Седьмой грешник - Питерс Элизабет - Страница 35

Энди прокомментировал этот поступок довольно невежливым замечанием насчет богатых и тех, кто к ним примазывается. Джин слабо отмахнулась, но на самом деле она просто выполняла данное Жаклин обещание — ни в коем случае не ходить одной.

Майкл захлопнул дверцу машины. Когда он повернулся уходить, Джин почувствовала, как что-то легкое упало ей на колени. Листок бумаги был сложен в несколько раз, но она догадалась, что это один из рисунков Майкла. В полутемном такси она и не стала его разглядывать.

Было еще рано, Жаклин, наверно, долго пробудет на своем обеде. Однако, пока Джин собиралась с духом, чтобы войти в темный холл, она поняла, что в квартире кто-то есть. Холл был освещен, и из кухни доносились какие-то звуки. Она помедлила, придерживая дверь лифта. Но вот зашаркали шаги. Появилась Жаклин, и ее вид вполне соответствовал унылому шарканью. На ней был выцветший бумажный халат, а усталое лицо прорезали озабоченные складки.

Джин вышла из лифта и закрыла дверь.

— Что это вы так рано?

— Обед был деловой, — как-то странно скривила рот Жаклин. — А ты приехала на такси?

— Да. Может, расскажете мне, что происходит?

Жаклин опустилась в кресло.

— Думаю, не надо бы, — ответила она.

Джин тоже села, и сейчас же к ней через всю комнату протрусил пудель и растянулся у ее ног. Двери на балкон были раскрыты, в них залетал легкий ветерок, неся с собой запах пиний и тихий шелест ветвей, напоминающий шепот моря. Звуки, запахи и ощущения сливались в одно, и это всегда будет приходить на память Джин, когда разговор коснется вечеров в Италии, так же как разогретая солнцем улица, со старыми домами с обеих сторон, всегда будет ностальгически напоминать ей о Риме в летний день. «Не хочу лишаться всего этого, — подумала Джин, — но придется, иначе воспоминания превратятся в кошмары, если только...»

— Значит, вы не изменили свое мнение, — спросила она. — Насчет смерти Альберта?

— Нет, не изменила. Ты что, решила, что я бросаю тебя? Я ведь и обидеться могу.

— Нет, на самом деле я в это не поверила. Я даже подумала, не был ли визит лейтенанта больше чем совпадение.

— Послушай, — устало проговорила Жаклин. — Я не стала бы разводить тайны ради собственного удовольствия. На это есть причины. Главное — ты не беспокойся. С тобой ничего не случится... А это что?

— Наверно, художество Майкла. Он только что дал мне его.

Жаклин вопросительно подняла брови, и Джин кивнула. Жаклин разложила лист на кофейном столике. Увидев, как напряглись ее плечи, Джин загорелась любопытством, подошла и тоже склонилась над рисунком.

Он был выполнен блестяще — так хорошо Майкл еще не рисовал, и ни один из его рисунков не казался столь пугающим. Манера резко отличалась от его обычной — быстрой и размашистой. Здесь работа была почти ювелирная — маленькие фигуры с тщательно выписанными деталями. А главное, отчего у Джин на мгновение перехватило дыхание, рисунок был на ту же тему, что и ее набросок, сделанный в тот день в библиотеке.

Так же, как и она, Майкл изобразил вереницу неподвижных византийских святых... Или... грешников? Фигур было семь. Поражало портретное сходство каждого, но Джин привели в недоумение не лица, а детали костюмов и символика.

Сначала, как свойственно всем людям, Джин отыскала себя. И на первых порах осталась довольной, Майкл польстил ей: прелестное маленькое лицо сердечком с характерной для нее улыбкой. Майкл изобразил ее святой Агнессой, с ягненком у ног... Но тут Джин резко выпрямилась, фыркнув, не то от смеха, не то от досады. У ягненка тоже было ее лицо. Даже пристально вглядываясь в рисунок, Джин не могла понять, как Майклу это удалось, — с одной стороны, у ягненка была овечья мордочка, овечьи рот и уши, и все же он, несомненно, походил на нее.

