Грязная любовь - Харт Меган - Страница 31

– Поесть не хочешь?

Сидя на корточках, он оглянулся на меня через плечо.

– Можно.

Я засунула две замороженные пиццы в духовку и поднялась наверх, чтобы переодеться в рабочую одежду. К тому времени как я спустилась, Гевин уже разложил кисти и ролики, разлил краску в лотки. Духовка издала сигнал. Гевин встал и повернулся ко мне.

Увидев его руку – впервые за все время нашего знакомства, – я встала как вкопанная. Рукав его водолазки задрался до плеча, обнажая три или четыре тонкие красные полосы. Порезы.

– Что у тебя с рукой?

Он опустил рукав, скрывая порезы.

– Кот поцарапал.

Я воспользовалась тем, чтобы уделить внимание пицце и никак не комментировать его ответ. Все может быть. Почему кот не мог его поцарапать? Может быть, так оно и было. Я больше не стала возвращаться к этой теме.

Он съел только два куска пиццы, хотя обычно его нормой было четыре. Я промолчала и в этот раз. Завернув то, что осталось, положила на столешницу.

– Возьмешь с собой, когда будешь уходить, – сказала я. – Я все равно это есть не буду.

Он чуть улыбнулся:

– Хорошо.

Я подавила желание протянуть руку и взъерошить ему волосы. Мальчикам, особенно когда им пятнадцать лет, вряд ли понравится подобное обращение.

Мы вернулись к работе, и он спросил, нельзя ли включить какую-нибудь музыку. Кажется, мне удалось удивить его своей коллекцией дисков.

– У вас здесь есть несколько приличных вещей, мисс Каванаг. – Он поднял последний диск одной из альтернативных рок-групп.

Я проглотила подразумевающееся «для немолодой уже дамы».

– Спасибо. Можешь поставить его, если хочешь.

Он так и сделал, и мы еще немного поработали, иногда бок о бок, иногда порознь. За последние несколько месяцев он подрос и теперь возвышался надо мной примерно на дюйм, поэтому я отдала ему на откуп стремянку, чтобы он заканчивал стены ближе к потолку.

– Знаешь что, Гевин, – сказала я немного спустя, – тебе необязательно называть меня мисс Каванаг. Можешь звать меня Элли.

Он взглянул на меня сверху вниз.

– Моя мама говорит мне, что я должен проявлять уважение к людям.

– Твоя мама права. Но если ты будешь называть по имени, я не сочту это неуважением ко мне. – Я закончила красить последний угол и повернулась, чтобы положить ролик в лоток. – Я разрешаю тебе звать меня по имени.

Гевин несколько секунд водил роликом по стене.

– Можно.

Комната стала выглядеть лучше, хотя еще один слой краски точно не помешает. Я начала уборку. Гевин мне помогал. Подсобка была маленькой, и потому мы натыкались друг на друга, обмениваясь неловкими улыбками, когда, например, Гевин поворачивался к раковине, чтобы положить туда ролик, а я пятилась, уступая ему дорогу. Я задела полку, на которой стояли моющие средства и лежали вешалки. Некоторые из них стали падать на пол, и Гевин потянулся, чтобы их схватить.

Ничего пошлого в этом не было. Он даже не касался меня, когда подставлял руки, чтобы удержать остальные книги от падения. Мы оба смеялись, пока я вдруг не бросила взгляд на заднюю дверь, в окне которой показалось чье-то лицо.

Мой смех оборвался, когда я с возрастающим смущением узнала миссис Осли. С бьющимся сердцем я прошла мимо Гевина и открыла дверь.

– Вы меня напугали.

– Я стучала в парадную, но мне никто не открыл. – Она улыбнулась мне, сузив глаза: – Гевин, пора домой.

– Я хочу помочь Элли закончить с уборкой…

– Домой. Немедленно! – Ее голос исключал всякие возражения.

– Все в порядке, Гевин, – сказала я. – Осталось совсем немного. Я сама справлюсь.

– Пойду возьму свитер, – сказал Гевин и вышел в коридор.

Мы с миссис Осли остались вдвоем в тесном пространстве моей подсобки. Между нами воцарилось неловкое молчание. Ей больше нечего было сказать мне, мне – ей. Возвращение Гевина – он снова надел капюшон – избавило нас от еще большей неловкости. Миссис Осли вышла, и он последовал за ней.

