Последняя трапеза блудницы (Загадка последнего Сфинкса) - Солнцева Наталья - Страница 44

– Благодарю вас, но я тороплюсь. Всего пару вопросов! Скажите, в жизни Дины было что-нибудь, связанное с насекомыми?

Людмила Романовна не хотела говорить о невестке. Лучше она еще раз переберет подробности собственной биографии, расскажет о детстве и юности Власа, лишь бы это не касалось Дины.

– В каком смысле? – с неохотой произнесла она.

– Например, нет ли у нее татуировки на теле в виде стрекозы или жука?

– Насколько мне известно, нет. А почему это вас интересует?

Астра не придумала заранее, как будет выкручиваться, – пришлось импровизировать.

– Понимаете, мои виде?ния связаны с символами, которые я пытаюсь разгадать. В последнее время я часто вижу бабочек, стрекоз, шмелей.

– Странно… – пробормотала Людмила Романовна.

– Может быть, у Дины была какая-то роль в театре, связанная с насекомыми?

– Например, в опере «Стрекоза и муравей»?

– Да! – обрадовалась Астра. – Что-нибудь подобное.

– Вы об этом Оленину спросите. Я не разбираюсь в репертуаре певцов. Дина изредка выступала в камерных концертах, а когда вышла замуж, сразу оставила сцену.

Как Астра ни старалась, у Никоновой ничего больше выудить не удалось. Та ловко перевела беседу на другую тему – пустилась в воспоминания о детстве Власа: каким он был способным ребенком, каким артистичным, как тонко чувствовал музыку.

– Хотите, я покажу вам его фотографии?

Астра кивнула. Авось среди снимков окажется что-то важное.

Людмила Романовна принесла два толстых переполненных альбома и постепенно увлеклась, любуясь Власом-первоклассником, потом худощавым юношей со скрипкой в руках…

– Вот это его первый концерт в музыкальной школе! – с гордостью поясняла она. – А тут я встречаю его с конкурса в Братиславе. Вот он совсем маленький… годовалый…

Фотографии были в беспорядке: и Власа, и самой Людмилы Романовны, которая в юности отличалась красотой и хрупкостью, и молодого военного с тяжеловатым подбородком, с погонами лейтенанта на широких плечах.

– Мой бывший муж… – мельком произнесла Никонова. – Этот брак сломал мне творческую карьеру. Я подавала надежды, меня приглашали в государственный ансамбль народного танца. Но тут появился лейтенант Никонов, вскружил мне голову… я вообразила, что встретила великую любовь, все бросила, поехала с ним к черту на кулички…

– Вы танцевали? – удивилась Астра.

– И весьма недурно! С пяти лет в детском ансамбле «Терпсихора», потом перешла в юношеский состав. Мы выступали на фестивалях, сборных концертах, ездили по всей стране. Моим любимым танцем была кадриль. Вот, смотрите… это Дом культуры, где занимался наш ансамбль, здесь мы танцуем на новогоднем празднике, а тут – на юбилее «Терпсихоры»…

Один снимок привлек внимание Астры.

– А здесь? – спросила она.

– Это «Хоровод пчел». Боже, боже… как могла бы сложиться моя жизнь, не выйди я тогда замуж!

– Дайте мне эту фотографию, – попросила Астра. – На время. Я потом верну.

– Зачем?

– Не знаю, – искренне ответила она. – Пока не знаю…

Следующей в списке людей, которых Астра наметила сегодня обойти, значилась Александрина. Но под каким предлогом к ней нагрянуть? Вдруг дама наотрез откажется от разговора? «Заеду сначала к художнику, заберу портрет, попробую еще раз предупредить о грозящей ему опасности, – решила она. – А там видно будет».

В мастерской Домнина пахло горячим шоколадом и пирожными. Живописец приготовил легкое угощение, бутылку шампанского.

– Картины – это мои корабли, отправляющиеся в большое плавание! – воскликнул он, приглашая Астру сесть на турецкий диван. – Мы непременно должны выпить за их счастливую судьбу. Когда я расстаюсь с каждой из них, меня одолевает грусть.

Пробка с громким хлопком полетела в потолок, а из зеленого горлышка бутылки ударила струя пены. Домнин держал шампанское так, чтобы несколько брызг попали на портрет, завешенный льняным покрывалом. Только потом он разлил шипучее вино в бокалы.

