Таящийся ужас 3 - Гриньков Владимир Васильевич - Страница 86

Купание было ее страстью. Поэтому Роберт по-рабски уступил ей и купил дом у реки. За этим шагом последовали некоторые другие траты, поскольку Лауре очень хотелось, чтобы к ним заглядывали в гости обитатели соседних домов, жители острова, а также пассажиры судов, совершавших роскошные круизы, причем всем им требовались напитки, много напитков. Ей же самой требовались наряды, чтобы она могла заходить в соседние дома, бывать на острове и в каютах, где их тоже поджидали напитки. Она постоянно пилила Роберта, чтобы он купил лодку. Пока он был на работе, она слонялась в бикини по лужайке, полого спускавшейся к реке, или переплывала на другой берег, чтобы поприветствовать друзей, которые даже не были ее друзьями, или просто плавала, разговаривая сама с собой, после чего, окрепшая и посвежевшая, возвращалась домой, готовая с новым пылом насмехаться и издеваться над мужем.

Реку она считала своей личной собственностью. Неважно; сколько по ней плавало лодок, сколько людей окунались в ее воды — это была ее река. Она пользовалась ею, потому что река принадлежала ей. Она любила ее — любила, чтобы с готовностью отдаться ей, а потом командовать — ею. Она насмехалась над быстрым течением, уступая его силе и позволяя ему уносить ее тело почти к самой плотине, но всегда точно зная, где надо остановиться.

Иногда темными вечерами, когда над головой светила луна или вообще ничего не светило и вокруг стояла кромешная тьма, она спускалась по лужайке к реке и переплывала на другой берег, где выходила на точно такую же лужайку, но уже перед другим домом — в нем проживал одинокий майор, всегда с радостью угощавший ее разнообразными напитками. Между собой ни Роберт, ни она сама никогда не называли его иначе как майором. Поначалу это было нечто вроде шутки, но со временем Лаура начала говорить о нем в менее игривом тоне и стала подмечать, что он довольно мил, хорош собой и вообще душка. В общем, настоящий мужчина.

В дом к майору она входила нагая, если не считать двух тоненьких полосок нейлонового бикини, подолгу задерживалась у него, а потом возвращалась назад — мокрая и веселая.

Иногда Роберт знал — хотя не решался применить меры дисциплинарного воздействия — что Кандида подсматривала за матерью из своего окна на втором этаже. Она давно уже должна была лежать в постели и видеть седьмой сон, ан нет — стоит и смотрит широко раскрытыми, внимательными глазами на то, как Лаура выходит из воды, отряхивается и с надменным видом вышагивает по лужайке, выстукивая пальцами по едва прикрытой груди легкую барабанную дробь.

Как-то раз Лауре было предъявлено официальное обвинение в нарушении каких-то там запутанных правил поведения на воде. Она уплатила штраф и долго смеялась над этим инцидентом, а вместе с ней смеялись и ее друзья. При этом они, правда, говорили, что однажды она заплывет слишком далеко, ее смоет с плотины и кинет на жесткие надолбы волноломов, однако в их интонациях при этом слышалось скорее восхищение ею, а кроме того, они и сами не верили в возможность подобного исхода.

До тех пор, пока ее действительно не унесло течением.

И вот она мертва, ее — больше нет. Невозможно было поверить в то, что ее злобный, уничижительный голос наконец умолк навсегда, заглушенный ревом и грохотом падающей воды.

«Пожалуй, так складывается жизнь любой супружеской пары». — Роберт не мог забыть эту фразу, прозвучавшую однажды так звонко, совсем легко, и в то же время нарочито, с явным расчетом на то, чтобы ее услышало как можно больше людей. «Мужчины! Сначала они с восторженным криком кидаются на вас, а потом они затихают, словно обмякают, и их исступленные вопли переходят в надсадный стон. Думаю, что так происходит со всеми».

На самом же деле она отнюдь так не думала, ибо была уверена в том, что существует где-то мужчина, способный удовлетворить всем ее требованиям… Вся ее ненависть была припасена исключительно для Роберта и безустанно направлялась ею именно против него.

Но вот она умерла, и ее ненависть, вроде бы, должна была умереть вместе с ней.

