Шухлик, или Путешествие к пупку Земли - Норбеков Мирзакарим Санакулович - Страница 7

Шутки шутками, а где, спрашивается, его искать, этот пупок? Ни на одной карте ничего подобного не отмечено.

Есть долгота и широта, то есть параллели и меридианы. В древности, помнится, говорили о семи климатах, которые опоясывают землю. Но что касается пупков, – никаких указаний! Неизвестно, в горах они, на равнине или на дне океана, в Северном полушарии или в Южном.

Скорее всего, надо разыскивать на вершинах гор, у родников.

Ведь пупок – это такой узелок, место, где сосредоточены жизненные силы Земли. Если хоть один развязан, силы утекают, и Земля ослабевает, остывает.

В конце концов, дождь может смениться снегом, с полюсов навстречу друг другу двинутся льды, и всё вокруг замёрзнет, умрёт.

Медлить ни в коем случае нельзя. Но в какую сторону сделать первый шаг?

Может, куда глаза глядят? Да это хорошо во время бесцельного странствия. А когда нужно отыскать один-единственный пупок Земли, соединяющий её с небом, ноги столбенеют, будто в оковах, – такая немыслимо-страшная ответственность.

И джинн Малай бессилен, хоть и только что из отпуска.

Не ожидал он такой подлости от брата-шайтана. Сидит, пригорюнившись, у пруда, как красная девица с пиратской повязкой на глазу. Час от часу усыхает. И никакого от него толку, никакого совета.

Лисонька Корси погадала на «петушка или курочку». Дядюшка Амаки – на бобах, разделив сорок один на три части. Кроты рассказали вещий сон, приснившийся всем им под утро. Сорока Загизгон колдовала с решетом, приговаривая: «Чудеса в решете! Дыр много, а выскочить некуда!»

В общем, так оно и получалось. Каждый указал свою дырку, своё направление к пупку Земли.

Сколько гаданий, столько и путей – на север, на юг, на восток и на запад.

Хотя надо признать, что любые пути куда лучше, чем тупики.

Не счастье ли это, когда есть выбор, когда столько путей вокруг!

Чу

Шухлик так разволновался, что скакал по саду без остановки целый день и целую ночь, не обращая внимания на дождь и грязь под копытами.

В голове было пусто. То есть мысли клубились, как туман, в котором ничего путного не разглядишь, никакой дороги.

Зато к утру в душе рыжего ослика проклюнулись ростки множества внутренних чувств. Точь-в-точь как всходы на огородных грядках.

Днём он присел рядом с джинном Малаем у пруда – отдохнуть и разобраться в чувствах, которые восходили в его душе без счёта, одно за другим. Шухлик насчитал около дюжины и сбился.

Как говорится, он пребывал в чаще чувств. Можно сказать, в джунглях. И непонятно было, которому из них довериться.

Быстрее других выросло, как громадный подсолнух, изумление.

– Ну, попёрли! – вздыхал Шухлик, покачивая головой.

Вдруг он приметил одно из чувств, казавшееся вообще посторонним, каким-то приблудным.

В его неясном лепете сложно было разобрать какое-нибудь отчётливое указание – мол, поступай, братец, так, а не этак.

Оно было слабым и нежным, как первый весенний цветок, первоцвет – вот-вот завянет.

Шухлик прислушивался к нему, ещё не разумея, о чём оно говорит.

И вдруг вспомнил, что когда был маленьким, прекрасно знал это чувство. Более того, доверял его подсказкам, охотно подчинялся.

С помощью этого чувства Шухлик с закрытыми глазами мог отделить белую фасоль от чёрной. Или, стоя на дворе хозяина Дурды, запросто предугадывал, кто в следующую минуту пройдёт по улице, а кто свернёт в их калитку.

Тогда это чувство не было таким уж слабым и вещало в полный голос. Оно позволяло слышать на расстоянии мамины мысли. Подсказывало во время игр, где спрятались козёл Така и кошка Мушука. Помогало избегать встреч со злобными бродячими псами.

Так и говорило: «Знаешь ли, лучше будет, если ты не пойдёшь в ту сторону. Прямо-прямо, дорогой ослик, а затем – налево!»

Или подталкивало сделать что-нибудь эдакое, о чём Шухлик вроде и не помышлял. Но если слушался, не ленился, всё выходило самым замечательным образом.

