Загадка Рафаэля - Пирс Йен - Страница 33

Боттандо одобрительно кивнул.

— У вас острый глаз, — сказал он. — Я тоже заметил сходство, но у меня в руках была фотография Рафаэля.

— Это доказывает, что картину подделал Морнэ. Значит, Спелло можно вычеркнуть из списка подозреваемых, — с удовлетворением объявила Флавия.

— Увы, нет. Морнэ также служил в сороковые годы советником в Ватикане и мог знать Спелло. Вот вам еще один пример полезности этой книги. — Генерал встал и стряхнул с коленей хлебные крошки. — Пора возвращаться в офис. В отличие от вас я должен еще поработать.

Они расстались. Флавия и Аргайл направились на восток, а Боттандо побрел в офис. Он очень тревожился, хотя и не стал высказывать своих опасений Флавии. Одно убийство уже совершилось, и генерал сильно рисковал, отпуская ее без охраны.

Флавия и Аргайл с удовольствием помылись, постирали одежду и, переделав разные мелкие домашние дела, провели чудесный вечер. Флавия запустила стиральную машину и просмотрела электронную почту, а Аргайл тем временем штудировал книги, которые привез с собой из Англии. Уютно устроившись в любимом кресле Флавии и перекинув ноги через подлокотник, он зачитывал ей некоторые места. Это было приятной переменой; когда они возвращались самолетом в Рим, Аргайл впился в книгу и за весь полет не проронил ни слова. Название одной из книг бросилось Флавии в глаза; это был путеводитель по палаццо Пубблико в Сиене. Аргайл засмеялся.

— Послушайте. Это письмо виконта Персиваля — великого мемуариста и знатока Лондона восемнадцатого века. Он пишет здесь о леди Арабелле. Я полагал, что ходоком по женской части был только второй ее муж, но, оказывается, и первый был не промах, за что и получил виолончелью по голове на королевском приеме. После чего леди Арабелла побила его кулаками при всех. Представляю, как веселились гости.

И дальше: «Кломортон признался герцогине Альбемарльской, что влюблен в „темноволосую красавицу“. Это было его ошибкой; она — самая большая сплетница в Лондоне». Герцогиня немедленно написала леди Арабелле. Воображаю, какой прием ждал его дома. Ему повезло, что он не дожил до этого момента.

— Зачем вы это читаете? Разве это имеет какое-либо отношение к Сиене?

— Я ищу упоминания о Сэме Пэрисе, Рафаэле или о чем-нибудь с ними связанном. Персиваль — очень наблюдательный человек; ни одно событие в Лондоне не ускользало от его внимания, и каждое он скрупулезно заносил в дневник. Если бы в городе случился скандал, связанный с Рафаэлем, Персиваль обязательно упомянул бы о нем. Однако ничего такого в его дневнике нет, что лишний раз убеждает меня в моей правоте.

— Но вы скажете мне наконец, где картина? Или будете обращаться со мной, как с генералом?

Аргайл взял ее руку и рассеянно поцеловал, потом спохватился и воскликнул:

— О, простите! Конечно, нет, после ужина вы обо всем узнаете.

Вечером они прогуливались по улицам. Флавия показывала Аргайлу свои любимые места. Они побродили по старому гетто, любуясь старинными зданиями и неожиданно возникающими за углом какой-нибудь неказистой улочки прекрасными в своей безмятежности площадями. Аргайл бегло перечислил Флавии достоинства палаццо Фарнезе. Кое в чем он ошибся, но ей понравилась его убежденность. Чтобы не ударить в грязь лицом, она вспомнила, чему ее учили в университете, и описала сюжеты всех больших медальонов палаццо Спада, расположенного дальше по улице.

— Я тоже так могу, — сказал Аргайл, — пойдемте.

Он схватил ее за руку и провел за палаццо Фарнезе, дальше вниз по виа Джулиа, затем свернул на боковую улочку. Остановившись перед высокими деревянными воротами, скрывающими от любопытных глаз внутренний двор, Аргайл указал на герб, венчающий ворота.

— Видите? Два пеликана, над ними корона и символ замка. Чей это герб?

Флавия покусала губы.

— Не знаю. И чей же?

— Ди Парма. Это их римская резиденция.

