Покаяние брата Кадфаэля - Питерс Эллис - Страница 3

— Я и не собирался, да нужда привела. Гонцы Роберта Горбуна, знаешь ли, не сидят без дела. Зайдем-ка внутрь, присядем, и я расскажу тебе, что нынче затевается. Кое-какие новости касаются всех добрых служителей церкви, и об этом я только что поведал Радульфусу. Но есть один вопрос, который напрямую затрагивает тебя, как, впрочем, — признался он со вздохом, толчком открывая дверь сарайчика, — и меня тоже.

— Ты получил новости от Лестера? — спросил Кадфаэль, задумчиво глядя с порога на молодого друга. — Значит, граф Роберт по-прежнему поддерживает с тобой связь? Видать, он тебя ценит и связывает с тобой определенные надежды. Ну и что он нынче затевает?

— Да затеял все вроде бы и не сам граф, но теперь, кажется, и сам увяз в этом по уши. Первые шаги предприняли епископы, но Лестер поддержал их, как поддержат, надеюсь, и многие разумные лорды из обеих партий.

Хью уселся рядом с Кадфаэлем в сарайчике, наполненном благоуханием сушеных трав, гирляндами свисавших с потолочной балки и шуршавших от дуновения проникавшего через открытую дверь ветерка, и поведал монаху, что намечается в Ковентри и почему можно надеяться на некоторый успех.

— …Правда, одному Господу ведомо, захочет ли кто-либо из них сделать шаг навстречу. Стефан нынче рад-радешенек тому, что заполучил в союзники Честера, да в придачу еще и младшего сына Глостера, но и у Матильды есть свои козыри.

В Нормандии она хозяйка положения, а многие наши бароны имеют земли и там и здесь. Им приходится оберегать свои владения по обе стороны пролива. Думаю, что все больше и больше умных людей будет с готовностью клясться в верности кому угодно, но всеми правдами и неправдами уклоняться от участия в военных действиях. Так что попытаться в любом случае стоит. Роже де Клинтон умеет убеждать людей, когда имеет в этом нужду, а нынче нужда у него немалая. Он поставил своей целью отбить Эдессу у Зенги, атабега Мосула. Да и Генри Винчестерский скажет свое веское слово. Я все рассказал аббату, но, — Хью с сожалением покачал головой, — не больно мне верится в то, что епископы пригласят на совет и монашескую братию. Скорее всего, они постараются удержать поводья в собственных руках.

— Согласен с тем, что успех этого дела столь же желателен, сколь и сомнителен, — откликнулся Кадфаэль, — но одного в толк не возьму. С чего ты решил, что все это затрагивает меня напрямую?

— Погоди, я ведь еще не все сказал.

Хью никак не мог решиться выложить печальную новость напрямик, а потому начал издалека:

— Ты помнишь, что случилось летом с замком Фарингдон, тем самым, что был только что построен Робертом Глостерским? Когда кастелян, поставленный младшим сыном Глостера, сдал замок королю?

— Ясное дело, помню, — отвечал Кадфаэль. — Воинам ничего не оставалось, как вступить в войско Стефана, когда их командиры открыли ворота. А в Криклейде обошлось и без осады. Филипп перешел на сторону короля со всем гарнизоном.

— Так оно и было, — осторожно продолжал Хью, — но некоторые фарингдонские рыцари отказались изменить присяге, были обезоружены и взяты в плен. Стефан раздал их своим союзникам — старым и новым, — хотя я подозреваю, что новым досталось больше, ибо таким образом король обеспечивает их признательность, а стало быть, и верность. Лестер не зря разослал лазутчиков и соглядатаев в окрестности Оксфорда и Мэзбери — они выведали имена и пленников, и тех, кто их держит. Некоторых, правда, уже выкупили. За некоторых выкуп запросили, причем немалый. Однако в этом перечне числится один рыцарь, выкупа за которого никто не потребовал. Более того, неизвестно, где его прячут. Со дня падения Фарингдона никто его не видел и ничего о нем не слышал. Для Роберта Глостерского имя его ничего не значит, но для меня, Кадфаэль, — совсем другое дело…

Теперь монах был весь внимание — по необычно осторожному и нерешительному тону друга он понял, что Хью собирается сказать нечто очень важное.

