Полведра студёной крови. (СИ) - Хватов Вячеслав Вячеславович - Страница 57

Берлога у Альбертика, кстати, мечта. Лежанка, стол со стульями и нечто вроде печки. Видимо, пока мы тут ночевали наверху, остерегался ее топить. Вот придурок, а сообразительный, однако!

Над столом пожелтевшее фото молодой женщины. Маман, не иначе. На столе хаотично разбросаны детские рисунки, карандаши, несколько грязных плюшевых игрушек и толстая тетрадь в синей засаленной обложке. Как только я протянул к ней руку, Альбертик вскочил и вцепился зубами мне в запястье. Я, не ожидая такого, отмахнулся от ебанутого, и он прилично приложился своей дурной башкой от кирпичную стену возле лежанки.

— Дай, — Ткач протянул руку.

— Ты что, еще и читать умеешь?

— Представьте себе ептыть!

— Не могу.

— Тогда бросаем жребий, кто первый.

— Приготовь пожрать, тогда вслух почитаю.

— Заметано. А я вслух поем.

— Вали набирай снег, — я сунул Ткачу котелок и открыл тетрадь. Это был дневник. Писала женщина. Судя по всему, мать нашего сумасшедшего Альбертика, который уже пришел в себя и рыдал в уголке, размазывая сопли.

— Сначала чай, — Ткач брезгливо отставил с печки хозяйский чайник, покрытый отслаивающиеся нагаром. — Читай уже.

"27.09.2012

Я долго не решалась писать. Зачем? Все равно через несколько месяцев мы с Альбертиком умрем. Но потом я подумала, что кто-то из убежища найдет этот дневник и передаст ему. Константину. Моему любимому Косте, отцу Альбертика. Я не сомневаюсь, что он жив и что он там, внутри. Нам с Альбертиком ведь совсем чуть-чуть не хватило везения. Я, дура, когда собиралась, взяла с собой и золото, и деньги, и паспорт, и медицинскую страховку и даже зачем-то жировки за последний год. А карту доступа не взяла. Вспомнила на выезде из города и хотела сойти с автобуса, но они не остановили. И правильно сделали. Автобус все равно был последний.

Но я-то надеялась, что нас пропустят. Глупая. А теперь мы тут, он там, а бесполезная карта доступа погибла вместе с Карпинском. Хотя, что ей будет, железке, лежащей в железном сейфе. Смотрю сейчас на ключ, на этот символ напрасной надежды, и плачу. И Альбертик плачет….".

Я встал с табурета, вынул нож и шагнул к Альбертику.

— Правильно, Кол, пусть старик больше не мучается, — осклабился Ткач.

— Все-таки ты не исправимо кровожаден, Алексей, — срезал я ключ со шнурка, болтающегося на грязной как у трубочиста шее хозяина норы, — лучше помоги найти паспорт его мамаши. А вот, сам уже вижу, — мятая книжица обнаружилась в жестяной коробке на полке, вместе с фотографиями, на которых была запечатлена все та же женщина и усатый мужик в военной форме.

— Улица Мира, дом пятьдесят шесть, квартира тридцать два. Хм, — я достал из разгрузки рисунок, что дала мне Саманта. — Это совсем рядом. У тетки Сэм улица Мира пятьдесят девять, — рисунок и паспорт легли рядом в разгрузку.

— Читай еще, — Ткач устроился поудобнее в предвкушении этой занимательной истории о том, как один персонаж умер, а второй сошел с ума.

Я его понимаю. Человек легко, как губка, впитывает чужую трагедию, пропуская ее через себя, и так же легко забывает о ней уже через несколько минут. В подсознании остается лишь: "хорошо, что не со мной" и "со мной-то такого не будет".

— Вынужден тебя разочаровать, Алексей.

— Что такое?

— История короткая. Всего в три листка. В середине какая-то муть с рецептами каши из корешков и травяных настоек, а в конце вот это:

"12.11.2013

Осталось мне совсем мало. Не знаю, найду ли сил написать что-то еще в следующий раз. Не могу есть. Нет аппетита. Во рту только вкус собственной крови и волос. Волосы везде: на подушке, на полу, на столе и в этой мерзкой каше. Не представляю, как Альбертик это ест. Меня вчера вырвало прямо в миску. Осталось только два зуба. Ногти тоже сходят и карандаш держать неимоверно больно. Холод и темнота. А Альбертик барахтается. Носит воду, занимается стряпней. Вчера нашел где-то масла, и теперь мы иногда зажигаем лампу.

