Сбежавшее лето - Бодэн Нина - Страница 12

   — Но он ведь маленький мальчик,— возразила Мэри.— Ему не нужна работа...

   —  Может, один из этих людей — его отец или дядя.

   Нет, не похоже, решила Мэри. Когда они высаживались из лодки, мальчик был так напуган, как бывает, только когда рядом чужой человек. Кроме того, те двое убежали без оглядки, бросив его на произвол судьбы...

   —  Они,     наверное,     пакистанцы,— сказал     Саймон.— Папа     говорит, что большинство из тех,  кто высаживается здесь,  пакистанцы.  А иногда индийцы.

   —  И что с ними будет?

   Саймон пожал плечами.

   —  Посадят, наверное, в тюрьму, а потом, если документы у них в по­рядке,  отправят туда,  откуда  приехали.  Плохо,  конечно,  потому что  они истратили на проезд все свои деньги, но папа говорит, что ничего сделать нельзя. Он говорит...

   —  Какая несправедливость! — возмутилась Мэри.— Значит, если они не смогут  найти работу у себя в  стране,  то  им  остается только умереть с голода, верно?

   —  Отец говорит, что о жалости следует позабыть,— сказал Саймон.— Таков закон. Люди обязаны подчиняться закону.

   Он рассуждал так спокойно, словно ему все это было безразлично. Мэ­ри посмотрела на него и почувствовала, что у нее по телу побежали му­рашки. Как она ошиблась в Саймоне! Может, он и вправду способен при­думать, что им делать, но совсем не так, как она надеялась. Разве он за­хочет помочь ей спрятать мальчика, если у него отец полицейский? Нет, он пойдет и расскажет отцу все, как и требуется по закону, и мальчика за­берут и посадят в тюрьму.

   —  Знаешь,   ты   лучше   уходи,— сказала   она.— Забудь   обо   всем   и уходи.

   —  Что с тобой?—растерянно спросил он.

   —  Прости, я   перерешила.   Ты   свободен.   Я   сама   позабочусь   о   нем. Я не хочу, чтобы ты мне помогал.

   —  Но что ты будешь делать?

   —  А тебе-то что? —топнула она ногой, почувствовав, что в груди у нее разгорается пламя ярости.— Тебе лучше не знать, правда? Потому что ты можешь    оказаться    нарушителем    своего    драгоценного    закона,    верно? Вдруг я  совершу  какой-нибудь  дурной  поступок?   Раз  ты  такой  жуткий формалист, тебе лучше ничего не знать!

   Углы рта у него как-то странно задергались, словно он пытался скрыть улыбку.

   —  Но ведь ты сама попросила меня...— попытался объяснить он.

   —  Я тогда не знала, что твой отец полицейский.

   По какой-то непонятной причине этот довод показался ему убеди­тельным.

   —  Ладно,— сказал он и повернулся, чтобы уйти. Шея у него стала яр­ко-красной.

   —  Если   ты   кому-нибудь   скажешь,— крикнула   ему   вслед   Мэри,— я тебя убью.

   Но он не обернулся.

   Она подождала, пока он скрылся из виду, потом, нагнувшись, загляну­ла под кабину и позвала мальчика. Он сидел уже не у дальнего конца, а возле самой ступеньки. Она даже удивилась, застав его так близко. Слов­но он подслушивал.

   —  Давай вылезай,— сказала она.— Все в порядке. Он ушел.

   Она протянула ему руку, и, к ее изумлению, он, протянув свою, позво­лил ей помочь ему. Стоя, он был почти одного с ней роста, но худее, а кисти рук и лицо были у него такими тонкими и маленькими, что она по­чувствовала себя неуклюжей. Усадив его на ступеньки, она с помощью но­сового платка и соленой воды из ведра помогла ему умыться.

   —  Ты,     наверное,     голоден?—спросила    она.— Прежде     всего    тебе нужно  поесть  немного,   не  то  тебя  снова  вырвет.   Просто  чтобы  подкре­питься. Тебя, наверное, укачало еще в лодке. Я один раз плыла на паро­ходе во Францию, и мне все время было плохо. А бывает, что меня то­шнит,   как   говорит   тетя   Элис,   просто   от   перевозбуждения.   Ничего,   по­спишь — и сразу тебе станет лучше. Можешь спать у нас в кабине, я по­стелю на пол полотенца, чтобы тебе было удобнее, а потом я придумаю, что делать, потому что ты ведь, наверное, не хочешь попасть в тюрьму или отправиться обратно в Пакистан, правда? Поэтому веди себя хорошо, лежи тихо, не шуми и старайся не бояться...