— …Для меня и для тебя тоже…

— Выкупа за него не требуют, — так же осторожно промолвил Кадфаэль, — и содержат в тайном месте. Не иначе как он угодил в руки человека, который его ненавидит. А коли так, плата за освобождение будет очень высока. Если его вообще согласятся освободить.

— То-то и оно, — удрученно кивнул Хью. — По словам Лестера, Лоран Д'Анже повсюду справлялся об этом рыцаре, но безуспешно. Самого Д'Анже граф, конечно же, знает, но не его молодых вассалов… Прости меня, но я должен сказать всю правду. Оливье Британец был среди защитников Фарингдона. А теперь Оливье в плену, и одному Господу ведомо у кого.

Повисло молчание. Затем, осмыслив услышанное, Кадфаэль глубоко вздохнул и сказал:

— Он мужчина, воин и, как всякий воин, привык смотреть в глаза опасности и идти на риск.

— Конечно, он готов был к опасности, но не такого рода. Ему ведь и в голову не могло прийти, что родной сын Глостера выступит против отца. Правда, я не знаю, сколько времени он провел в Фарингдоне, и каковы были настроения других молодых рыцарей. Похоже, многие из них думали также, как и Оливье. Замок был только что выстроен, и Филипп сам набрал гарнизон с тем расчетом, чтобы эта цитадель была надежно защищена. А когда замок оказался в осаде, Глостер пальцем не пошевелил, чтобы помочь его защитникам. Но Лестер не оставит попыток вызволить всех, попавших в неволю. А если встреча в Ковентри состоится, как и задумано, можно будет попробовать договориться об обмене или взаимном освобождении всех пленных. Думаю, такое предложение поддержат благоразумные люди из обеих партий. — Оливье всегда идет своим путем, — пробормотал Кадфаэль, уставясь в стену сарая и не видя ее. Перед его мысленным взором предстало жаркое солнце, песок и море, омывающее побережье Иерусалимского королевства. Святая земля, легендарный мир, некогда хорошо знакомый Кадфаэлю. Земля, где вырос Оливье и где на пороге возмужания он принял веру отца, которого никогда не видел.

— Сомневаюсь, — с расстановкой произнес Кадфаэль, — что найдется темница, способная надолго удержать Оливье. Спасибо, Хью. Если узнаешь что-нибудь новое, тут же извести меня.

На этом друзья расстались. Уходя из садика, Хью думал, что, хотя монах и бодрится, на самом деле на душе у него тревожно. Едва ли он сможет бездействовать, положившись во всем на самого Оливье и Господа Бога.

Когда Хью, выполнив свой грустный долг, ушел, Кадфаэль загасил жаровню, закрыл сарайчик и направился в церковь. До вечерни оставался еще час. Брат Винфрид все еще старательно копался на грядке, уже очищенной от бобов в ожидании приближающейся зимы. Тонкая вуаль пожелтевших листьев льнула к деревьям, а высокие розовые кусты венчали плотные бутоны, которым уже не суждено распуститься.

В сумраке просторного храма Кадфаэль склонился перед алтарем святой Уинифред, словно приветствуя почитаемого, но давнего и близкого друга. Он в первый раз усомнился в том, что имеет право обременять святую своей просьбой, ибо был намерен просить за другого человека, причем такого, какого ей, возможно, трудно будет понять. Правда, хотя обликом Оливье удался в мать, он наполовину валлиец. Но редкостное сочетание сирийской и валлийской крови, пожалуй, способно породить такие мысли и чувства, что в них даже святой непросто будет разобраться.

Терзаемый сомнениями, Кадфаэль пал ниц перед высоким алтарем, средоточием неземной силы, и распростерся на холодных каменных плитах. Он впервые почувствовал, что просто преклонить колени недостаточно, и как бы преподносил ей всего себя во искупление греха. Греха, еще не совершенного, ибо он выражался лишь в намерении. Ежели будет на то воля и милость его могущественной покровительницы, ему, возможно, и не придется совершать ничего неподобающего. Однако он искренне исповедовался перед ней, полностью раскрывая свои замыслы, и молил святую даже не простить, но понять его. Прижавшись лбом к холодному камню, он предоставил не словам, а мыслям донести до Уинифред его нужду.

— Я обязан, обязан сделать это независимо от того, благословение получу или запрет. Ибо ни запрет, ни благословение не имеют значения — лишь бы мне удалось то, что я должен совершить.