Рука Джотто - Пирс Йен - Страница 41

— И что же он обнаружил в этих бумагах?

— То, что продавцом картины была Вероника, а посредником — Уинтертон. Там же было разрешение на вывоз, где было сказано, что картина продана из коллекции Уэллер-Хауса.

— Довольно рискованный способ продавать краденые картины.

— Очевидно, да, раз мы с вами сейчас говорим об этом, — сухо заметила Мэри. — Не мне судить. Но с другой стороны, никаких сведений о прежнем владельце не имелось, и, следовательно, никто не смог бы доказать, что в коллекции Уэллер-Хауса этой картины никогда не было. Тем более что опись картин из коллекции Уэллер-Хауса была недостаточно подробной. К несчастью, Форстер лично составлял опись картин в Уэллере после смерти дяди Годфри и наверняка знал, что картины Поллайоло там не было. Веронике с Уинтертоном просто не повезло.

Смекнув, что дело нечисто, Форстер решил шантажировать их. Он написал Веронике письмо, затем явился к ней и выложил карты на стол: «Привет, помнишь меня? Мы познакомились во Флоренции, где ты украла Уччелло. Рад, что ты не оставила своего хобби. На этот раз Поллайоло? Я могу доказать, у меня есть документы, подтверждающие твою вину. Как ты думаешь: сколько они стоят?»

Сначала он даже не знал, как именно он будет давить на Веронику, но, попав в дом, быстро нашел способ. Он как бы невзначай ронял намеки: то о каких-то услугах, то о деньгах, потом о доме.

— Но ваша кузина присвоила столько чужих картин! Разве ее нельзя было остановить?

— Какой смысл спрашивать об этом у меня? Я могла бы ее остановить, но меня никто не просил. По возвращении из Италии она все рассказала дяде. Тот запаниковал и спросил совета у Уинтертона. Я-то считаю, что нужно было идти в полицию и просить их помочь без шума вернуть картину владельцам. «Простите, на нее опять что-то нашло — знаете, как это бывает». После чего я заперла бы ее на ключ или отправила лечиться к хорошему психиатру.

Но естественно, в нашей семье такого быть не могло. Больше всего на свете они боялись позора. Первым и единственным их побуждением было все скрыть, а Уинтертон поддержал их в этом намерении, сказав, что нет ничего легче. Мне кажется, они даже не понимали, что Вероника совершила настоящее преступление и всех их сделала соучастниками. По их мнению, преступления совершают только хулиганы вроде Гордона Брауна; Бомонты же могут совершить всего лишь опрометчивый поступок. При этом они забрали свою долю от продажи картины.

Ну конечно, тогда никто не думал, что подобная история может повториться. А потом было уже слишком поздно. Когда Вероника развесила на стенах с полдюжины новых «приобретений», а Уинтертон помог избавиться от них, они были вынуждены примириться с «чудачеством» Вероники. Фальшивые родословные картин, продажа краденого, прибыль от продаж — список стал слишком длинным для всего лишь «опрометчивого поступка». Единственной проблемой был Форстер, однако Уинтертон сумел убедить его в том, что он виноват не менее остальных и еще вернее попадет в тюрьму, если хоть кому-нибудь проболтается. Этого было достаточно до тех пор, пока Форстер не узнал, что случай с Поллайоло не единичный инцидент.

Как я уже сказала, Уинтертон заработал много денег на слабости Вероники и начал вкладывать их в легальный бизнес. Здесь он также преуспел, отбирая наиболее богатых и наименее щепетильных клиентов. Он сноб и вор, но отнюдь не дурак.

В отличие от Форстера, который, однажды начав, так и не смог остановиться. Он зашел слишком далеко, попросив у Вероники сначала дом, а затем все остальное. Зная о ее болезни, он уже видел себя лордом Уэллером. Ему всегда всего было мало. Вероника имела психические отклонения, но не была сумасшедшей. Он неосторожно задел ее фамильную гордость — единственное, чем она не могла поступиться. Она была твердо намерена оставить поместье в семье, даже если бы оно досталось мне.

Услышав, что Форстер хочет Уэллер, Вероника встала на дыбы и сказала, что он может идти в полицию. Форстер пригрозил, что так и сделает. Вероника приняла большую дозу таблеток, считая самоубийство единственной возможностью остановить его. Это одна версия.