Дейну Майкл изобразил в виде Марии Магдалины. Эта святая была более популярна в искусстве Ренессанса, воспевавшем красоту нагого тела, но Майкл ухитрился создать превосходную сатиру на жесткий византийский стиль — длинные стилизованные волны ниспадающих волос скорее открывали, чем прятали заветные прелести, а маленькие пухлые ручки с деланной скромностью пытались защититься от любопытных взглядов.

Энн тоже была представлена святой девственницей, но к ней Майкл оказался добрее, так, по крайней мере, подумала Джин, пока не вгляделась в рисунок получше. У Энн было лицо мученицы. Под кажущейся безмятежностью скрывалось глубокое страдание. Джин не сразу поняла, какую святую выбрал для Энн Майкл. Только разглядев в руках у нее башню, Джин поняла, что это — святая Варвара, которую злодей отец держал в заточении, а потом передал непокорную дочь-христианку в руки палачам.

Узнать Энди было нетрудно — доспехи и копье с головой дракона, из которой струилась кровь, говорили о том, что это святой Георгий. Интересно, Майкл и на самом деле видит в нем победителя дракона? Тед был прекрасным святым Стефаном — в поднятой руке он держал первый камень, брошенный в него толпой, и с таким высокомерием взирал на своих преследователей, что за одно это толпа должна была забить его насмерть.

Узнать Хосе было сложнее. На нем красовались митра и одеяние епископа. А из высших духовных чинов многие впоследствии были причислены к лику святых. Но выражение прилежной сосредоточенности и книга под мышкой позволяли узнать святого Августина, который, как известно, даже погрузившись в занятия, поначалу не находил в себе сил отказаться от суетной жизни и молил Бога послать ему воздержание, добавляя... только позже, не сейчас. А в глазах Хосе под сосредоточенно наморщенным лбом святого горел огонь, явно характерный именно для того периода жизни Августина, когда он еще не отказался от мирских радостей. Со стороны Майкла это был довольно злой выпад.

В конце вереницы святых Майкл нарисовал самого себя, и, хотя Джин сперва хихикнула при взгляде на это изображение, углы ее рта тут же опустились, и она простила Майклу его легкомысленные издевки над другими. Такого отталкивающего Иоанна Крестителя она еще не видела. Майкл представил его истощенным, безобразным, с дикими глазами. Ребра у него выпирали наружу, а взлохмаченные волосы обрамляли лицо человека, которому остался всего шаг до безумия.

В процессии участвовали все Семь Грешников, но на заднем плане маячили еще две фигуры. Джин покосилась на Жаклин. Ее приятельница не отличалась особой набожностью, но рисунок, изображающий ее, можно было счесть даже богохульным. Развевающиеся волосы не скрывали лица, но лицо это не выражало ни непорочности, ни материнской любви — во всяком случае, в нем и следа не было того Идеального Материнства, олицетворением которого считается та, в чьей роли выступала Жаклин. Правда, такое же выражение Джин видела когда-то на лице у собственной матери, но при обстоятельствах, о которых ей и вспоминать не хотелось. Голову Жаклин украшала сдвинутая набекрень корона, а нимб выглядел довольно убогим.

Джин с трепетом перевела глаза на последнюю фигуру: интересно, что же Майкл сделал со Сковилом. Но то ли у художника еще теплились остатки пиетета к профессору, то ли он не воспринимал его, как другие, только он не стал изображать Сковила в тех ролях, которые напрашивались сами собой. Поначалу Джин никак не могла понять, кого из высокопоставленных римских джентльменов являет собой изящно задрапированный в тогу профессор. Потом, разглядев музыкальный инструмент, выглядывавший из-под тоги, она внимательно всмотрелась в завитки кудрей, падающих на лоб этого знатного римлянина, и ахнула. Тут уж Майкл перехватил! Возможно, Сковил и грешник, как все остальные, но надо ли было превращать его в Князя всех грешников?

— Этот мальчишка сказочно талантлив, — прошептала Жаклин. — Я не видела его серьезных работ, но даже с такими рисунками он сразу завоевал бы кучу призов.

— Но он жесток, — возразила Джин.

— И Хогарт был жесток, и Домье.

— Вам кажется, его можно с ними сравнивать?

— Господи, несомненно, да! Вещи такого рода требуют не только владения техникой. У знаменитых карикатуристов должен быть дар экстрасенсов. Они видят людей насквозь.