Опасное окружение - Питерс Натали - Страница 76

Связывать на ночь он стал меня после того, как я попыталась убить его. Это произошло примерно через неделю после Уилинга. Однажды вечером он прикорнул у костра, и я решила убить его, раз и навсегда покончив со своими мучениями, и даже придумала, как это сделать. Пока он спал, я притащила тяжелый плоский камень, который заметила, еще когда разводила огонь. Он был тяжелый и острый с одного конца, так что им запросто можно было проломить череп. Я на цыпочках подкралась к Хеннесси, занесла камень над его головой, но в самый решающий момент какой-то звериный инстинкт разбудил его и он откатился в сторону.

В одно мгновение я была сметена на землю.

– Хочешь меня прикончить, стерва, – заревел он. – Я тебе не по зубам, французская шлюха, у меня уши, как у индейца, и реакция быстрее, чем у кобры. Ты очень пожалеешь о том, что связалась с Эдвардом Хеннесси, дрянь.

Он бил меня до тех пор, пока меня не начало выворачивать кровью. Затем он связал мне руки и ноги кожаным ремнем. Я стонала от боли, но мой хозяин остался глух к моим мучениям. Он пнул меня ногой и с садистской усмешкой заметил:

– Может быть, это отучит тебя от вздорных фантазий.

Но настал-таки день, когда последняя гора была пройдена, и Хеннесси сообщил:

– Вот она, моя плантация.

Я увидела маленький белый дом на голом, открытом всем ветрам холме. Несколько прямоугольных зеленых грядок на скалистом взгорье, по словам моего хозяина, были посадками табака. На другом склоне, среди буроватой растительности, сожженной солнцем, паслось немногочисленное стадо. Земля, сгоревшая под солнцем, казалась мертвой. На голом дворе ютились хлипкие хозяйственные постройки, бараки для рабов, амбар и навес для сушки табака. На хозяйственные постройки краски пожалели, и под дождем и солнцем они посерели и приобрели тот же унылый и безжизненный вид, что и земля, на которой стояли. Гибельное место. Все в усадьбе Хеннесси говорило о смерти и запустении.

Контраст с «Ля Рев» был впечатляющим. Недаром говорят, что все познается в сравнении. При нашем приближении истерично залаяли собаки, привязанные возле коптильни. Хеннесси прикрикнул на них, и я невольно отметила поразительное сходство их голосов. Псы постепенно затихли. Цыплята, выискивающие что-то на пустом дворе, кинулись врассыпную. Мы остановились перед домом. Из дверей навстречу нам вышла худая бледная женщина, в юбку которой намертво вцепились две тщедушные девчонки.

– Эдвард, ты получил хорошие деньги? – спросила она, с надеждой глядя на мужа, но тут увидела меня.

– Это Француженка, – сказал Хеннесси.

Меня поразили ликующие нотки в его голосе, и я невольно вгляделась в него попристальней. Хеннесси широко и с вызовом улыбался. Девочки захныкали.

Женщина откинула со лба прядь волос.

– Я не понимаю, – заговорила она. – Ты собирался…

– Это новая рабыня, Марта, – непререкаемым тоном сообщил Хеннесси.

Марта вышла из дверей. Солнце слепило ей глаза, и она невольно прикрыла их.

– Но… но деньги, Эдвард? – с запинкой произнесла она. – Они ведь так нужны нам. Урожай… Я… я не понимаю. Деньги где?

– Денег нет, – сообщил хозяин, заложив за ремень большие пальцы рук, как бы демонстрируя жене бессмысленность какого бы то ни было обсуждения ситуации.

Марта молча глотала слезы, с ненавистью глядя на меня. Наконец Хеннесси сказал:

– Я променял мех на девчонку. Она встала мне в пятьсот долларов. Можно сказать, задаром. Выходи, Француженка. Покажи себя. Не каждый день Марте приходится любоваться девчонками, которые стоят таких денег.

По щекам несчастной миссис Хеннесси покатились слезы отчаяния.

– Я думаю, мы можем поселить ее со старой Анной, – сказала она, еле сдерживая рыдания.

– Ей нужна отдельная комната, – пояснил муж. – Она прекрасная домашняя работница, будет тебе помощницей, Марта. Что случилось? Почему не слышу слов одобрения? Я сделал подарок прежде всего тебе.

