Страсти по мощам - Питерс Эллис - Страница 13

Родители его были на вид люди обычные, они привыкли к тихой, спокойной жизни и не сомневались как будто, что и впредь все у них будет идти как по маслу. У Кэдваллона было круглое, мясистое, улыбчивое лицо. Жена его была светловолосой толстушкой и, кажется, довольно ворчливого нрава. А парнишка, видать, удался в кого-то из отдаленных и воинственных предков. На его легкую поступь приятно было посмотреть. Росту он был среднего, однако отменно сложен, и оттого казался выше. Черные, курчавые волосы были коротко острижены. Он был гладко выбрит, с прекрасным цветом лица и смелыми, даже дерзкими глазами. Солнечные блики играли на высоких скулах. Малец уверен в себе — такому небось трудно смириться с мыслью, что его могут отвергнуть, да еще ради безродного чужака. Похоже, он ни в чем не привык встречать отказа.

Точно рассчитав самый подходящий момент, когда церковь наполнилась народом, появился высокий, величавый приор Роберт. Он вышел из крохотной ризницы, а за ним цепочкой проследовали остальные братья. Все заняли свои места, и началась месса.

Разумеется, женщины не могли участвовать в совещании свободных общинников. Не имели права голоса и вилланы , хотя порой им и удавалось влиять на принятие решений через своих знакомых из числа полноправных членов общины.

Поэтому, когда месса закончилась, свободные прихожане задержались, а остальные стали неторопливо, не роняя достоинства, расходиться, стараясь, впрочем, оставаться неподалеку, чтобы поскорее вызнать все, как только завершится сход. Те, кто имел право голоса, собрались на лужайке позади церкви. Солнце стояло уже высоко — до полудня оставалось не больше часа. Отец Хью вышел и изложил перед собравшимися суть дела — так, как оно было преподнесено ему. Он был духовным наставником этих людей и сознавал свой долг перед паствой, но у него был долг и перед церковью, служителем которой он являлся. Поэтому он сказал, что принц и епископ благосклонно отнеслись к просьбе монахов из Шрусбери, справедливость которой подтверждалась весомыми доказательствами. Привести эти доказательства он предоставил приору Роберту.

Приор выглядел так, что его самого впору было причислить к лику святых. Он всегда умел произвести впечатление, и наверняка сам предложил провести собрание здесь, на лугу, где солнечные лучи придадут его облику особое великолепие. Впрочем, Кадфаэль, зная о пристрастии приора к внешним эффектам, решил, что на сей раз Роберту все же не изменило чувство меры. Несомненно, он выглядел так, как нужно было для дела, только вот само это дело представлялось довольно сомнительным.

— Не похоже, чтобы их это радовало, — шепнул брат Джон на ухо Кадфаэлю, и видно было, что молодой монах и сам не слишком этим огорчен. Видать, порой брату Джону не чуждо было мелкое ехидство. И он был прав — лица слушателей отнюдь не выражали восторга по поводу чудес, которые валлийская святая устроила для этих англичан. Как ни витийствовал приор, добиться расположения схода ему не удавалось.

Прихожане колебались, переговаривались и переглядывались.

— Ну, если принц Овейн желает этого и епископ дает свое благословение, — нерешительно начал Кэдваллон, — то мы как верные дети церкви и добрые подданные государя, вряд ли…

— Оба, и епископ, и принц, полностью нас поддержали, — высокомерно прервал его приор.

— Но ведь дева-то у нас, в Гвитерине, — неожиданно вмешался Ризиарт. Голос у него был такой, какого и следовало ожидать, густой, глубокий и мелодичный, голос человека, привыкшего открыто высказывать все, что у него на сердце. — И она не принадлежит епископу Давиду, да и принцу Овейну тоже! Дева прожила здесь почти всю свою жизнь, и ни разу даже словом не обмолвилась о том, что хочет покинуть наши края. Так почему же я должен поверить в то, что ей вздумалось расстаться с нами теперь, когда прошло столько времени? И почему она не дала знать об этом нам? Почему, я спрашиваю?

— Я уже говорил вам, что она явила множество несомненных знамений, — возразил приор.

— Может, и так! — вскричал Ризиарт, — да только не нам. Это что же, по-вашему, учтиво? Да разве так мы должны думать о деве, избравшей Гвитерин своим домом?

