В оковах льда - Монинг Карен Мари - Страница 55

Фигня. Я знаю этих чуваков. Им плевать на все, кроме них самих, а он перепугался, значит, та штука как-то угрожала ему самому. И я хочу знать, как. Я хочу знать, каков криптонит у Риодана. Я знаю парочку общих правил: тот, кто может что-то уничтожить, тот и контролирует это что-то. Не то чтобы я многое уничтожала, но когда тебя прижимают к стене, то единственный выход — отстреливаться из обеих рук. Я хочу получить достаточно силы, чтобы обнулить контракт и уйти с работы навсегда. Я готова уволиться. Я хочу иметь преимущество, которое позволит мне вытащить Джо из зоны Школьниц, если она, конечно, захочет уйти.

А она захочет. В тот день, когда он выберет кого-то другого.

По моим расчетам, долго этого ждать не придется.

Полчаса спустя я уже протираю дырки на скользкой от дождя мостовой, шагая по ней на сверхскорости и жуя шоколадки, чтоб не терять сил. Я жду, когда Риодан закончит делать ту срочную фигню, которой он там занят, и мы вернемся к нашему расследованию. Он велел мне сидеть в клубе и не дергаться, но зависать в Честерсе без меча я не собиралась, и он должен сам это понимать.

Хотя, опять же, без меча я далеко не уйду. Ненавижу ждать поддержки, но она мне нужна. Принцы Невидимых меня напугали. У меня на их тему назревают серьезные мысли, которые мне не нравятся, но приходится учитывать конечный результат. В данный момент их приходится держать под крышкой.

У меня в голове такой фейерверк мыслей, что, кажется, парочка уже торчит из ушей. В какой-то момент я до упаду радуюсь, что живу в такие времена, в следующий — рассыпаюсь на части, потому что там, на улицах, мои люди, которые понятия не имеют, что у нас появился большой и страшный Ледяной Монстр, превращающий участки нашего мира в морозильную камеру! Мне нужно рассказать им об этом, и быстро, но что я им скажу? Если заметите блестящую точку в воздухе — бегите? Успеют ли они заметить блестящую точку прежде, чем замерзнут?

Проблема в том, что я знаю людей. Можно сколько угодно говорить им, чтобы бежали, но мало кто действительно побежит, пока не поверит, что он реально в большой опасности — а верят они обычно, когда уже слишком поздно. Таращатся, как коровы, а коровы, если вы не в курсе, любят таращиться. Возле аббатства было большое стадо, я там училась управлять скоростью, после того как Ро забрала меня и я опьянела от новой свободы. Коровье пастбище было отличным бесплатным тренировочным полем, потому что: а) коровы движутся, и они непредсказуемы, следовательно, их сложно обозначить на карте; б) если я ударялась о корову, мне было больнее, чем ей. В то время я имела очень преданную аудиторию. Они жевали свои жвачки и поворачивали большие рогатые головы туда-сюда, наблюдая за мной, как за коровьим шоу по телевизору. Если бы я была вынуждена весь день жевать, и отрыгивать пишу, и смотреть на других коров, я бы тоже была благодарным зрителем. От такой скуки я любовалась бы и мушиными боями над коровьей лепешкой.

Но, возвращаясь к людям, сияющие точки недостаточно пугающи для того, чтоб от них побежали. А еще есть народ вроде тех дурищ «Увидимся-в-Фейри», которые зависают в Честерсе без выходных и сна, меряются обгрызенными тараканами талиями, торгуют сексом и соревнуются между собой, кто первой съест достаточно Невидимых, чтоб зависать с Феями. Эти нарочно пойдут к светящейся точке, просто потому, что она, типа, красивая. Блин, некоторых дур надо отстреливать. Чтобы не портили генофонд.

Мне нужно добавить в выпуск фотографии, показать народу жуткий финал того, что творит Ледяной Монстр. Нужно заскочить за Дублинский замок, сделать пару кадров. Потом в редакцию моего «ДД», зарядить скоростной выпуск! Я люблю печатать свои газеты. Вот и вторая причина убраться отсюда поскорее. После того как принцы оклеили весь город плакатами «РАЗЫСКИВАЕТСЯ», народ наверняка жутко волнуется обо мне! Нужно их подбодрить, дать им знать, что я все еще на посту.

— Ты, должно быть, Дэни?

Я оборачиваюсь.