Марта, покачав головой, кинулась в дом. Хеннесси поспешил за ней, едва не сбив с ног тихо скулящих детей, которые, затравленно посмотрев на меня, шмыгнули следом за родителями. До меня доносились сердитые голоса – грубый и размеренный его и тонкий, срывающийся на высоких тонах ее. Дети плакали. Вдруг я услышала пронзительный вопль, и следом – короткое затишье, и снова стенания и крики. Похоже, он ее побил.

Я стояла посреди голого двора под палящим солнцем. Итак, он привез меня, чтобы досадить жене. Я должна стать орудием пытки. Этот человек был сумасшедшим, одержимым ненавистью, и мы все были его жертвами. Но я знала – рано или поздно мне удастся вырваться. У меня не было иного выхода – свобода или смерть.

Глава 15

КЛЕЙМО

Горячий пар поднимался над корытом с мыльной водой. Рукавом смахивая пот и подслеповато моргая, я отстирывала белье. Каждую вещь я как следует терла на ребристой стиральной доске, а особо грязные места еще и руками.

– Тебе нравится быть рабыней, Француженка? – приставала ко мне восьмилетняя Дженни.

Несмотря на напряженно-неприязненную атмосферу, царившую в родном доме, девочка умудрилась сохранить непосредственность и любопытство.

– Не очень, – угрюмо ответила я.

Мне не хотелось сближаться с кем бы то ни было в этом доме, даже с детьми. Я понимала: ничто не должно удерживать меня в этом проклятом месте. Как только я замечала, что кто-то из детей проникается ко мне симпатией, я старалась оттолкнуть его, хотя делала это с нелегким сердцем. Девочки, милые маленькие существа, унаследовали от матери стыдливость и робость, но отцовского в них не было ничего.

– Я предпочла бы жить где-нибудь подальше отсюда. Там, где мне не нужно было бы мыть, скрести и готовить, – пояснила я, в сердцах плюхнув доску в корыто. – Да уж, подальше.

– А что бы ты тогда делала? – спросила Сара, младшая из сестер.

– Я могла бы плавать на кораблях, – ответила я, ненадолго задумавшись.

Да, я и вправду хотела очутиться на корабле, между двух зыбких бездн – воды и неба. Чтобы звезды отражались в океане, чтобы ветер дул в спину и вокруг не было бы ничего – только бесконечный синий простор. Я хотела бы, чтобы мой корабль был красивым, с белыми, как снег, парусами, с чистыми палубами и маленькой каютой, в которой было бы много хорошего вина и вкусной еды. И еще, чтобы у меня было много теплых одеял на случай холода.

Я тосковала по всем тем обычным вещам, которых была лишена: по праву на личную жизнь, по хорошей пище, по теплой одежде. А самое главное – по свободе.

– Папа говорит, что ты из Франции, – сказала Дженни.

Я оторвала взгляд от корыта и взглянула на девочек. Малышки смотрели на меня снизу верх, цепляясь тоненькими пальчиками за край корыта.

– Да, это правда.

– А далеко отсюда Франция?

– Очень далеко. Сначала надо добраться до побережья, потом долго плыть на корабле через океан. А затем вы садитесь в золоченую карету и едете в Орлеан. Это красивый город, очень старинный. Жанна д'Арк родом из Орлеана. А потом надо немного повернуть на юг. Земля там холмистая и покрыта лесами, но наши леса не похожи на здешние. Во Франции все меньше – деревья, травы, холмы, которые от этого кажутся уютнее и человечнее. А поместья там красивые, куда красивее и древнее тех, что я видела у вас в Америке.

Я живо представила себе наш фамильный замок, он будто по волшебству возник из пены, поднимающейся над тазом.

– … И живут там хорошо, по-настоящему хорошо.

Я закусила губу и изо всех сил принялась тереть одно из линялых платьев Марты Хеннесси.

– Ты хотела бы вернуться туда? – спросила Дженни, глядя на меня печальными голубыми глазами, казавшимися огромными из-за нездоровой худобы лица.

– Во Францию? – переспросила я с горькой усмешкой. С тех пор как Эдвард Хеннесси привел меня сюда, я больше ни о чем и не мечтала. Иногда тоска по дому становилась такой сильной, что я едва терпела, чтобы не зарыдать. Я готова была отдать все, чтобы только вернуться домой.