Шухлик, или Путешествие к пупку Земли - Норбеков Мирзакарим Санакулович - Страница 4

«Странный мне джинн достался, – думал Шухлик, задрёмывая среди пушистых ковров и мягчайших подушек. – Впрочем, без него будет, наверное, грустно…»

Он заворочался, ощутив вдруг, как отлетает сонная нега и нарождается невнятное беспокойство, словно чего-то не хватает. Правда, трудно разобраться, чего именно.

От сытой и довольной жизни очень быстро наступает отупение. Иногда быстрее, чем солнце уходит за край земли.

А если благополучие длится бесконечно, от него можно так затосковать – хуже, чем от горькой беды. Если кажется, что всего достиг, всего добился и некуда стремиться, то хоть ложись и помирай или вой с тоски.

Даже не знаешь, чего ещё пожелать. И это так мучительно!

Шухлик уже привык, что всё исполняется само собой, без всяких усилий.

Хочешь золотой шатёр – пожалуйста! Вот тебе и пуховые подушки, и пожилой орангутанг с опахалом из страусиных перьев!

Вообще-то сквернее привычки нет ничего на этом свете! Привычка, как смерть. Она, эта привычка, притупляет и убивает чувства. Не все, конечно.

Есть чувства внешние и чувства внутренние, то есть душевные.

Пять внешних чувств – глаза, уши, нос, язык, да и вся кожа – рассказывают душе об окружающем мире.

Душа раздумывает, осознаёт, где, к примеру, добро, где зло, где радость, а где горе, и выращивает целый сад внутренних чувств. Их множество, и они такие разные, что не перечесть. Вот их-то и губит привычка. Она, как прожорливая гусеница, всё поедает – любовь и ненависть, жалость и сострадание, стыд и раскаяние.

Не остаётся ни удивления, ни сожаления, ни восторга. Никаких порывов и страстей.

Увядает сад чувств. И в душе – болото. В лучшем случае – чертополох, лопухи, сныть, крапива да медвежье ухо. Словом, сорняки.

Если честно, без душевных чувств ты глух, слеп и нем. И, хочется добавить, глуп.

Что-то вроде дождевого червяка. Ползёшь куда-то, набивая брюхо. Вот и вся жизнь!

Хотя для кого-то, возможно, и такая хороша.

Душа засыпает, как сурок дядюшка Амаки в норе. Безучастная, безразличная. Привычная ко всему. А это действительно ужасно!

Тогда и райский сад становится адом.

Ведь ад – это совсем не то место, где мучают и поджаривают на сковородке.

Ад – это такое состояние бесчувственной души, когда всё вокруг растворилось, улетучилось, стало будто бы невидимым.

Как говорил учитель Диван-биби, чувства внешние угождают телу, а чувства внутренние возносят в вечность.

Телу-то, конечно, угодить проще. А вот вознестись да ещё в вечность – очень мудрено!

Увы и ах! – увяли и засохли чувства Шухлика. Иначе говоря, отупели.

По привычке он просыпался, смотрел и дышал. Изредка ходил и часто ел – по привычке. Его давно ничего не трогало и не беспокоило.

Какая там мама? Какие там друзья? Какая Ок-Тава? Он позабыл обо всём на свете.

Словно тучный дождевой червь. Даже рыжая шкура побурела под цвет земли.

К счастью, чувства, как всякое садовое растение, не только умирают, но и возрождаются – побеждают привычку. Хотя это непростое дело. Иногда требуется настоящее чудо, чтобы чувства очнулись. А привычка – коварная особа. Вместе с чувствами губит и чудеса.

Это кажется невозможным, но и к чудесам быстро привыкаешь. Особенно когда они вокруг тебя и повторяются ежедневно.

Все уже давным-давно привыкли к небесам, к звёздам и луне, к цветущим деревьям и к их плодам, к струящейся в реках воде…

Если бы на небе каждый день появлялась, к примеру, дюжина радуг, по которым можно было восходить куда захочешь, и к этому вскоре привыкли бы, найдя научное объяснение. Да к тому же кто-нибудь обязательно купил бы эти радуги и начал билеты на них продавать.

Вот и Шухлик привык к своему райскому саду Шифо, к джинну Малаю и к дереву желаний. Разучился чуять всей душой чудесность. И всё принимал как должное, как само собой разумеющееся, будь то батон из булочной или каша из топора, приготовленная джинном.

Такое, к сожалению, случается очень часто.

