Мятный поросенок - Бодэн Нина - Страница 2

   Полл была трудным ребенком, самым непослушным в семье. И вот в один из ее непослушных дней случилась ужасная вещь. День вообще выдался мрачный, на улице туман гуще горчицы, да еще с пылью, на зубах скрипит. Тео не пустили в школу, потому что у него слабые легкие, и когда Полл вернулась домой, она была уже вся сердитая. Целый день она проторчала в холодном классе, часть времени - в углу, с дурацким колпаком на голове, который был склеен из зеленой бумаги и вонял клеем. А в это время мама и Тео сидели себе дома и секретничали! Полл любила брата, но была по натуре ревнивая, и когда она, еле прокашлявшись от этого тумана - руки-ноги холодные, как лягушки, - вошла в дом и обнаружила Тео на том месте, о котором сама мечтала - перед камином и у мамы на коленях... «Хоть бы ты умер cовceм!» - подумала Полл. Уж если кто ре­бенок в этой семье, так это она, разве не так?

   И за столом она вела себя плохо. А в те времена считалось, что дети должны себя вести хорошо. И хотя Эмили Гринграсс была не такой строгой, как многие другие мамы, но насчет застольных манер она придерживалась самых суровых понятий. «Сиди прямо», «Не разговаривай с набитым ртом», «Убери локти со стола, сколько раз тебе повторять», - повторяла она неустанно.

   В тот вечер Полл не раз выслушала все это, и наконец мама сказала:

   - Ну, вот что, милая моя, хватит! А ну-ка - под стол!

   Полл было все равно. Она уже поела, сколько хотела, - она вообще ела много и быстро, не то что Тео, который вечно набьет полон рот, и, пока прожует один кусок, свежие мамины пирожки из песочного теста, хрустящие, только из духовки, сочащиеся маслом, делались сухие, как картон какой-нибудь. Полл и чаю попила, успела, так что под столом ей было даже приятно. Крахмальная белая скатерть свисала почти до полу, и получалось славное надежное убежище, где можно вести себя, как тебе нравится: никто не видит. На коричневом линолеуме узор в светлую клетку, как маленькие дверцы, и Полл, будто она снова маленькая, все старалась заце­пить их ногтем и отворить. Потом она плюнула на пол, подула на свои слюни, и крохотные пузырьки заиграли всеми цветами радуги. А на обо­ротной пыльной стороне стола жили паучки. Она сбила одного на пол истала его дразнить: то погоняла, то не давала дороги, а потом пожалелаи посадила его в свою туфлю, пусть покатается.

   Она уже зевала, и тут кто-то - скорей всего, Джордж, потому что он ее всегда жалел, когда ее наказывали, - сунул ей под стол зеленую поду­шечку, которую кладут под колени, когда богу молятся. Полл улеглась на нее головой и не то чтобы уснула, но подремала немножко, слушая доносившиеся сверху голоса и наблюдая сквозь густые свои ресницы за всеми ногами, что под столом. Вот тяжелые башмаки Джорджа, вот чистенькие баретки Лили на черных пуговках, а это мамины домашние туфли, на них серебряные розочки вместо пряжек.

   Наверное, она все-таки заснула, потому что вдруг вместо башмаков  Джорджа увидела отцовские. И голос его:

   - Да, все это очень печально, Эмили, моя милая...

   Полл сразу проснулась. Отец обычно называл маму не по имени, а говорил ей «мать». Но еще больше ее насторожил тон его голоса - низкий и чуть хриплый, будто эта пыльная сырость, что на дворе, застряла у него в горле.

   Он говорил:

   - Кто бы ни взял эти деньги, всё на мне, и я в ответе. Я ведь не запер сейф, когда ушел из конторы, чтобы поговорить с отцом.

   - О, я так и знала, - отвечала мама, - что когда-нибудь он всех нас погубит!

   Полл не могла понять, о ком это они толкуют. Папа сказал «с отцом», но ведь дедушка Гринграсс давно умер...

   Она вслушивалась, недоумевая и сдерживая зевоту.

   Отец говорил:

   - Но это не его вина, Эмили. Бедный старик, если бы ты его видела! Голос его звучал не слишком уверенно, и мама ответила:

   - Нет уж, спасибо, сразу двое мягкосердечных в одной семье - такой роскоши мы не можем себе позволить. А младший Роуленд знал, что он где-то поблизости?