Иногда возникало такое странное, удивительное ощущение, будто всё, что сейчас происходит, уже было когда-то. Вот подойдёт корова тётка Сигир и скажет: «Что-то ты, Шухлик, расшалился не в меру! Смотри, как бы хозяин Дурды не осерчал». И кошка Мушука, тихо мурлыкая, будет подробно рассказывать свои сновидения. А через миг мама-ослица ласковым голосом позовёт к обеду.

Возможно, это тонкое чувство связывало ниточкой-невидимкой прошлое, настоящее и будущее. Ведь время – очень странная штука! То размеренно течёт, то застывает, то вдруг мчится галопом – так что не успеваешь уследить.

А это чувство показывало время со всех сторон. И то, которое проморгал или проспал, и то, которое использовал с толком, да уже упустил из памяти, и то загадочное, которое ещё не подошло к тебе, но уже существует где-то неподалёку.

Потом, за делами и повседневными хлопотами, за учением, набравшись чужого ума и чужих знаний, Шухлик как-то совсем позабыл об этом приятельском чувстве, и оно засохло где-то на задворках его души.

– Знаешь ли, мой господин, – подал голос грустный Малай. – Иной раз чужие мысли в твоей голове – это болезнь, хуже мигрени! Когда тебе говорят, что дважды два – четыре, не принимай сразу на веру, а хотя бы задумайся, так ли это? Если бы я всякими знаниями, всякой мудростью забивал без разбору свою голову, то и на свете не жил бы. Ведь о джиннах в учебниках да энциклопедиях ничего путёвого не сказано! Сказки, мол! В лучшем случае – легенды! – И он состроил такую сказочную физиономию, которую ни в одной книге, ни в одной энциклопедии не найдёшь.

Действительно, тонкие волшебные чувства часто теряются в заботах, заглушаются знаниями.

Их заслоняют, забивают другие, более сильные и настойчивые. Например, осторожность в виде хваткого подорожника. Чувство опасности, похожее на крапиву. Страх, подобный цепкому репейнику. Разросшаяся буйно, как кусты бузины, неуверенность. Лопухи беспечности.

И злость, и обиды, и самодовольство, и лень заглушили то хрупкое чувство в душе Шухлика. Оно совсем затерялось среди чертополоха.

Впрочем, рыжему ослику, как всякому нормальному, в меру образованному существу, вполне хватало пяти внешних чувств. Они служили верой и правдой, как надёжные солдаты, не обманывали, но всё же, если задуматься, чего-то недоговаривали. Точнее, попросту не умели объяснить.

Шухлик обрадовался встрече со старым знакомым. Он даже припомнил, как называл его раньше, много лет назад, когда они были приятелями. Чувство по имени Чу! Прекрасно, что оно вновь проросло в душе на расчищенной почве, это чудесное чувство!

«Вообще-то чувство и чудо – родственные слова. Может, братья. Может, сёстры», – размышлял Шухлик.

Слово «чудо», как известно, происходит от старинного «чу» – слышать, ощущать, созерцать.

И чувства наши – это настоящее чудо! А со временем должны становиться всё чудесней. Хочется в это верить.

Чувствам, по правде, всегда мало самих себя. Они умножаются, создавая новые, возрождая забытые, стремясь к познанию невероятных чудес, которые на каждом шагу в этом мире.

Иногда говорят – чую! Обычно-то чуешь не глазами и не носом, не ушами и не языком, а именно этим тонким чувством по имени Чу. Оно, как настоящее Чудо-юдо, помогает почуять то, что недоступно пяти внешним чувствам.

«Надо бы сберечь его, – думал Шухлик. – Вновь научиться слушать и понимать. Не вполглаза, не вполуха, а всей душой».

Джинн Малай, сидя рядом, поминутно охал, и от нечего делать прислушивался к мыслям Шухлика.

– Ох, мой господин! – вздохнул он. – Мне знакомо это чувство. Для джиннов и прочих духов оно то же самое, что глаза или нос для обычных телесных существ. Когда я в полном здравии, то, можно сказать, и гляжу и нюхаю, и слышу этим чувством. Да вот теперь, как видишь, очень ослаб из-за брата-шайтана. Так убавилась моя плоть, что еле-еле душа в теле. И почти всех чувств лишился! Прости, мой господин!

Малай действительно плохо выглядел и уменьшался в размерах так быстро, будто дирижабль в небе.