Голые - Харт Меган - Страница 39

– Я знаю, знаю. – Она снова обняла меня.

Сара обожает обниматься. Любой может пасть жертвой ее объятий. Я позволила подруге стиснуть меня в выражение поддержки, хотя она и не ошибалась: я злилась. Немного на нее и немного на себя, потому что знала: Сара была абсолютно права.

– Он был частью моей жизни долгое время. Я почти вышла за него замуж.

– Но ты ведь этого не сделала. И, ягодка моя… – Подруга вздохнула и снова обняла меня, ласково поглаживая по спине. Потом отстранилась. – Я понимаю тебя. Правда. Но ненавижу, что он заставляет тебя так… переживать.

– Он не заставляет… – Я оборвала саму себя. Никогда не думала – или не допускала, – что Патрик заставляет меня переживать о чем бы то ни было.

– Все-все, держу рот на замке. Все, молчу. Тебе нужно поскорее добраться до дома к своему новому сладкому пупсику, чтобы успеть трахнуть его еще раз перед тем, как ты отправишься на работу… А мне… мне придется заниматься чисткой компьютеров адвокатов, умудрившихся нахватать вирусов на порносайтах. Я тебе говорила, что нашла у некоторых парней припрятанные папки с порнухой? Представляешь, транссексуалы в колготках! Черт возьми, глаза бы мои не видели!

– Дрянь какая!

Точно, – кивнула Сара. Потом в который раз обняла меня, добавив поцелуй в щеку, хотя для того, чтобы дотянуться до меня, ей пришлось подпрыгнуть на несколько дюймов. – Свистни мне, когда соберешься продолжить работу над оформлением студии. Или если я понадоблюсь тебе для фотосессии и все такое…

– На следующей неделе мне предстоит кое-какая работенка. Думаю, мне понадобится кто-то с красивыми руками.

Сара помахала своими пальцами передо мной:

– У меня красивые руки.

Я рассмеялась:

– Иди уже, иди. Я позвоню тебе позже.

– До связи, подружка! – Помахав мне рукой, Сара направилась к своей машине. Ветер резко отбросил назад ее волосы. Подруга шла так, словно владела этой парковкой, и прохожие оборачивались ей вслед. А я невольно завидовала ее уверенности в себе.

Я завидовала ее способности говорить то, что думает, и думать то, что говорит.

Мой телефон зазвонил, пока я наблюдала, как отъезжает Сара, и я вытянула его из кармана. Я узнала номер, увидела знакомую фотографию. Но вместо того, чтобы ответить Патрику, я сбросила его звонок и засунула телефон обратно в карман.

На дневной службе в Конгрегации Ахават Шалом не было скопища прихожан, и это оказалось весьма кстати: значит, будет меньше человек, с которыми придется поддерживать пустую светскую беседу. Я не была здесь на службах много месяцев, но заняла свое привычное место на скамье ближе к передним рядам, сбоку, там, где я могла наблюдать за раввином. Большинство паствы сидело позади меня, и это тоже пришлось мне по душе. Я никогда не пела хором с молящимися, по крайней мере вслух. Я все еще находилась в процессе изучения молитв.

Сегодня я была рада прогудеть мелодии вместе с остальными, не слишком усердствуя, чтобы понять произносимое на иврите, в котором вечно запиналась. Так уж вышло, что я знала тексты молитв только фонетически и должна была прочитать английский перевод, чтобы уловить смысл того, что происходит на службе. Мне казалось необязательным ходить в синагогу просто для того, чтобы бессмысленно что-то бормотать, не пытаясь вникнуть в значение слов. В противном случае я, возможно, могла бы ограничиться посещением церкви.

– Шалом, Оливия. – Раввин Левин сжал мою руку между своими ладонями и потряс ее. Что ж, весьма сердечный и политкорректный жест от нашего раввина. – Мы так давно тебя здесь не видели!

– Шалом, раввин. Мне понравилась ваша сегодняшняя речь.

На дневной службе обычно не звучали проповеди, но раввин Левин кратко поведал о новых началах, стартах с нуля и о том, что недавний Новый год, пусть и светский, дает второй шанс в жизни традиционным иудеям, которые празднуют Новый год осенью. – Мне понравилось, как вы посоветовали общине отмечать праздники, хотя формально они нашими и не являются.