   Она выполоскала платок в ведре. Теперь мальчик стал чистым, от него не воняло, но рубашка у него была мокрой, облепляла грудь, и он дрожал от поднявшегося к вечеру ветра.

   —  Лучше   сними   рубашку,— посоветовала   она.— От   сырой   рубашки можно  заболеть.   Я   дам   тебе   мою  фуфайку.   Она  тебе   немного  велика, зато станет сразу теплее...

   Но он только смотрел на нее и молчал. Она вздохнула: что толку с ним говорить, когда он ничего не понимает? Тем не менее все равно при­дется рано или поздно решить, как поступить с ним дальше.

   Она вылила воду из ведра и положила сушить платок на камни. Солн­це уже совсем скрылось, и лишь над горизонтом еще тянулась светло-желтая полоса. Небо было покрыто легкими перистыми облаками и каза­лось мраморным. Наступило время ужина, ей пора домой. Опоздай она хоть на десять минут, тетя Элис начнет волноваться, а если тетя Элис волнуется, она способна позвонить в полицию.

   Еще раз вздохнув, Мэри повернулась к мальчику.

   Он снял свой пиджак и теперь расстегивал рубашку.

   Сначала она даже не придала значения этому факту, ибо мысли ее были заняты тетей Элис и полицией. И вдруг ее словно громом пора­зило.

   —  Значит, ты все время понимал, о чем я говорю?

   Он ничего не ответил. На его личике не было никакого выражения, словно он снял его вместе с рубашкой. Он протянул тонкую дрожащую руку за ее фуфайкой, и, только когда она, сняв с себя фуфайку, отдала ему ее и он через голову натянул ее на себя, он, наконец, заговорил.

   —  Я не из Пакистана,— сказал он.

   Мэри, стояла раскрыв рот и смотрела на него.

   —  Я из Кении. Меня зовут Кришна Патель. И я британский поддан­ный.

   Он стоял в ее фуфайке и больше не выглядел ни худым, ни испуган­ным, а, скорей, сердитым и гордым. И вдруг Мэри тоже рассердилась. Какой обманщик! Она припомнила, как утешала его, успокаивала, говори­ла так ласково, как ни за что не стала бы говорить с человеком, который понимал по-английски, и сразу почувствовала себя униженной и оскорблен­ной.

   —  Гадкий ты мальчишка! — прошипела она. — Ты поступил подло!

   И она с угрозой сделала шаг к нему,  но он не отступил, а стоял,  как стоял, и только глаза его расширились от удивления.

   —  Зачем же ты притворялся? —спросила она.

   Но не успел он ответить, как из прохода между кабинами прямо на них выскочил Саймон. Он задыхался и так побледнел, что веснушки у него на лице казались выпуклыми.

   —  Идут!—еле выговорил он.— Идут по пляжу...

   И так как Мэри с мальчиком оставались неподвижными, он схватил мальчика за плечи и втолкнул его в кабину.

   —  Прячься за дверь! — скомандовал он.

5 НАПЕРЕКОР ЗАКОНУ...

   Поэтому, когда полицейские, держа дол­гий путь по пляжу, подошли к кабине, перед ними на ступеньках, что вели к открытой двери, сидели двое детей и перебирали ракушки.

   Вид у этих детей был самый безобидный. Единственно странным могло показаться то обстоятельство, что они не подняли глаз, даже когда полицейские остановились прямо перед ними.

   —  Ты уж,  пожалуй,  вырос для ракушек,  а,  Саймон?—заметил один из них.

   Голос его звучал по-дружески, но взгляд был цепким. Затем он по­смотрел поверх их голов прямо, в кабину.

   Мэри заметила, как сжалась в кулак лежавшая на коленях рука Сай­мона, и поняла, что он сейчас зальется краской. Она попыталась помешать ему, изо всех сил повторяя про себя: «Не красней! Не красней!», но ничего у нее не получилось. Сначала покраснела шея, потом лицо до самых корней волос.

   —  О, мистер Питере! — постарался удивиться он.— А я вас и не заме­тил! Это мой друг Мэри. Я помогаю ей разбирать ракушки.

   Слова  его  звучали так  неправдоподобно,   что  Мэри  пришла  в  отчаяние.

   —  У   нас   в  школе  будет   выставка,— решила   она   выручить  его,— под названием  «Жизнь побережья».  Мне дали  задание собрать морские  водо­росли, ракушки и все такое прочее. Ужасно это скучное занятие, поэтому я долго   ничего   не   делала,   и   вот   теперь   Саймон   вынужден   мне   помогать.