Далеко не каждый умеет по-настоящему слышать, ощущать и созерцать. Хотя весь мир вокруг нас – чистое сокровище. На каждом шагу, в каждой ямке от копыта – чудеса! Да только как их разглядишь, когда с чувствами плохо?

Смотришь, а не замечаешь. Слушаешь, а не слышишь. То есть всё кажется понятным и обычным, простым и заурядным, точно из учебника природоведения.

Ну, разумеется, солнце всходит и заходит оттого, что Земля вращается. Ну, конечно, облака над головой собрались потому, что испарения воды поднялись в небо. А когда накопилось слишком много капелек, они, безусловно, не удержатся в воздухе и прольются на землю дождём.

Эка невидаль! Никаких чудес! Одна лишь скучная привычка ко всему – к самой жизни.

И всё-таки любую, самую злокозненную привычку можно одолеть.

Вот теперь что-то растревожило Шухлика и звало, неизвестно куда и зачем. Кряхтя, он поднялся с пуховых подушек и вылез из золотого шатра. Постоял, огляделся. И первым из чувств воскресло удивление.

«Неужели мне и впрямь ещё чего-то нужно?! – размышлял Шухлик. – Да разве может такое случиться в саду Шифо?»

К счастью, в любом райском саду обязательно чего-нибудь не хватает. Ну, хотя бы тех же волнений, тревог и переживаний. Без них жизнь останавливается, и всё засыпает мёртвым сном.

Шесть частей ночи

Шухлик, отдуваясь и переваливаясь, как свиноматка, прошёлся по вечернему саду. Уже забыл, когда ходил так в последний раз.

Шелестели листья, перешёптываясь с травой. Журчал ручей, спеша рассказать какую-то новость пруду. Мерцали на небе первые звёзды, будто подмигивали уходящему солнцу. И такой между деревьев струился воздух, что хотелось его полизать.

Открыв рот, Шухлик неожиданно почувствовал, что ужасно хочет петь, – аж язык чешется!

«Вот чего мне не хватало, – понял он. – Славы певца!»

Не откладывая дело в долгий ящик, начал разучивать арии из опер и романсы, но получалось всё не слишком хорошо, как-то неудачно.

Когда Шухлик влезал на колесо обозрения и затягивал какую-нибудь серенаду, – йо-го-го-йо-ия-ия-ия! – сад Шифо тяжко вздыхал и грозился зачахнуть, а его обитатели прятались по норам и гнёздам.

– Дорогой мой, – говорила мама. – Среди ослов крайне редко встречаются умелые певцы. Пожалуй, я о таких и не слыхала. Может, только предок Луций умел петь как следует. У тебя, сынок, куча других достоинств. Ну зачем тебе пение?

– Что я могу поделать, – вздыхал Шухлик, – если душа вдруг запела…

– Но горло-то не приспособлено! – сердилась мама. – Когда совсем невтерпёж, уйди в укромный уголок, подальше, или спустись в метро и пой, сколько хочешь.

– Петь для себя – это глупо, – не соглашался Шухлик. – Нужны слушатели!

Однажды, на ночь глядя, он вспомнил мамины рассказы о превращениях Луция.

«Отчего бы не попробовать? Может, стану ненадолго певчей птицей! Хоть разок спою так, как хочется. Изолью все звуки, накопившиеся в душе!»

Колдовской мази, конечно, не было. Джинн Малай в отпуске.

Шухлик отправился прямиком к дереву желаний, на котором раскрылись огромные розовые цветы, мигавшие лепестками. Подождал минут пять и запел. Но голос совсем не улучшился. Может, мама-ослица утомила дерево своими запросами?

Тогда он нащипал полный рот лепестков и тщательно, как верблюд, пережевал. Слишком пахучие и щекотные! Поморщился и проглотил.

Ничего особенного не произошло. Просто какая-то сила внезапно подняла рыжего осла на вытянувшиеся задние ноги. Копыта вдруг разлапились, обращаясь в ступни и ладони. Надёжная толстая шкура утоньшилась и оголилась, а хвост вообще исчез. Стало лучше видно, зато хуже слышно, и нюх притупился.

Шухлик, покачиваясь, неуверенно шагнул на двух ногах и едва не упал с непривычки.

«Что такое?! – ужаснулся он. – На кого я похож?»

Добрёл на четвереньках до пруда и глянул в воду. Оттуда на него испугано взирал неизвестный молодой человек. Голова в сравнении с ослиной – круглая, маленькая, и нос торчит, как клюв, эдак отдельно от остального лица. Словом, глаза бы не видели!