Флавия усмехнулась:

— Так вот где все это начиналось! Я знала, что их дом находится где-то неподалеку, но специально никогда не искала. А что это за здание рядом?

— Просто очень старый дом. Здесь, между прочим, жил Мантини, это объясняет, почему для аферы с Рафаэлем пригласили именно его. Что же касается картины, — продолжил Аргайл, — то к ней имели отношение только четыре человека — ди Парма, Кломортон, Сэм Пэрис и Мантини. Собрав все факты, я пришел к выводу, что никому из первых трех картина в результате не досталась. Остается только Мантини. Он мог присвоить картину из корыстных соображений или просто из любви к искусству — не хотел, чтобы шедевр Рафаэля покинул Италию. Поэтому он написал поверх Рафаэля свою картину и сделал с нее копию, которую и отдал Сэму Пэрису. А оригинал оставил себе.

Восстановить картину Рафаэля Мантини не мог, потому что жил в соседнем доме с ди Парма. Но торопиться ему было некуда, если допустить, что его интересовали не деньги, а картина. Поэтому он спокойно ждал пенсии, чтобы вернуться в родной город. Однако пенсии Мантини не дождался. В тысяча семьсот двадцать седьмом году в возрасте пятидесяти двух лет он скончался. Имел отличное здоровье, но однажды просто упал замертво посреди улицы. У Мантини не было времени отдать распоряжения на смертном одре или составить завещание. Его скромное имущество и картины перешли по наследству к дочери. Я выяснил, что она вскоре после этого вернулась на родину отца, где вышла замуж за ювелира.

— А родиной отца была Сиена.

— Совершенно верно. Ювелиры в то время были весьма уважаемыми людьми. Муж дочери Мантини стал членом городского совета и в тысяча семьсот восемьдесят втором году умер, окруженный богатством и почетом. Он завещал городу две картины. Первая, естественно, была его собственным портретом, а вторая принадлежала кисти его тестя, великого сиенского художника, непревзойденного Карло Мантини.

— Очень хорошо. Но почему вы решили, будто это та самая картина?

— Потому что это должна быть она. Методом исключения. На ней изображены руины, что соответствует письму леди Арабеллы, а кроме того, это единственная картина, под которой может скрываться Рафаэль.

Этот момент был слабым звеном в аргументации Аргайла. Если бы в эту минуту рядом находился его наставник Трамертон, он наверняка указал бы ему на недостаточность доказательств. Но его здесь не было, а Флавия промолчала, поэтому Аргайл поспешил продолжить:

— За полтора дня я проделал месячную работу. Наверное, что-нибудь упустил. Но поскольку ни у кого другого картины нет, а в этом я почти уверен, то остается только картина Мантини в Сиене. Надеюсь, вы гордитесь мной.

Флавия похлопала его по руке:

— Отличная работа! Осталось только съездить туда и выяснить, действительно ли вы правы. А сейчас идемте домой.

ГЛАВА 13

Флавия и Аргайл выехали в Сиену в восемь часов утра на следующее утро. За рулем сидела Флавия и гнала свой старенький ухоженный «альфа-спайдер» как сумасшедшая. В краткий миг женской слабости она предложила сесть за руль Аргайлу, но тот, по трусливой английской традиции, отказался.

— Никогда в жизни не стану ездить по римским дорогам, — заявил он, — как бы сильно я ни опаздывал.

В принципе это было правильное решение. Флавия вела машину как опытный, закаленный пробками и несоблюдением правил водитель. Когда кошмар городского транспортного движения остался позади, они на предельной скорости рванули на север.

До Сиены пять часов утомительной езды, даже если ехать так, как Флавия, но зато длительность путешествия скрашивают изумительные итальянские виды. Автострада, одна из лучших в стране и самых продолжительных в Европе, начинается в Реджо-ди-Калабриа, на краю юго-западного окончания полуострова. До Неаполя она петляет по опаленным солнцем холмам Калабрии, потом идет напрямую сквозь бедные земли Кампании и Лацио к Риму. Оттуда автострада тянется во Флоренцию, где сворачивает на восток; там, минуя ряд гигантских тоннелей и головокружительных подъемов Апеннинских гор, выходит к Болонье. Здесь она расходится на два рукава: один ведет в Венецию, другой — в Милан.