   - Боюсь, что да.

   - И все свалил на него, разумеется? Это так, Джеймс? А ты побоялся, что он вызовет полицию?

   Отец отвечал медленно, с натугой:

   - Да. Да, признаюсь, я этого боялся. Хотя я-то был уверен, что младший Роуленд только выгораживал себя, потому что он один оставался в конторе, только он да незапертый сейф. Но что значило бы мое слово против его?

   - Но старый Роуленд поверил бы именно т в о е м у слову, - сказала мама. - И ты это сам знаешь, Джеймс.

   - Наверное. Может, в этом-то и дело. Все будущее парнишки было в моих руках, и он это понимал. Он стоял перед нами, отпирался, хотя мы оба знали, что это его рук дело, и все валил на старика, грозился вызвать полицию. Но какие у него были глаза! Будто умолял меня не выдавать его отцу. И я не смог, Эмили! Мальчишка, девятнадцать только исполнилось, вся жизнь впереди!..

   - А твоя жизнь уже позади, так надо понимать?

   Полл ни разу не слышала, чтоб мама так разговаривала с отцом. До этого момента она слушала их сквозь дремоту: любопытный разговор, но будто из какой-то пьесы, что шла где-то там, у нее над головой, или как бы из книжки, которую отец читал для Лили и Джорджа, и ей можно послушать, хотя не все понятно. Но теперь она прямо съежилась у себя под столом от ледяного маминого голоса.

   - Н-ну...

   Скрипнули отцовы башмаки, когда он переступил с ноги на ногу; при этом он чуть не наступил ей на пальцы, и она даже не пошевелилась - так была напугана.

    - Н-ну... - проговорил он снова.- Я-то могу начать все заново. А младший Роуленд не может. Это его фамильное дело, оно к нему и перейдет в свой срок. Не может он просто взять и уволиться и наняться в другое место. А я могу. И потом надо же подумать о его отце. Старик Роуленд - да у него сердце разорвется! Единственный его ребенок!

   - А у тебя их четверо! - Мамин голос звучал по-прежнему холод­но. - О них тебе не надо подумать, Джеймс?

   Отец откашлялся. И кажется, не потому, что тот туман засел у него в глотке, - нет, вот так же и Джордж прочищал горло, когда бывал раздражен или обижен. Он ничего не ответил, и на минуту в столовой стало так тихо, что можно было расслышать шипение газового рожка над столом и неторопливое звучное тиканье старых дедовских часов в углу. Наконец мама проговорила:

   - Извини меня за эти мои слова. Я знаю: ты о них всегда думаешь.

   Отец сказал:

   - Я и подумал: плохо, когда у детей такой отец, на которого они не могут смотреть с уважением. Который сделал что-то такое, что сам считал неправильным.

   - Да, - сказала мама, - думаю, что ты прав, да, да.

   Но кажется, она сама была не слишком уверена в правоте своих слов, хотя и не видела смысла продолжать спор. И, будто меняя тему разговора:

   - Так что же ты будешь теперь делать, Джеймс?

   - Что-нибудь новое, я думаю. Во всяком случае, не кареты - их время отошло. Через двадцать лет, Эмили, никакого транспорта на лошадиной тяге не останется. У всех будут автомобили.

   - Ну, сперва посмотрим, потом поверим! - И мама опять хмыкнула, по своему обыкновению.

   Отец засмеялся:

   - Думаю, что посмотрим, моя милая, еще на нашем с тобой веку. А относительно того, что же мне теперь делать, то... - Голос его вдруг зазвенел, будто у мальчишки, сверстника Джорджа. - То я думаю, не съездить ли мне в Америку?

   Мама только и сказала:

   - Джеймс!

   А Полл так и вскрикнула под столом: - Папа!.. Па!..

   Она еле продралась сквозь жесткие крахмальные складки, которые накрыли ее с головой и не давали видеть. Oтец поднял скатерть и извлек дочку на свет. Он держал ее на руках, лицом к лицу, и она, чувствуя себя в безопасности под прикрытием этих рук, заговорила зло и быстро, пока мать не успела рассердиться - ведь дочка слышала то, что ей не положено:

   - Это ты, мама, виновата! Ты забыла про меня! Ты же не сказала мне, чтобы я выходила оттуда, вот я там и заснула.