Как ни странно, этого почему-то не ощущалось. Она продолжала жить в своих обидах, и едва ли следовало ожидать, что сила их воздействия исчезнет в один миг.

Ее мстительность стала живой, физической силой, более мощной, чем она сама. Роберт напряженно противостоял ей, упрямо склонив голову, подобно человеку, который намеревался жить наперекор безжалостно дующему ветру и потому не сразу смог перестроиться, когда ветер дуть перестал.

Если бы он умер первым, сочла бы она тогда возможным воплотить в жизнь все уготованные ему угрозы и все данные самой себе обещания? Лишившись объекта своих нападок, не усомнилась ли бы она в их изначальной целесообразности и разумности?

Роберту сейчас стало легче проявлять даже нечто вроде симпатии по отношению к покойной супруге: он мог позволить себе быть беспристрастным и терпимым в своих воспоминаниях о ней. Легче стало оценить нанесенный ущерб, отыскать нужные, психологически выверенные фразы, понимающе кивать головой в ответ на ее выходки и вконец запутавшиеся страдания. Она превратила его жизнь в ад, но даже не будь его — против кого можно было бы вести эту нескончаемую войну, смогла ли бы она обрести счастье?

И вот ее больше нет. Он продолжал твердить себе, что ее больше нет.

Джанет была миниатюрной женщиной с темными волосами и негромким голосом. Глядя на нее, трудно было представить себе больший контраст по сравнению с Лаурой. Едва ли именно по этой причине Роберт остановил на ней свой выбор — просто в мозгу у него тогда сложилось некое подобие убежденности в том, что именно полная противоположность образу Лауры способна как ничто другое обеспечить ему столь желанный и неизбежный успех в повторном браке. Сравнения между ними волей-неволей бросались в глаза, однако он старался не распространять их на Джанет.

В отличие от Лауры, которая практически никогда не интересовалась домом, Джанет уделяла ему много внимания. Ей больше нравилось отыскивать в окружающих предметах привлекательные черты, нежели копаться в их недостатках. Пепельницы в доме всегда были вычищены, комнаты убраны, полотенца не валялись кучей на полу ванной, свет не горел, где не надо, и не хлопали двери. Ей удавалось быть опрятной и в то же время несуетливой. Казалось, в доме даже запах стал иным, он наполнился новым светом и новым уютом.

Джанет было тридцать пять лет, и прежде она никогда не была замужем. Обстоятельства ее жизни складывались таким образом, что хотя ни одно из них само по себе не имело сколь-нибудь решающего значения, взятые вместе, они не позволили ей обрести собственную семью. На долю ее родителей выпало немало жизненных невзгод, так что оба теперь целиком зависели от дочери. Отец ее вскоре и вовсе слег. Потом ей пришлось оставить работу в Уэльсе, чтобы ухаживать за братом, сильно покалечившимся в результате несчастного случая. После этого — малоутешительный год жизни в Канаде и трехлетний роман с женатым мужчиной, которому в конце концов пришлось положить спокойный, но достаточно решительный конец. Если у нее на сердце и остались застарелые раны, то она явно предпочитала не бередить их.

После стольких лет независимой жизни она вполне могла бы проявлять робость и неловкость в браке, однако на деле повела себя весьма умело и чутко. Радость пришла к ним как бы сама собой, без особых усилий с их стороны.

У Лауры было восхитительное тело. Даже в свои сорок лет оно оставалось гладким, лоснящимся, прелестным, как у восемнадцатилетней девушки. Несмотря на свои беспрестанные сетования, она практически без ущерба для себя перенесла рождение двоих детей. И все же при всей безупречной красоте она оставалась холодной, недоступной и во многом неблагодарной женщиной.

Джанет же была — да, ему пришлось признать это, — была похожа на котенка, свернувшегося калачиком в постели. Нелепое, конечно, сравнение. Он представил себе, как бы расхохоталась Лаура, услышав нечто подобное. Калачиком!

А почему бы нет? Что в этом такого? Впрочем, ему едва ли стоило волноваться насчет того, чтобы сказала по этому поводу Лаура, поскольку она вообще уже ничего не могла сказать.