Тень тибета - Городников Сергей - Страница 7

– Ну и что ты ответил? – не выдержав молчания, спросил тот, невольно сорвав голос.

– Та?ак, – неопределённо заметил подросток. И растягивая слова, продолжил: – Хочу стать как ты, мастером. Чтобы мы могли вернуться туда, где был твой дом.

Одноногий поперхнулся и закашлял. Украдкой утёр огрубелой ладонью неожиданно подёрнувшийся слезой глаз и отвернулся к почти законченному Будде, который выглядел величественным и простым.

– Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби, – пробубнил он в нос. И уже громче выговорил: – Что скажешь? Удался нам этот, – он взмахнул рукой в сторону вырубленного в скале Будды, – каменный идол?

Удача склонил голову набок, будто посторонний человек оценивал то, над чем они работали несколько месяцев, и с неторопливым кивком головы ответил:

– Красиво.

– Эх, ты. Красиво, – передразнивая, возразил ему мастер. – Некрасиво и делать незачем.

Он подобрал с земли молоток и долото, поднялся со шкуры. Вновь застучав по каменному лотосу и отсекая, что ему представлялось лишним, он постепенно забылся и замурлыкал непонятную песню. Удача прихватил из горки камней тот, что был похож на клык большого хищника, ловко забрался наверх, к серой голове божества. Устроился там поудобнее и принялся обчищать углами камня завитки его волос.

Отвлёк подростка дальний топот копыт нескольких лошадей с всадниками. Ему сверху были видны весь протяжённый южный участок караванной дороги и подъезд к монастырским воротам. За охвостьем горного хребта показался небольшой конный отряд, и отряд тот продвигался по дороге скорой рысью. В отряде было трое лам и пятеро воинов степняков, на заострённых шапках у них торчали кисточки. Приближались они уверенно и четверть часа спустя уверенно свернули к монастырю, привлекая внимание зевак из поселения, которые стали подтягиваться к воротам. Степные лёгконогие лошади выказывали утомление от долгого пути, и всадники по примеру самого первого из них, сутулого ламы позволили им перейти на спокойный, однако скорый шаг.

Не останавливаясь у распахнутых внешних ворот, все всадники поочерёдно въезжали на гостевой двор монастыря, когда произошла неожиданная заминка. Замыкал отряд юный, коренастый степняк. Несмотря на свой возраст, он был вооружён как другие воины и, чтобы показать местным зевакам выносливость и навыки зрелого наездника, заставил своего вороного жеребца встать на задние ноги и, таким образом, переступить во двор под каменным сводом. Внезапно раздался отчаянный лай, со двора наружу шмыгнула рыжая и с лисьей мордой собачонка. Её неожиданное появление испугало усталого жеребца, тот шарахнулся и, чтобы не завалиться на бок, опустился на передние копыта, сильно придавив колено своего хозяина к толстой створке дубовых ворот.

Усмиряя коня, юный наездник одновременно взмахнул плетью с намерением ловко наказать собачонку хлёстким ударом, но не дотянулся до неё, чем вызвал смех и нелестные замечания у свидетелей происшествия. Он вспыхнул от досады и гнева, как от пощёчины. Собачонка кинулась прочь от монастыря, а он стегнул коня, погнался за нею. Она стремглав понеслась по пологому косогору наверх холма, перевалила за него и сверху помчалась к тому месту, где работали одноногий мастер и Удача. Нырнув под шкуру, которой был накрыт валун, собачонка в своём ненадёжном укрытии тихо заскулила и всем телом задрожала, с отчаянием прислушиваясь к неумолимо приближающемуся топоту копыт лошади своего преследователя. Юный черноглазый всадник подскакал к валуну и осадил жеребца, после чего беззлобно, но сильно огрел плетью спину Одноногого.

– Твоя собака? – грубо потребовал он ответа.

От удара плетью мастер вжал голову в плечи, напрягся, но не отозвался, продолжал тихо постукивать молотком по подрагивающему в руке зубилу.

