Тень тибета - Городников Сергей - Страница 19

Ощущения просыпались без желания разомкнуть тяжёлые веки. Странная музыка, нежная и несдержанно страстная притупила тревогу и пробудила воспоминания о том, что у него тоже есть сердце, и оно отозвалось щемящим волнением от неизъяснимых предчувствий. Он судорожно вздохнул и открыл глаза, подёрнутые влажной пеленой беспричинных слёз. В будто дрожащей полутьме не сразу, постепенно различались зыбкие очертания свода дивного храма. Облачка курений приятных благовоний плавали между ним и сводом размытым красноватым туманом. Он без удивления догадался, что лежит на мягком ковре, на шёлковых подушках и медленно повернулся лицом к источнику света. За плавно подвижными облачками курений виднелся алтарь, и свет огня многих свечей зарницами крошечного подобия восходящего солнца расцвечивал золотое изваяние многорукой богини. Три гибкие женщины, будто зачарованные музыкой кобры, извивались в самозабвенном танце напротив многорукой богини.

Он слышал рассказы о храмовых танцовщицах Индии, чувственных жрицах любви, но созерцание воочию столь изящных и невероятно прекрасных баядер превосходило всё то, что он мог себе представить в воображении. Воля и самообладание отступали перед чудесным сном наяву, желания начали волновать кровь, напрягли плоть. Музыка менялась, стала тише и вкрадчивее. Покорно подчиняясь ей, изменился и танец баядер. В облачках курений они кружились и понемногу приближались.

Они были разного возраста и опыта жизни. Выделяясь среди них светлой матовой кожей, девушка с иссиня?чёрными распущенными по плечам волосами и с тёмной синевой глаз привлекла его особое внимание. Она удивительно легко опустилась на ковёр и тихонько засмеялась над его головой, – он никогда не слышал такого смеха, грудного, низкого, от какого перехватило дух и трепет пробежал по телу. Он невольно принял из её руки трубку кальяна, при этом коснулся мизинцем её тёплой ладони, отчего горячая кровь хлынула в лицо, в голову. Подчиняясь девушке, не отрывая от неё взгляда, он глубоко вдохнул дым зелья, от которого в тело возвращалась прежняя сила, а волна радости перехватила дыхание, когда она опять засмеялась его поступку. Вдруг обняла, поцелуем, как жалом змеи, пронзила всё его существо, разбудила в груди сладостно ноющую боль. Он больше не желал видеть что?либо, кроме её лица.

– Как тебя зовут? – спросил он странно глухим и чужим голосом.

– Дэви, – как бы удивилась она вопросу и сверкнула искрами смеха в глазах цвета сапфира.

– Дэ?ви, – повторил он по слогам, растягивая чудесные звуки.

Он не замечал, как другие женщины постарше оказались на ковре и освободили его от одежды, подчиняясь им, словно поводырям в лабиринте. Никогда прежде он не испытывал такой безмерной власти над собой других существ и не хотел бороться с этой властью. Они дарили и дарили его ласками, щедро поднимая на гребни волн сладострастной муки и упоительного восторга, каких, казалось, невозможно вынести и остаться живым, пережить...

– Дэви... – как будто со стороны, расслышал он собственное бормотание.

Он не ощущал ни рук, ни ног, он позабыл, что такое тепло и холод, боль и собственное тело. Добро и зло, жизнь и смерть потеряли смысл. Смыслом стало лишь одно имя.

– Дэви... – он опять произнёс его, и предчувствие непоправимого несчастья оживило и вернуло ему тело, пробудило от небытия.

Никогда ещё он не был таким разбитым и больным. Невыразимо истерзанными были и ощущения и обрывки мыслей и воспоминаний. Медленно осознавалось, что очнулся в сумраке затемнённого помещения с каменными стенами. Сухой летний воздух сквозил над полом, подсказывая, что снаружи дневное время. Появилась старая китаянка, служанка его приёмного отца, склонилась и мягко отёрла воспалённый лоб влажной тряпкой. Одноногий мастер сидел на низкой лавке возле окна, частично закрытого бамбуковой занавесью, обрабатывал рукоять меча, изготавливаемого особенно тщательно, как если бы это был дорогой заказ. Полоски света, словно воришки, украдкой пробивались меж щелей занавеси и неспокойно блестели на подрагивающем лезвии меча.

