Александр Суворов - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 25

Наступила ночь. Обе армии остались под ружьем на поле битвы. Утром Фридрих отошел к Кюстрину.

Цорндорфская битва решила судьбу всей кампании. Фридрих выигрывал время, чтобы вновь собраться с силами. Русские его не преследовали.

В армии роптали, обвиняли Фермора в бездарности. Австрийцы жаловались на него в Петербург.

Военная коллегия назначила главнокомандующим Салтыкова. Фермора у него оставили начальником штаба. Все удивлялись назначению Салтыкова. Он командовал до этого на Украине полками ландмилиций, то есть ополчением. Новый главнокомандующий ничем не был знаменит, но Фермор знал его, и Салтыков знал Фермора.

Путь Салтыкова из Петербурга в армию лежал через Мемель, где пребывал в должности русского коменданта премьер-майор Александр Суворов.

Прибыв в Мемель, новый главнокомандующий смотрел утром вахтпарад гарнизона, а затем внимательно обследовал его хозяйство. Перед отъездом Салтыков приказал построить гарнизон во взводные колонны и подозвал к себе офицеров.

– Я вижу, – заговорил он, обращаясь к Суворову, – что вы не чураетесь новизны. В атаку солдаты ходят браво. Примера сквозной атаки я доселе еще не видывал… Что же тут сидите?

– Хочу в чисто поле, да лестница крута…

– Вот что, сдавайте сегодня же должность кому посмышлёней. Едемте со мной в Кёнигсберг!

Суворов просиял.

– Барабаны! – крикнул он звучно. – К кашам!..

Заиграли горнисты, зарокотали барабаны. Салтыков подошел к группе офицеров и сказал:

– Господа! Огорчу вас несколько: я забираю у вас командира…

Лица у офицеров прояснились. Один из них не мог сдержать легкое восклицание радости.

Салтыков угадал: офицеры не любили взыскательного командира.

– А теперь спросим солдат, – сказал Салтыков. – Солдаты! Довольны вы вашим комендантом? – крикнул он, подходя к фронту.

По рядам пробежал ропот.

– Ага! – Салтыков повернулся к Суворову. – Слышите, как они вас хвалят? Видно, вы им в шашки не давал играть. Хороший у вас командир, братцы, – продолжал Салтыков, – бережет вас, но я у вас его беру себе. Он в армии будет нужнее…

Глухой ропот, который можно было принять за выражение недовольства Суворовым, сменился общим криком солдат. В его смысле нельзя было сомневаться: солдаты не хотели расставаться со своим командиром.

В наступившей тишине Салтыков сказал:

– Ну уж нет, братцы. От слова не отступлюсь. Вините тех лодырей, что ворчать вздумали. А теперь покормите меня обедом у артельного котла.

– Ура! – крикнул Суворов.

– Ура! Ура! – отозвалось в рядах.

Суворов ликовал: в его жизни совершился серьезный перелом.

Корф приготовил Салтыкову пышную встречу. Главнокомандующий отклонил все торжества, отказался от большого, пышного парадного обеда и бала в замке. В три дня, в сопровождении Суворова и своего адъютанта, Салтыков обошел Кёнигсберг и всему дивился:

– Ай-ай! Такой город – и ни одной церкви!

– Вот же кирха, – указывал Суворов.

– Да что это за церковь? Наверху петух вместо креста! А богато живут!..

Никем не замеченный, Салтыков покинул Кёнигсберг и направился к армии.

Место сбора всех русских сил назначалось в Познани. Здесь Салтыков произвел смотр, и в тот же день пробили генерал-марш. Армия в составе 60 тысяч человек направилась к Бранденбургу. На соединение с русскими шел Лаудон с 20-тысячным австрийским корпусом, в котором преобладала конница.

Фридрих II послал молодого генерала, своего любимца Веделя, помешать соединению русских с австрийцами. Пылкий и решительный Ведель не задумываясь бросился со своими небольшими силами на русскую армию при Пальците, разбился о массу русских войск и отступил в беспорядке, оставив в руках победителей знамена, штандарты, пушки, пленных. Соединение русских и австрийцев произошло после этого беспрепятственно.