Я закрыла за ними дверь, думая о том, что приобрела в ее лице врага, хотя не могла понять, в чем моя вина.

Чад мог не звонить мне неделями, и я привыкла не особенно волноваться, когда это случалось. Мы поддерживали связь через электронную почту и открытки, обращаясь к телефонной связи, когда кто-нибудь из нас вдруг спохватывался, что мы не общаемся уже длительное время. Такое также случалось, когда в жизни одного из нас наступал кризис. Когда Чад не позвонил мне, после того как я оставила ему сообщение, благодаря его за то, что он прислал мне «Принцессу-бродяжку», я не встревожилась. Но по прошествии нескольких дней, в течение которых не ответил ни на одно из моих электронных писем, я поняла: что-то случилось.

Когда он взял трубку, его голос звучал невнятно, словно он говорил с полным ртом сиропа.

– Алло?

Чад немного приободрился, услышав мой голос, но до свойственной ему экспансивной балабольни было далеко. Он что-то пробормотал насчет кучи работы, своей занятости в любительском театре, сообщил о рождении ребенка у сестры Люка, но все это было только балластом, заполнявшим тишину. Главного он мне так и не говорил.

– Что случилось? – наконец сама спросила я. – Скажи мне, Чедди.

Он молчал так долго, что можно было подумать, будто нас разъединили, но я слышала его дыхание.

– Просто я немного не в настроении, Элли.

– Ох, Чад, – вздохнула я, так как что еще можно на это ответить? Никакие обнадеживающие слова в любом случае не заменят объятий. – И как ты себе его поднимаешь?

Мне это удалось – он выдавил «кхе-кхе».

– То же, что и всегда. Топлю свою депрессию в сандэ[6]с горячим шоколадным сиропом.

Это все-таки было лучше, чем алкоголь, к которому Чад не притрагивался.

– Что говорит на этот счет Люк?

Чад снова ответил не сразу.

– Он ничего не говорит. Я молчу об этом.

– Ты должен ему сказать, – мягко, но настойчиво призналась я. – Вы живете вместе. Конечно, от него это не укрылось.

– Мы этого не касаемся, – сказал Чад. – У Люка всегда хорошее настроение. Я не хочу его омрачать. Не хочу и чтобы ты из-за меня расстраивалась, Элли. Мне нужно это просто пережить.

– Но ты можешь переживать это не один.

– Извини меня, если я тебя не пойму, – сказал Чад с такой ехидцей, какую я слышала от него впервые, – мисс Остров Независимости. Лучше скажи-ка мне, моя старшая сестрица, когда ты в последний раз плакалась кому-нибудь в жилетку?

Он замолчал. Я тоже молчала в ожидании его извинений. Они не последовали, и через минуту я проскрипела «пока» и повесила трубку. Иногда, даже когда знаешь, что другой человек прав, проще принять оскорбленный вид, чем признать чужую правоту.

Меня уже приглашали на вечеринки, устраиваемые для демонстрации товаров сетевого бизнеса, – свечей, кухонной утвари, драгоценностей. Из вежливости заказывала что-нибудь из предлагаемой продукции. Я поступаю так не только потому, что хочу тратить время, сидя в гостиной незнакомого мне человека, и, хихикая, предлагать товар, который мне самой задаром не нужен, а потому, что таким образом не только помогаю женщинам – кто-то из них просто вынужден заниматься подобной работой, даже если это не нравится, – но и получаю кучу вещей, которые затем могу сплавить своей матери на Рождество или на день рождения.

Марси не предлагала мне приобрести мерные ложки, серьги или миксер. Но также не позволила мне отвертеться, перелистав глянцевую брошюрку и приняв от меня чек. Она настояла на том, чтобы я пошла к хозяйке, устраивающей подобную вечеринку, а я не смогла найти убедительный довод, чтобы отвертеться.

Протокол проведения подобных мероприятий мне не известен, поэтому я с минуту стояла перед дверью квартиры, споря сама с собой, как мне о себе объявить: то ли постучать, то ли самой открыть дверь. Позади меня появились две женщины и избавили меня от необходимости принимать решение.

– Вы пришли взглянуть на игрушки? – хихикнула та, что повыше.