Опасное окружение - Питерс Натали - Страница 33

Лафит поднял меня со стула и повел через холл в бальную залу.

– Нет! Прошу вас, не надо!

Мы остановились перед зеркалом, и я закрыла глаза руками. Мягко, но твердо он отвел мои руки.

– Открой глаза, Элиза, быть может, увиденное будет совсем не так уж плохо.

Во мне боролись противоречивые чувства. Мне было страшно, но я не хотела выглядеть трусихой в глазах Лафита. Решившись, я вдохнула побольше воздуху, стиснула зубы и., открыла глаза.

Я смотрела на свое отражение, и страх и боль постепенно уходили прочь. Лицо было моим, по-настоящему моим. Уродливая карикатура пропала. Я дотронулась ладонью до щеки, провела пальцем по вискам, лбу, подбородку и губам. Вокруг глаз кожа по-прежнему была очень бледной, с легкой синевой. Щеки были все еще впалыми, я была слишком худа, но на скулах уже появился румянец, а в глазах заплясали прежние огоньки, может быть, чуть более скромные. Черные кудряшки вокруг лица выглядели задорно.

– Это я, это правда я! Жан, я стала собой!

– А кого еще вы ожидали увидеть? – спросил Лафит. – Конечно, это вы. Как вам, женщинам, могут приходить в голову такие странные мысли? Вы – красивая, обаятельная женщина.

Наши глаза встретились в зеркале.

– Не важно, что с нами происходит, понимаете, Элиза? Мы такие, какие есть, вопреки тому, что думают о нас люди. Если ты способен сберечь разум и душу, ты можешь сберечь себя.

Жан отступил, оставив меня наедине со своим отражением.

– Вы – то, что вы есть, Элиза.

Вглядываясь в маленькую фигурку, смотревшую на меня из зеркала, я глубоко вздохнула. Мне удалось перешагнуть еще через один барьер, на этот раз созданный лишь в моем воображении. На пути к счастью таких преград, наверное, будут сотни, но одна из них осталась позади.

– Спасибо, Жан, – сказала я тихо.

– Не стоит, Элиза.

Мы вернулись в библиотеку. Я рассказала ему обо всем, не упоминая только настоящего имени Гарта.

– Я мог бы попробовать его отыскать, – сказал Жан, – если вы скажете мне, кто он такой. Существует много способов выяснить его судьбу. Никто не исчезает бесследно, даже в британском флоте.

– Нет, Жан, не надо. Я не хочу его больше видеть. Мне кажется, я могла бы… – я сжала кулаки, и голос мой перешел в свистящий шепот, – … убить его. Нет, я хочу, чтобы прошлое осталось в прошлом. Надо начинать сначала.

Жан выжидательно посмотрел на меня.

– Как пожелаете, Элиза. Помните только, что я всегда к вашим услугам. Если вы захотите, чтобы я нашел его или сделал для вас что-либо еще, просите не стесняясь.

Я задумалась. Жан мог бы помочь мне вернуться во Францию. Но Франция сейчас казалась мне дальше, чем луна, – в миллионах, а не в тысячах миль от этих мест. Я не была готова вернуться домой, не готова предстать перед семьей, не готова к их слезам и жалости. За последнее время в моей жизни было и так слишком много слез.

– Если бы я могла… Если вы разрешите погостить у вас подольше…

– Конечно, Элиза. Мой дом будет вашим столько, сколько вы захотите. Я был бы счастлив, если бы здесь вы научились вновь радоваться жизни.

– Мне хотелось бы научиться быть вам полезной, – сказала я застенчиво. – Может быть, я смогу помочь вам в ваших э… делах. Если, конечно, мне найдется работа по силам.

Я взглянула на бумаги, лежавшие на столе. Жан проследил за моим взглядом.

– Вы действительно хотите заняться делом? Я не встречал ни одной женщины, которая разбиралась бы в финансах и цифрах. Но мне нужен секретарь, и вы, вне сомнений, справитесь с этой работой не хуже бравых парней, подрастерявших мозги в битвах и пирах. Может быть, я слишком охотно принимаю ваше предложение, Элиза, – добавил, покачав головой, Жан. – Но дела последнее время требуют все большего внимания. Склады переполнены, а незаконченных дел не счесть.

– Я готова начать сегодня.

Жан посмотрел на меня с любопытством.

– Ни разу не видел, чтобы кто-нибудь так рвался работать! Прекрасно, тогда сразу и приступим.

