Разгадай меня - Мафи Тахира - Страница 47

И мне становится страшно. Так страшно, что еще немного — и я начну всхлипывать прямо перед ним.

— Пожалуйста, — говорит он, и сейчас он выглядит так, будто готов сломаться. Как будто он дошел до предела, до крайней точки, словно он буквально распадается на составные части. — Скажи хоть что-нибудь, — умоляет он.

Я закусываю трясущуюся губу.

Он замирает на месте, смотрит на меня и ждет.

— Адам, — я глубоко вдыхаю, чтобы голос у меня не дрожал, — я буду всегда, в-всегда любить т-тебя…

— Нет, — отвечает он, — нет, не говори этого, не говори…

Я мотаю головой, мотаю так быстро и так отчаянно, что она начинает кружиться, но остановиться я уже не могу. Я не могу больше произнести ни слова, иначе я просто заору. Я не могу смотреть на его лицо. Я не могу видеть, что я делаю с ним…

— Нет, Джульетта… Джульетта…

Я начинаю пятиться назад, спотыкаюсь, запутавшись в собственных ногах, вытягиваю руку, чтобы опереться о стену, и чувствую, как он обнимает меня. Я пытаюсь высвободиться, но он очень сильный. Он крепко держит меня, он задыхается и говорит мне:

— Это была моя ошибка — это моя ошибка — я не должен был целовать тебя — ты же пыталась мне это сказать, а я не послушался, прости. — Слова будто душат его, но он продолжает: — Я должен был послушать тебя. Я был недостаточно сильным. Но теперь все по-другому. Я клянусь. — Он зарывается лицом мне в плечо. — Я никогда не прощу себя за это. Ты же хотела дать мне шанс, а я все испортил, и поэтому прости меня, прости…

Все внутри меня замирает. Абсолютно все, и в этом не остается ни малейшего сомнения.

Я ненавижу себя за то, что произошло, ненавижу за то, что мне придется сделать, ненавижу за то, что я не могу отнять у него эту боль, что я не могу сказать ему, будто мы можем сделать еще одну попытку, что нам будет трудно, но мы справимся. Потому что у нас не нормальные отношения. Потому что наша проблема не решается.

Потому что моя кожа никогда не изменится.

Никакие тренировки не лишат меня способности причинить ему боль. Или даже убить его, если мы опять забудемся. Я всегда буду представлять для него угрозу. Особенно в самые нежные моменты, самые главные и самые ранимые. В те моменты, которые для меня дороже всего. Это как раз то самое главное, чего у меня с ним больше никогда не будет, а он заслуживает гораздо большего, чем меня, чем это измученное существо, которое практически ничего не может предложить ему.

Но я лучше пока буду стоять здесь и чувствовать его руки, но при этом не произнесу ни слова. Потому что я слабая, я такая слабая, и я так хочу его, что меня это буквально убивает. Я не могу унять дрожь, я ничего не вижу перед собой, видеть мне мешает пелена моих слез.

А он меня не отпускает.

Он продолжает шептать мне «пожалуйста», а я хочу умереть.

Но мне кажется, что, если я задержусь здесь еще немного, я попросту сойду с ума.

Поэтому я поднимаю дрожащую руку и кладу ее ему на грудь. Я чувствую, как он напрягся, но я не осмеливаюсь смотреть ему в глаза. Я не могу видеть, как он наполняется надеждой, пусть даже на какую-то долю секунды.

Я пользуюсь его коротким замешательством и ослабшими объятиями и выскальзываю из его рук, из убежища его тепла, прочь от его бешено колотящегося сердца. И вдобавок я вытягиваю руку, показывая, что он не должен больше обнимать меня.

— Адам, — шепчу я, — пожалуйста, не надо. Я не могу… я н-не м-могу…

— Никогда не было никого другого, — говорит он во весь голос, уже не скрываясь ни от кого, ему уже все равно, что слова отдаются громким эхом по коридору. Его рука дрожит, он закрывает ею свой рот, проводит по лицу, потом по волосам. — И никогда не будет… я никогда не буду хотеть никого другого…

— Прекрати… ты должен прекратить это. — Я не могу дышать, не могу дышать, не могу дышать. — Ты этого не хочешь… ты не хочешь быть вместе с такой, как я… с тем, кто все равно в конце концов причинит тебе боль…

— Проклятие, Джульетта! — Он поворачивается и с силой прижимает ладони к стене, его грудь вздымается, голова опущена, голос ломается, он выговаривает слова по слогам. — Ты сей-час де-ла-ешь мне боль-но. Ты ме-ня у-би-ва-ешь…

— Адам…

— Не уходи, — напряженно произносит он, сузив глаза, как будто догадывается, что я собираюсь покинуть его. Словно он не сможет этого вынести. — Пожалуйста, — измученно выдавливает он. — Не уходи от всего этого.