Мастер оторвался от работы, посмотрел на него и проговорил с неприязнью:

– Этот верный пёс зла, Джуча.

Удача равнодушно не понял, что сказал Одноногий. Всё вокруг было чужым и ненужным. Снова тошнотворно поплыл балочный потолок, накренились стены. Веки отяжелели и сомкнулись, погружая его в бездну беспамятства, в которой витал белый дракон смерти, устремляющийся навстречу с раскрытой пастью для сражения в беспощадном поединке.

Дракону не удалось одолеть его. Молодость требовала, чтобы он продолжал жить. И следующим, тоже душным днём, его вынесли во двор, положили на старом, с несколькими проплешинами ковре в тени низкого дерева. За углом дома оба подмастерья возились у навеса над горном, были заняты разливкой, как кусок солнца, расплавленной бронзы в полости глиняных заготовок. Опираясь на палку, там наблюдал за ними и делал замечания Одноногий. Одноногий выбрал из корзины несколько готовых изделий и направился к нему. Когда подошёл, устало присел на траву, положил на ковёр трёх бронзовых, затейливо сделанных божков, покровителей домашнего очага, охотно и часто скупаемых купцами посредниками.

– Как думаешь, получилось?

Было очевидно, что он хочет отвлечь его от рассеянной задумчивости. Удача вяло напряг руку, взял одного за голову.

– Сколько я отсутствовал? – спросил он, равнодушно разглядывая божка.

– Без малого двадцать дней, – неохотно ответил мастер. – Нравится?

– Да.

– Не обработаешь их?

Удача вместо ответа показал свои ладони, пальцы, сильные и цепкие, огрубевшие для такого тонкого дела. Мастер понял, что он хотел этим объяснить, тяжко вздохнул. Вынул из кармана передника шершавый камешек, принялся мягко обтирать им выпуклости божка, убирая лишние неровности. Лежащий рядом пёс навострил уши, приподнялся и уставился на ворота, но снова лениво опустился, вытянул морду поверх лап. С улицы меж створок ворот протиснулся коротышка, там раздался треск зацепившейся за что?то ткани халата. Коротышка отцепил рукав от железной скобы и засеменил к ним торопливой походкой, какая прежде вызвала бы у молодого человека улыбку.

Коротышка был чем?то озабочен, однако присел рядом на корточки.

– Я только забежал узнать… – начал было он, но смолк от их тягостного молчания. Однако он не в силах был сдержать в себе вопроса, который его мучил, спросил:

– Папа римский, что, правда, очень богат?

Занятый своим делом одноногий мастер не обращал на него внимания. Вынужденный ответить, Удача вяло полюбопытствовал:

– Кто он?

Коротышка таинственно пропустил ответный вопрос мимо ушей и опять задал свой.

– Скажи, Удача? Брахманы индийского храма, где ты был, богаче Далай?ламы?

– Не помню, – неохотно и не сразу отозвался Удача, не заботясь о выяснении источника, откуда коротышка узнал о его приключении. Он вытянулся, закрыл глаза от осветившего лицо солнца и солгал. – Я, вообще, ничего не помню.

– Плохо, – расстроился коротышка. – Нельзя в первый раз так много курить неизвестно что. Я тебя научу курить опий. Не сейчас. Сейчас мне некогда.

Он очень быстро для его полноты поднялся, засеменил со двора, сопровождаемый собакой, которая высунула язык и пыталась вилять хвостом.

– Чем?то опять увлёкся, – заметил ему вслед Одноногий.

Проводив коротышку, собака тявкнула, словно напомнив ему прикрыть створку ворот снаружи.

– Кто меня привёз?

Вопрос приёмного сына не удивил Одноногого.

– Никто не видел. Мы легли спать, когда стук в ворота поднял собак. Ты был один, заваливался в седле к шее лошади. Мы решили, ты выполнял какое?то поручение и по возвращении накурился опия. – Он помедлил, потом всё же сказал. – В бреду ты часто упоминал индийский храм и Джучу.

– Уеду в горы, – внезапно сказал Удача. – Хочу побыть один.

Одноногий прервал работу. Хотел возразить, но ничего не сказал, одного за другим медленно подобрал божков и грустно сунул в карман кожаного передника.