– Сначала сделайте глоток, таков ритуал.

Астра послушалась.

– А теперь…

Художник не показывал картину, а будто бы совершал некое таинство. Отработанным жестом он сорвал покров… и взгляду Астры предстала женщина в черном наряде из кружев и атласа, сидящая спиной к зрителю. Ее лицо с загадочной полуулыбкой и туманными глазами отражалось в зеркале, обрамленном массивным позолоченным багетом. Такой же багет обрамлял и саму картину, повторяя форму зеркала – овальную, а не традиционно прямоугольную, отчего возникала перспектива бесконечности. По бокам зеркала горели свечи, не две-три, в целый сонм огней, слитых в колышущийся, мерцающий золотом фон. Отблески этого мерцания ложились мягкими тонами персика и лимона на щеки женщины, на завитки ее волос, на декольтированную грудь, на детали драгоценной вышивки корсажа…

Астра не сдержала восхищенного возгласа. Как он угадал? Как он почувствовал?

– Нравится? – скромно опустил глаза Домнин.

Мог бы и не спрашивать. Он и так превосходно знал, какой эффект производят его портреты.

– Вы пророк и великий искусник, – выдохнула она. – Я не ожидала…

– Чего не ожидали? – усмехнулся он. – Что я сумею увидеть, какой вы рисуете себя в своих сокровенных мечтах?

Она долго, не отрываясь, затаив дыхание, созерцала собственный образ, так полно выраженный другим человеком. Именно эта способность посредством форм и красок передавать непередаваемое, говорить без помощи слов и отличает Мастера. Как он безошибочно подобрал антураж, прическу, одежду!

– Откуда вам известно, что я люблю сидеть перед зеркалом?

– Зеркальная бездонность отражается в ваших глазах. Ведь не только зеркала отражают нас, но и мы их.

Корзина с лилиями стояла на полке: на месте, освобожденном от баночек, коробочек и тюбиков с красками. Астра, насытившись зрелищем своего портрета, перевела взор на цветы.

– Вы их не выбросили?

Художник поднял брови.

– Зачем? Я люблю цветы… Они вдохновляют меня на создание оригинальных флористических орнаментов. Мастера модерна подражали природе, и я с удовольствием иду по их стопам. Орхидеи, каллы, ирисы – какой чудный, питающий воображение материал! А лилии учат нас совершенству. Это мистический, загадочный цветок. Слышали выражение: «золотить лилию»? Оно означает напрасную попытку улучшить то, что и так безупречно. Говорят, лилия выросла у престола Девы Марии из крови мучениц.

– Вот как? Вас не смущает записка, которая была вложена в букет?

– Да бог с ней… – небрежно взмахнул рукой Домнин. – Чей-то мрачный розыгрыш. Я даже догадываюсь, кто автор сего послания. Сначала грешил на Маслова, но потом подумал об Александрине. Она, вероятно, решила наказать меня за грубое обращение. Я слишком сильно испугал ее, а Санди злопамятна. Скорее всего, письмо прислала именно она. За ее угрозами ничего не стоит, кроме желания попортить мне кровь. Подписавшись Сфинксом, эта эксцентричная особа рассчитывала превратить меня в посмешище. Думала, я подниму панику и стану предметом новой волны сплетен. А она использует шумиху против меня же, попытается объявить Игоря Домнина невменяемым, недееспособным и, если удастся, упрятать в психушку. С нее станется!

– Вы не преувеличиваете?

Художник сложил руки на груди и снисходительно улыбнулся.

– Самую малость. Санди невозможно переоценить, существует лишь риск недооценить! От этой женщины можно ожидать чего угодно. Кажется, для вящей убедительности она прислала такое же письмо своему молодому любовнику… с целью нагнать не него страху. Авось я поддамся всеобщему психозу и тем самым позволю ей осуществить свою заветную мечту – заполучить мое имущество. Очевидно, у нее есть какой-то план.

– И вы так спокойно говорите об этом?

– А вы советуете устроить истерику и сыграть ей на руку? Похоже, Мурат клюнул на ее удочку, поверил в мнимую угрозу и мечется в ужасе… или закрылся, боясь нос высунуть из дому. Я раскусил уловку этой бронзоволосой гарпии! Пусть не надеется!