— А другая?

— Вероника приняла решение сознаться во всем полиции и обвинить Форстера в шантаже. Узнав об этом, Форстер ее убил.

— Такое могло быть?

Мэри пожала плечами:

— Не знаю. Все это сильно смахивает на мелодраму в викторианском духе.

— Почему в таком случае вы вытащили на свет всю эту историю? Ведь это вы подсказали Марии Фанселли написать письмо?

— Ничего подобного. Я даже мысли такой не держала.

— Как же это случилось?

Она устало вздохнула, потом печально кивнула:

— Я всегда была как бы вне семьи; я знала, что у Вероники проблемы с головой, но не представляла, до какой степени. Она умерла, я унаследовала Уэллер и узнала о катастрофическом финансовом положении поместья. Я решила урезать бюджет и в качестве первого и самого приятного шага в этом направлении уволила Форстера. Он нанес мне визит. Тогда-то я и узнала все. В первый момент я расхохоталась и сказала, что не верю ему. Он предложил мне спросить у Уинтертона. Я спросила, и Уинтертон подтвердил.

Я была в шоке: получить в наследство великолепный дом и выяснить, что он находится в совершенно негодном состоянии, до которого его довела полубезумная воровка. При этом на меня наседал шантажист, требуя денег, а я была по уши в долгах и не знала, как отбиться от налогового инспектора. Господи, в какую же переделку я попала!

Мне нужно было выяснить, насколько веские доказательства есть у Форстера. Уинтертон прикинул, кто еще может что-то знать, и решил, что наибольший риск представляют две фигуры — Мария Фанселли и Сандано. Мы не знали, насколько они осведомлены, а знать это было чрезвычайно важно. Поэтому Уинтертон встретился с ними и договорился, что они в случае чего будут отрицать причастность Вероники к кражам картин и укажут на Форстера. Я, в свою очередь, уничтожила все, какие нашла в доме, компрометирующие бумаги. И поверьте, их было немало.

— Но Форстер хранил в банковском сейфе какое-то неопровержимое доказательство, — вставила Флавия.

— Да, и мы опять не знали, что это. Поэтому Уинтертон попросил Фанселли и Сандано сделать письменное заявление, содержание которого в общем совпадало с тем, что они говорили вам: Форстер — вор, и он украл эти две картины. Он мог доказать, что воровка — Вероника; у нас были свидетельства того, что вором мог быть он. Я предложила Форстеру обменяться компроматом и в знак доброго расположения пообещала выдать ему еще и кругленькую сумму.

— Вот что он имел в виду, когда рассказывал жене о предстоящей сделке.

— Наверное. Я кое-как наскребла часть денег, подготовила документы и ждала, когда мне на счет придут еще несколько тысяч. Оставалось только заручиться согласием Форстера.

— И что случилось?

— Все расстроилось из-за этой глупой женщины Фанселли. Ею завладела идея рассказать полиции, что Уччелло украл Форстер. Конечно, идею подбросили мы, но она решила через тридцать лет отомстить ему.

— Было за что. Он бросил ее с ребенком.

— Хм, да, это правда. Он обошелся с ней низко. Кстати, ребенок пошел в него.

— Разве это не он оплачивает лечение своей матери?

Мэри покачала головой:

— Плачу я и отчасти Уинтертон. Такова плата за ее письменное заявление. Так где я остановилась?

— Фанселли решила отомстить.

— Да. Проблема заключалась в том, что она хотела успеть сделать это до того, как умрет. Уинтертон говорил, что она очень плоха. Полагаю, она тоже знала об этом и боялась опоздать. Таким образом она подтолкнула полицию к расследованию, колеса завертелись, и в конце концов Форстеру позвонил Джонатан. Совершенно некстати. Форстер решил, что мы с Уинтертоном надули его. С большим трудом мне удалось его убедить, что чем быстрее мы обменяемся компрометирующими бумагами, тем лучше. Если мы уничтожим все доказательства, никто не сможет к нам подкопаться. Тогда у полиции останутся только показания старой безумной женщины и признание вора Сандано, которому грош цена.