен. Позднее содержание своей беседе с гетманом он пересказал воеводе в Севске, а затем в Москве в Посольском приказе.

Когда государь и великий князь Алексей Михайлович ознакомился с содержанием послания Хмельницкого, он глубоко задумался. Молчали и ближние бояре, обычно дававшие ему советы, как следует поступить в том или ином случае. Наконец, царь тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

– Достанет нам еще забот с этими черкасами.

Высокие шапки бояр безмолвно качнулись в знак согласия с его словами. Все понимали – от событий, происходящие в Южной Руси царскому правительству так просто отмахнуться не удастся. Но к Плещееву тотчас же был отправлен гонец с царским повелением сохранять в отношениях с запорожскими казаками полный нейтралитет.

Между тем, к концу июня пламя народной войны охватило всю Украйну, перекинулось на Волынь, Полесье и докатилось даже до границ Литвы. Придерживаясь исторической правды, надо отметить, что выступление казаков из Запорожья явилось лишь фитилем к той бочке накопившегося всенародного гнева, которая потом и взорвала весь южнорусский край. Не столько повинуясь призывам запорожского гетмана, как действуя по велению сердца, поднялся русский народ против польских поработителей. Хлопы собирались в ватаги и загоны (проще говоря, в отдельные шайки) нападали на панские усадьбы, разоряли их, убивали самих панов и их дозорцев, истребляли католическое духовенство. Озверевший народ творил такие бесчинства, что, читая в последующем строки древних летописей, трудно поверить, что написанное в них вообще возможно. Убийства сопровождались варварскими мучениями и пытками, бессмысленной и беспощадной жестокостью. С живых людей сдирали кожу, распиливали пилами., поджаривали на углях., забивали палками до смерти, не щадили даже грудных младенцев. Особо страшной участи подвергались евреи, всякая жалость к ним приравнивалась к измене. Под ножами казаков тысячами гибли еврейские младенцы, в Полоном и Ладыжине были умерщвлены несколько тысяч иудеев только за один отказ принять христианство. По сказаниям современников, по всему краю иудеев погибло тогда до ста или даже более тысяч.