Лафит уселся за стол и принялся разбирать бумаги, доходчиво объясняя мне, что нужно сделать с каждым документом. Среди прочего ему попалась записка, написанная мелким женским почерком, которую он без пояснений порвал на мелкие кусочки и выбросил в корзину для бумаг. Я сдержала улыбку. Наконец бумаги были рассортированы.

– На сегодня довольно, – сказал Лафит, – я устал от копания в пыльных цифрах. Посмотрите на мою рубашку! Она вся серая от пыли. Да и у вас, мадемуазель секретарь, кончик носа стал почти таким же черным, как ваши глаза.

Жан наклонился и вытер мне нос батистовым носовым платком с изящной вышивкой.

– Вот так лучше. Должен признаться, Элиза, вы оказываете на меня положительное влияние. Мне следовало разобрать документы несколько месяцев назад, но я все откладывал, уговаривая себя, что есть дела поважнее. Только не заставляйте меня заниматься бумажной рутиной каждый день. Ворчливая женщина – худшее, что может быть на земле! Вы ведь не будете на меня ворчать?

– Не скажу ни за что, – ответила я с улыбкой.

– Но характер у вас есть, – лукаво заметил Жан. – Я помню, как сурово вы заявили, что вам дела нет до моих шестнадцати любовниц.

– Меня куда больше интересуют ваши склады, господин Жан. А характер… – я покаянно вздохнула, – скажу честно: я была самой вспыльчивой девушкой во Франции.

– А теперь, убежав из Парижа, вы решили ввергнуть в пламя Луизиану?

– Разумеется, нет, – решительно заявила я. – Я уже достаточно взрослая, чтобы перестать капризничать и устраивать сцены.

– Ну что же, увидим. А сейчас вы не откажетесь поужинать со мной, мадемуазель Элиза? Надеюсь, дядя научил вас по достоинству ценить хорошую еду и напитки?

– Он был большим чревоугодником. Еда – его вторая страсть, а первая, – добавила я со смешком, – восхваление славных предков Лесконфлеров.

– Наконец мне посчастливилось встретить удивительную женщину, которая не только умеет читать и считать, но и способна ценить иные жизненные блага. Вдобавок ко всему эта женщина очень хороша собой, особенно когда нос ее не выпачкан. А теперь, – Лафит вежливо улыбнулся, – вы, наверное, хотите отдохнуть перед ужином, день был для вас трудным.

Я присела в реверансе и вышла из библиотеки. Отстраненная вежливость Лафита смутила меня, к тому же я действительно устала. Жан Лафит сильно отличался от мужчин, которых мне до сих пор приходилось встречать. Он был джентльменом до мозга костей. Конечно, я не сравнивала его с людьми простыми, но некоторый опыт жизни при дворе показал мне: благородные дворяне часто являются таковыми лишь внешне. Жан Лафит не позволял себе и намека на фамильярность. Мне иногда даже казалось, что его братья, куда менее воздержанные на язык, более искренни и человечны. Однако я не могла не признать, что поведение Жана имело одно несомненное преимущество: мне было бы трудно работать с ним, если бы он позволял себе вольности. Мысль о близости с мужчиной не вызывала во мне ничего, кроме ужаса и отвращения. Воспоминания о капитане Фоулере были еще слишком свежи. Днем я гнала их прочь, но капитан возвращался ко мне в ночных кошмарах, заставляя просыпаться в холодном поту. Неужели он на самом деле умер?

Я понимала: Жан Лафит предупредительно-вежлив со мной из врожденного чувства такта. Он сознательно давал мне понять, что относится ко мне так же, как относился бы к секретарю-мужчине, и я твердо решила сделать все от меня зависящее, чтобы заслужить его доброту и расположение.

За несколько недель я неплохо разобралась в делах Лафита. Он показал мне товары, хранящиеся на складах, и я воочию увидела, какими богатствами он владел, и это при том, что на Гранд-Терре находилась лишь часть его сокровищ.

На острове кипела бурная жизнь, которой мог бы позавидовать иной крупный морской порт. В маленькой гавани теснились суда, принадлежавшие в прошлом другим хозяевам. «Красавица Чарлстона», как рассказал Жан, покоилась на дне залива. Был ли на ее борту труп капитана? Я страстно надеялась на это, так как понимала: встречи с Фоулером я не переживу. Даже косвенное напоминание о страшных днях, проведенных на злосчастной посудине, повергало меня в трепет.