Убежденность Ризиарта мигом разожгла тлеющее недовольство гвитеринцев. Со всех сторон раздались негодующие возгласы: «Святая Уинифред принадлежит Гвитерину и должна остаться здесь!»

— Может быть, вы посмеете сказать мне, — возвысил свой голос приор, — что обращались к ней с молитвами, взывали о помощи этой благословенной девы и воздавали ей должные почести? Назовите мне хоть одну причину, по которой она захотела бы остаться здесь, среди вас. Вы ведь могилу ее, и ту забросили.

— А если даже и так, — убежденно возразил Ризиарт, — так что с того? Неужто ты думаешь, что она на нас за это в обиде? Никто из вас не жил среди нас, а она жила. Вы — англичане, а она была валлийкой, хорошо нас знала, не сердилась на нас и в мыслях не имела нас покидать. А мы всегда знали, что она пребывает с нами, и не видели нужды кричать об этом на каждом углу. Если у нас возникала надобность в ее помощи, она знала об этом, и вовсе не требовала, чтобы перед ней ползали на коленях с мольбами и причитаниями. И уж если она бы и осерчала на нас за то, что могилка ее малость поросла ежевикой, то, уж конечно, нашла бы способ сказать нам об этом. Нам, а не вам — монахам далекого монастыря из чужой страны!

Толпа поддержала Ризиарта криками одобрения и восторга. Он был прирожденным проповедником, мало кто из англичан мог бы с ним соперничать. Кадфаэль слушал Ризиарта, и кельтская кровь вскипала в его жилах. Он молча радовался, и даже не потому, что приор Роберт отпрянул, побелев от ярости. Просто он вновь услышал голос Уэльса, возвещавший битву.

— И вы дерзнете, — прогремел Роберт, надменно выпрямившись во весь рост, — отрицать истинность чудес и знамений, которые, как я рассказывал, привели нас сюда?

— Нет! — не колеблясь отвечал Ризиарт. — Я ничуть не сомневаюсь, что вы и впрямь видели все эти знамения и поверили, что вас наставляют свыше. Но являть знамения и творить чудеса могут не только ангелы, но и демоны. И если вас и вправду наставляли небеса, почему же мы не получили никакого знака? А ведь маленькая святая здесь, а не в Англии. Она одной с нами крови, а родню просто так не бросают. Или, может быть, вы осмелитесь утверждать, что она предала своих? Разве в Уэльсе не нашлось бы для нее церкви, кельтской церкви, в какой она и служила? Зачем это ей понадобилась английская? Я ни за что не поверю, что она предпочла иметь дело не с нами, а с вами. Вас, должно быть, попутал дьявол! Уинифред тут ни при чем!

И снова дружный хор голосов поддержал Ризиарта, который сумел задеть прихожан за живое. Здесь, в кельтской глубинке, не слишком высоко чтили епископов да аббатов, а склонялись к древней апостольской церкви, приверженцы которой избегали пышности и показного величия, не подольщались к мирским властям, а предпочитали уединенную жизнь отшельников, исполненную молитв и благочестивых размышлений. Гул нарастал и превратился наконец в торжествующий рев. Приор Роберт, пожалуй неосмотрительно, возвысил повелительный голос, пытаясь заставить гвитеринцев умолкнуть.

— Она не сказала вам ни слова, потому что вы покинули ее в небрежении. Она обратилась к нам за признанием, которого не получила от вас.

— Это неправда! — заявил Ризиарт. — Хотя вы, в своем неведении, способны в такое поверить. Святая — добрая валлийка и знает своих соотечественников. Мы здесь не больно скоры на почести богатству и сану и не спешим снимать шапку и кланяться, ежели кто вздумает чваниться перед нами. Мы — люди простые, и если кого ценим, то чтим в своем сердце. Валлийская дева знает это, и ей ведомо, что ее саму мы никогда не забывали, даже если и не обихаживали как должно ее могилу. Душой она всегда была с нами, мы чувствовали ее попечение и заботу. Но эти кости, которые вы хотите забрать, они ведь принадлежат ей. Не нам и не вам, а ей! И пока она сама не скажет нам, что желает, чтобы ее останки увезли отсюда, они останутся здесь! Иначе мы будем прокляты!