Я все. Сколько еще протянет Альбертик, не знаю. Что можно требовать от десятилетнего ребенка?"

После этого риторического вопроса на полстраницы легла жирная загогулина, заканчивающаяся кляксой от раскрошившегося грифеля. Видимо мамаше Альбертика поплохело.

— У бабы, похоже, лучевая была, — прокомментировал Ткач, ковыряясь щепкой в зубах.

— Не факт. При цинге все те же дела: кровь из десен, зубы, ногти и волосы летят только в путь. Да и Альбертик этот не выжил бы, получи он дозу.

— Ну, хер его знает. Тебе виднее.

— Хорошо, если цинга. Иначе топать в Карпинск стремно.

— А где он, этот Карпинск?"

— Недалеко. Кстати, Ткач, ты в курсе, что дежуришь первым? Лично я спать.

Глава 25

— И как попасть в твой этот Карпинск? — Ткач явно не горел желанием тащиться неизвестно куда, неизвестно зачем и уходить от такого близкого, но пока недоступного хранилища. Мне его настроение понятно. Вот он — чемодан без ручки, набитый ништяками. Унести нельзя, а бросить жалко.

— Пойдем опять до Кытлыма, а там все время по дороге "Кытлым — Карпинск" никуда не сворачивая. Да… Кому я объясняю? Ты все равно не запомнишь, — махнул я рукой.

— Километров-то сколько?

— Около шестидесяти, — ответил я, и мой напарник присвистнул. — Но не по тайге, поэтому дойдем быстро.

— Твоими бы устами мед пить, а почему-то все дерьмо хлебаем.

— Зато живы и в деле. Или тебе опять на промятый диванчик в Соликамск захотелось? Так вали, каких-то полторы сотни километров с этими менквами на шее. Ты мне все равно уже нахер не сдался. Без тебя пластину эту достану.

Мой расчет оказался верным. Больше чем убитым Ткач боялся стать лишним, никчемным и никому не нужным. А быть при этом еще и наебанным компаньоном являлось для него верхом непотребства.

Играть на струнах человеческой души мне и до этого приходилось довольно-таки часто. То выманивал клиента на улицу из неприступного дома, сфабриковав любовную записочку его жене, то полировал самолюбие и гордыню цели, втираясь к ней в доверие. Брал "на слабо", вызывал на банальное "пойдем, выйдем". Чем туже натянуты струны: ярость, алчность, ревность, тем сложнее сфальшивить на них. Ткач в этом смысле вообще был идеальным объектом для практики. Простой, как три копейки. Через два дня, когда мы уже подходили к Карпинску, мой напарник был готов сожрать всех менкв без соли, выебать и высушить рокотуна, и вскрыть хранилище консервным ножом. От былой ипохондрии не осталось и следа. Я даже загордился собой. Однако чувство гордости быстро вытеснило удивление, смешанное с тревогой, когда показались окраины нужного нам города.

Вроде бы обычные пятиэтажки, как и везде, но первая же из них блеснула на солнце целыми, незамутненными стеклами окон по всему фасаду! Странной мне показалась и сама дорога сразу после стелы с рельефной надписью "Карпинск", с которой мы были вынуждены сойти на обочину. Эта дорога была очищена от снега и убегала вперед темной шершавой лентой.

Мы разгрузили нарты, без того изрядно полегчавшие с начала их пути, распихали провиант по вещмешкам, и отпустили Красавчика на вольные хлеба до утра, условившись, что лохматый любитель мансийских яиц будет ждать нас у стелы.

— Гляди, — Ткач показал на расстилающуюся перед нами улицу Мира. Нарядные целехонькие домики по обеим сторонам, стекла у всех тоже на месте, по убранным от снега тротуарам туда-сюда снуют одетые в яркие шмотки совершенно безоружные горожане, по проезжей части изредка проезжают грузовики и легковушки. Все чистенькие, и ни одного наваренного металлического листа! Поразительная беспечность и расточительство!

На перекрестке, недалеко от искомого дома мы встали и, раскрыв рты, уставились на сверкающую надпись "Банк "Рассвет" — ваши деньги, наши гарантии". Ткач даже вздрогнул, когда эти светящиеся буквы побежали за край стены.

— Мужики, на лося ходили? Ну и как оно? — сзади притормозила большая, красивая машина. Была она чуть больше обычной легковой, но недостаточно велика для грузовика. Непрозрачное, будто закопченное стекло передней дверцы плавно опустилось и на нас уставился мордатый лысый гражданин с отягощенными золотом пальцами обеих рук.