Если бы я могла, я бы пробурила себе отсюда дырку до самого Китая. Я делаю полный оборот, чтобы снова оказаться к ней спиной, пока пытаюсь взять себя в руки. Я не хочу на нее смотреть. Я не хочу, чтобы она видела мое лицо. Я к этому не готова. Блин, я никогда не буду к этому готова. Одно дело знать, что она где-то есть, где-то с Мак. И совсем другое — встретиться с ней.

Блин, блин, блин.

Я надеваю маску, разворачиваюсь и начинаю игру в притворяшки.

— А вы Рейни Лейн, — говорю я. Волосы у нее светлые и красивые, как у ее дочерей, хотя она их удочерила. Та же манера держаться: шикарная такая южная женственность. В Дублине холодный и мрачный как зараза день, а она одета так, словно кому-то есть дело до цветовых гамм и аксессуаров. Ну, Джеку Лейну, наверное, есть. В отличие от большинства женатых ребят, которых я видела, — ну, я мало кого видела на самом деле, — эти до сих пор с ума друг по другу сходят. Я видела их в фотоальбоме Алины. И у Мак. Я видела фотографии, на которых эта женщина держит на руках дочек, когда они были маленькими. Я видела, как она светится, глядя на них уже взрослых.

Сейчас она светится так, глядя на меня.

Словно не знает, что я убила ее дочь. Наверное, она правда не в курсе. Наверное, Мак говорила с ней в последний раз еще до того, как узнала, что это я отвела Алину на ту улицу умирать.

На секунду у меня возникает глупое видение — как бы она смотрела на меня сейчас, если бы знала, и у меня дыхание застревает в горле, я просто стою там, как дура. Приходится держать желудок двумя руками, чтоб не стошнило. Она бы ненавидела меня, презирала, смотрела бы так, словно я самая отвратительная и жуткая тварь на земле. И попыталась бы, наверное, вцепиться мне в лицо.

А вместо этого… материнская любовь и прочие глупости светятся в ее глазах, словно я лучшая подруга ее дочери или типа того, а не убийца ее старшенькой. А я думала, что хуже всего будет встреча с Мак.

Меня сгребают в объятия раньше, чем я уклоняюсь, отчего становится ясно, насколько я сбита с толку. В хороший день я могу увернуться даже от дождевых капель! И я забываю обо всем на секунду, потому что у нее мягкие мамины руки, и волосы, и шея, в которую хочется просто уткнуться. Все тревоги пропадают, когда мама так обнимает. Она хорошо пахнет. Меня обволакивает облако из аромата ее духов, запаха сладкой выпечки, которым пропиталась ее одежда, и еще чего-то неопределимого, вроде маминых гормонов, которыми женщина не пахнет, пока не вырастит своих детей. И все это сливается в один из лучших запахов мира.

После смерти моей мамы, когда Ро привела меня в аббатство, я каждые несколько дней убегала обратно домой. Заходила в мамину спальню и нюхала ее подушку. У нее была желтая наволочка, вышитая по краям маленькими уточками, как на моей любимой пижаме. Однажды запах просто исчез. Совсем исчез, без следа. Даже для моего супернюха ничего не осталось. В тот день я поняла, что она больше никогда не вернется.

— Отпустите меня! — Я с яростью вырываюсь из ее объятий и пячусь, нахмурившись.

А она сияет, как супер-яркие фонарики Риодана.

— И прекратите так сиять! Вы меня даже не знаете!

— Мак столько о тебе рассказывала, что мне кажется, знаю.

— Ну вот и глупо с вашей стороны.

— Я читала последний «Дэни дейли». Мы с Джеком не слышали о таких тараканах. Ты большая умница, что сообщаешь всем новости. Я уверена, ты для этого много трудишься.

— И?.. — подозрительно спрашиваю я. Я чувствую, что сейчас будет «но».

— Но тебе правда больше не нужно так утруждаться, милая. Ты можешь отдохнуть и позволить взрослым делать эту работу.

— Ага, как же. Разве не взрослые были главными, когда рухнули стены? И потом тоже? Обалденно же вы работаете!

Она смеется, и ее смех для меня как музыка. Мамин смех. От него я таю, как ни от чего другого. Наверно, это оттого, что я редко слышала его от своей мамы. Кажется, я заставила маму смеяться целых три раза. И все три до того, как впервые «транспортировалась». Ну, может, раз или два после того. Я старалась. Я запоминала все шутки, которые слышала по телевизору, когда ее не было. Я смотрела мюзиклы, разучивала веселые песни. Но что бы я ни делала, все было не так. Рейни Лейн смотрит на меня с одобрением, мама же никогда так не делала.