Заняв Франкфурт-на-Одере, армия Салтыкова готовилась к переправе. Можно было ожидать, что король сам явится с войском, чтобы остановить угрожающее Берлину движение русских.

Суворов и Фермор встретились во Франкфурте.

– Я возьму его к себе дежурным майором, если только он согласен, – сказал в присутствии Салтыкова Фермор.

Суворов молча поклонился.

Ожидание, что сам Фридрих II явится во главе сильной армии, чтобы помериться силами с русской армией, оправдалось. Разведка определила силы, с которыми идет король, в 50–60 тысяч.

Фермор и Суворов объехали на конях окрестности Франкфурта и предложили главнокомандующему Салтыкову встретить Фридриха на высоком берегу Одера, у деревни Куннерсдорф.

По диспозиции[101] русские войска располагались в две линии в таком порядке: на правом фланге высоты над обрывом занимал испытанный в боях корпус Фермора; ниже, посредине, предполагали поставить обстрелянные полки Румянцева, а на левом фланге, под обрывом глубокого оврага, – новый корпус Голицына, образованный из тех самых батальонов, которые формировал и обучал по-своему в Курляндии Суворов, чтобы придать им хотя бы «видимость» солдат. Здесь, над гребнем буерака, Фермор показал место ретраншемента[102]: рва и вала для батареи из восьмидесяти орудий и окопов для пехоты.

Начерченное на бумаге расположение русской армии, усиленной австрийской конницей под командой Лаудона, очень походило на большую косую букву «Т». В старинной русской азбуке букву «Т» называли словом «твердо».

– Мы стоим твердо, – сказал Суворов. – Пусть король попробует атаковать нашу позицию.

Буква «твердо» на чертеже пересекала своей вертикальной чертой селение Куннерсдорф. Плечи буквы лежали на прибрежных высотах. Стрела острием вправо указывала течение реки. Слева от «Т» простиралась большая топь с болотистой речонкой посредине, сбегающей к Одеру.

Через топь шла гатью дорога с переброшенным через нее мостом. Справа от буквы «Т» находились труднопроходимые, пересеченные места, высоты и лесистые холмы перемежались долами. Нижним своим концом буква «Т» опиралась на гребень обрывистого оврага, укрепленный 80-пушечной батареей. Противоположный покатый берег оврага исчезал в густом лесу.

К ночи на 1 августа русская армия стала в боевом порядке по намеченной диспозиции.

Суворова волновали неизъяснимые чувства. До сих пор он читал описания или слушал рассказы о сражениях, некогда бывших, теперь он воображал себе битву предстоящую, и то, что совершалось на его глазах, мало походило на все описания. Ни на одной картине прошлых боев армии не стояли так, как русская армия стояла тут, но выбранное им с Фермером место предписывало ставить войска так, а не иначе.

Наступила ночь. Загорелись костры. Русская армия стояла открытым биваком, не маскируя своего расположения. С вершины холма Шпицбергена, увенчанной короной звездообразного редута, где посредине поставили шатер Салтыкову, ясно вырисовывалась линиями огней косая буква «твердо». Здесь стояли новые, так называемые шуваловские, гаубицы.

Ночь прошла спокойно.

На рассвете казаки донесли, что прусская армия, совершив обход по левому берегу Одера, переправилась на правый берег, не выше Куннерсдорфа, как ждал Фермор, а значительно ниже Франкфурта – у Кюстрина, и без отдыха двинулась усиленным маршем вверх по реке. Фридрих II шел, по обыкновению, без обозов. Пруссакам пришлось идти то в гору, то под гору, обходя по пути озера.

– Так он потеряет половину людей в пути, – сказал Салтыков. – Задумается.

– Он будет атаковать нас с чем пришел, – ответил Суворов.

День настал безветренный и жаркий. Солдаты короля шли в облаке пыли, изнемогая от жары и жажды, и только к полудню достигли окрестностей Куннерсдорфа.

Фридрих II с вершины холма увидел открытый бивак русской армии и не мог скрыть ярости и гнева.

– Это как шахматная доска, – сказал он любимцу своему, Веделю.

– Но фигуры стоят неправильно. Я вижу в их по строении новизну. Это совсем не то, что при Цорндорфе.