– Мы должны жить в гармонии с окружающим миром. Да, нам, евреям, важно сохранять свое наследие, свою общность. Но, по крайней мере, здесь, в Гаррисберге, мы не живем в одной общине, где каждый поклоняется тому же, что и мы. Поэтому так ценно понять, как мы можем соединить воедино светские и религиозные аспекты наших жизней, – ответил раввин Левин, улыбаясь во весь рот. – Я рад, что тебе пришлась по душе проповедь.

Он коснулся моего плеча и прошел дальше, чтобы поприветствовать остальных прихожан.

«Мы должны жить в гармонии с окружающим миром», – это то, что я и сама рьяно поддерживала.

Отстаивая собственную идентичность, я тоже придерживалась подобных взглядов, хотя едва ли могла осознать, каковой эта моя идентичность была.

Первые несколько раз, когда я приходила сюда на службы, со мной никто не общался. Я подслушала шепот других верующих, предполагавших, что я, возможно, была из «тех эфиопских евреев», но ни один прихожанин так и не набрался храбрости, чтобы подойти и спросить меня об этом напрямик. Я прекрасно знала, как выглядела, с моей кожей цвета кофе с молоком и густыми нубийскими локонами до плеч. Я совершенно не вязалась с этими женщинами в дорогих брючных костюмах и мужчинами в сотканных вручную талесах[16]. Все они не могли знать, что я воспитывалась как минимум наполовину иудейкой и память о зажигании меноры и вращении дрейдла была для меня столь же яркой, как воспоминания о сидении на коленях Санты. Я пугала их.

По сравнению с синагогой в церкви все было иначе. Когда я пришла на мессу, сидевший рядом на скамейке человек повернулся и горячо пожал мне руку с такой беззаветной преданностью, что едва не раздавил мои пальцы. Толпа прихожан остановила меня после службы, чтобы поприветствовать в церкви, и засыпала вопросами: стала ли я новым членом их общины, не подумываю ли о том, чтобы присоединиться к ним. Верующие окружили меня, их улыбки были яркими, искренними и немного фанатичными. Они пугали меня.

Я не чувствовала себя своей ни в одном «доме Божьем». Ход служб был мне незнаком, точно так же, как и молящиеся. Я утешалась схожестью ритуалов в церкви и синагоге, хотя их религиозные послания в значительной степени отличались друг от друга.

И все же меня почему-то тянуло в Ахават Шалом – полагаю, мне нравилось бывать здесь из-за отсутствия чрезмерного гостеприимства. Тут мне не нужно было никому ничего доказывать. Не нужно было притворяться, что я знаю и понимаю суть происходящего, потому что никто не спрашивал меня о Боге с такой настойчивостью, как это делали прихожане церкви. Я не чувствовала, что должна открыто говорить о своей вере и что-либо высокопарно провозглашать.

Возможно, именно в этом году мне предстояло понять, что же именно я хочу провозглашать.

Возможно, именно этот год будет наполнен множеством событий и дел, подумала я, когда подъехала к парковке перед своим домом и не увидела там автомобиль Алекса. Разочарованная, я задрожала, выйдя из машины, и не только от морозного воздуха и холода серых небес, суливших снег. Скользнув в тепло моей квартиры, я сняла пальто, шапку и перчатки, а потом заварила себе кружку «Эрл Грей».

Наконец, я взяла телефон и набрала номер.

– Счастливого Нового года, – сказала я, услышав голос матери.

– Оливия! Тебя тоже с Новым годом! Я так рада, что ты позвонила!

Разумеется, я ей поверила. Она была моей мамой. Меняла мне подгузники, перевязывала разбитые коленки, держала меня за руку, когда мы переходили улицу. А еще она фотографировала меня перед каждыми школьными танцами. Моя мать любила меня, несмотря на все, что произошло, и то, как сильно я ее разочаровала. Я тоже любила маму, но мне было очень трудно простить ее за все те вещи, которые она говорила и делала. Может быть, ей тоже было трудно простить меня.

Обменявшись приветствиями, мы обе неловко замолчали. Не думала, что придумать тему для разговора будет так тяжело. Мама закашлялась. Мой взгляд упал на книгу, которую я читала.