Юный степняк удовлетворился такой покорностью, вспышка гнева уступила место надменному презрению. Он был на год?два старше Удачи, пониже ростом, но крепче в плечах и шире в кости. Серебряный узор на кожаном колчане с лисьим хвостом был похож на те, какими своё оружие украшали ойраты. Разворачивая беспокойную лошадь, готовый возвращаться к монастырю, он не столько по злобе, сколько играючи снова замахнулся плетью на бессловесного раба. Но ударить Одноногого второй раз ему не удалось. Камень, каким Удача обрабатывал голову Будды, с лёту угодил юному всаднику под левый глаз. Тот неуклюже дёрнулся в седле, и тут же увидел неожиданного противника, который с ловкостью зверька быстро взбирался к верхнему краю покатого скального выступа.

Дважды петля аркана взлетала к ногам Удачи, и оба раза ему пришлось увёртываться, что замедлило продвижение к укрытию за выступом. Оскалом волчонка наездник внизу показал крепкие зубы и перекинул петлю аркана на переднюю луку седла. Но не для того, чтобы отказаться от желания примерно наказать того, кто осмелился поднять руку на него, юного воина. Он вынул из налучья короткий лук, играючи выхватил красную стрелу из колчана и прицелился в бросившую в него камень ладонь.

Удача в последний миг, одновременно с взвизгом тетивы отдёрнул руку, и бронзовый наконечник звонко цокнул, застрял в щели, за которую он только что держался. Ойрат ногами сжал бока нервно переступающего жеребца, заставил его застыть на месте и с прежним оскалом молодого хищника неторопливо достал вторую стрелу. Оттянутая тетива зазвенела опять, и снова наконечник цокнул о выступ, где за мгновение до этого была правая ладонь Удачи. Однако в этот раз, дёрнувшись от второй стрелы, подросток сорвался носками голых ступней с узкой выбоины, повис на одной руке. Вцепившись пальцами в край выступа, извиваясь и подтягиваясь, он на ощупь выискивал опору для ног и не находил её.

С удовлетворением кошки, которая загнала мышь в угол, юный степняк блестящими зрачками за сощуренными веками следил за его лихорадочными поисками опоры и без излишней суеты вытянул третью стрелу, положил её конец с белыми оперениями на тетиву. Собачонка под шкурой жалобно заскулила. Не в силах видеть, что будет дальше, Одноногий сквозь пелену проступающих слёз замахнулся молотком на живот каменного бога, но остановился от внезапного грубого и властного окрика с вершины холма.

– Джуча! Нельзя! – разнеслось по распадку, повторяясь затихающим эхом. – Назад!

Мастер замер, оглянулся. Лама средних лет осадил пегого коня и сверху строго наблюдал за тем, как юный воин из прибывшего с ним отряда вдруг беспечно рассмеялся, выстрелил в сторону. Парящий над распадком орлан перекувыркнулся через голову, подстреленный насмерть стал падать, словно был комком перьев на вертеле с окровавленным наконечником. Убрав лук в налучье, Джуча гикнул на ухо своему жеребцу, и тот помчался к верху холма, однако на полпути юный степняк начал заворачивать его бег вдоль склона, в обход ламы, чтобы не встречаться с ним для объяснений.

Одноногий медленно опустил молоток. Тыльной стороной мозолистой и дрожащей руки он отёр со щёк проступившие слёзы. Терзаемый внезапной неизъяснимой тревогой он не мог больше думать о своей работе.

Предвечерняя серость принесла с собой моросящий дождь. К сумеркам он усилился, разогнав людей под крыши, к теплу очагов. Всю ночь дождь шелестел по крышам, шлёпал по лужам. В пристройке к внутренней стене монастыря, где была монастырская кузня, Одноногий и Удача долго не могли заснуть, каждый предчувствовал коренные изменения в их жизни, которые последуют за прибытием отряда из Лхасы. Слух, что ламы проделали долгий путь, чтобы забрать юного воспитанника настоятеля, уже несколько часов был главной новостью в монастыре. Все избегали разговаривать об этом, и только настроение тягостного ожидания предстоящего расставания, казалось, пропитало собой сам воздух.

Удача лежал на узкой деревянной лежанке, укрытой поверх досок и сена козьими шкурами, в темноте пальцем выводил на шершавой стене невидимые неопределённые знаки, бессмысленные рисунки. А согнувшийся, точно горбун, Одноногий сидел на чурбане против горна и, когда не отпивал из обожженной глиняной чаши мутную жидкость ячменной водки, пьяно смотрел в огонь. Он время от времени бубнил невнятные слова, на что рыжая собачонка, лежа среди пляшущих отсветов на глиняном полу, приоткрывала сверкающие от огня глаза и утробно ворчала.