— Мне… — начинаю я, а дрожь все усиливается. — Мне очень н-не хочется, но я должна. Жаль, что я так сильно люблю тебя.

Я слышу, как он зовет меня, но я уже мчусь вперед по коридору. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, но я бегу, бегу прочь, бегу мимо огромного скопления людей, столпившихся возле столовой, они все видят и все слышат, а я все равно бегу. Мне надо спрятаться, хотя я и понимаю, что это невозможно.

Мне придется видеть его каждый день.

Я буду хотеть его и на расстоянии в миллионы километров.

И тогда я вспоминаю слова Кенджи, его требования, чтобы я очнулась, перестала плакать и совершила какие-то перемены. И я осознаю, что исполнить свое обещание, возможно, займет более длительный период времени, чем я ожидала.

Поэтому прямо сейчас я бы с радостью отыскала какой-нибудь темный уголок, забилась туда и от души выплакалась.

Глава 24

Первым меня обнаруживает Кенджи. Он осматривается так, будто впервые видит эту комнату для тренировок, хотя я уверена в том, что это не так. Я до сих пор точно не знаю, чем он занимается, но мне точно известно одно: в «Омеге пойнт» Кенджи очень важная персона. И он постоянно чем-то занят. Он вечно в движении. Никто здесь, кроме разве что меня, да и то только в последнее время, видит его больше, чем по несколько минут в день.

Создается такое впечатление, что большую часть дня он проводит… невидимым.

— Да уж, — не спеша, произносит он, медленно кивая и прохаживаясь по комнате, сложив руки за спиной, — вы там в коридоре целое шоу устроили. Таких представлений тут у нас, под землей, давно не показывали.

Унижение и подавленность.

Я окутана ими. Разрисована ими. Я зарыта в них.

— То есть я не могу не процитировать последнюю строчку. Как там? «Жаль, что я так сильно люблю тебя». Гениально. Правда-правда, очень мило. Мне даже показалось, что Уинстон пустил слезу…

— ЗАТКНИСЬ, КЕНДЖИ!

— Я же серьезно! — обижается он. — Это было… ну, я даже не знаю. Типа красиво, что ли. Я и не знал, что у вас, ребята, так все далеко зашло.

Я подтягиваю колени к груди, забиваясь подальше в угол, прячу лицо в ладони.

— Не обижайся, но я сейчас действительно не хочу ни с кем разговаривать. Ладно?

— Нет. Не ладно, — отвечает он. — Мы с тобой должны работать.

— Нет.

— Давай же, — не отстает он. — Вставай! — Он хватает меня за руку и тянет так, что я вынуждена подняться на ноги. Я наугад пытаюсь врезать ему, но неудачно.

Я сердито тру щеки, убираю следы от слез.

— Мне совсем не до твоих шуточек, Кенджи. Пожалуйста, просто уходи. Оставь меня в покое.

— А никто и не собирается шутить, — спокойно отзывается он и берет в руки один из кирпичей, сложенных у стены. — И война в мире не прекратится только оттого, что ты рассталась со своим парнем.

Я смотрю на него, сжав кулаки, и мне хочется пронзительно закричать.

Похоже, ему до моего настроения нет дела.

— И что ты здесь делаешь? — спрашивает он. — Ты сидишь вот тут и пытаешься… что? — Он взвешивает кирпич в руке. — Ломать вот это?

Я побеждена и сдаюсь. Еще больше сжимаюсь в своем углу.

— Я не знаю, — говорю я. Шмыгаю носом, чтобы избавиться от последней слезинки. Пытаюсь вытереть нос. — Касл без конца повторял мне, что нужно «сконцентрироваться» и «обуздать энергию». — Я жестом показываю в воздухе кавычки, чтобы он понял, что я имею в виду. — Но все, что я знаю, так это то, что я могу ломать вещи. Но я понятия не имею, как и почему это происходит. Поэтому я не представляю себе, как он может ожидать от меня, что мне удастся повторить все то, что я когда-то натворила. Я же тогда не знала, что делаю. Правда, то, что я делаю сейчас, мне тоже не совсем понятно. Ничего не изменилось.