Принц Вианы - Старицкий Дмитрий - Страница 41

Первым по рангу подсел ко мне на аудиенцию дон Саншо с неделикатным вопросом.

— Феб, у тебя сколько денег осталось? — И сверлит меня единственным глазом.

— У меня их вообще не оставалось, как помнишь. Не заметил я как-то на себе кошелька, когда в лесу очнулся. Я, брат, вроде без мошны на двор в Плесси-ле-Тур вышел. А трофейных денег осталось девяносто семь золотых франков.

Было сто. Один я дю Валлону отдал и по одному осчастливил Микала и Филиппа. Так что все правильно.

— И у меня двадцать три флорина, не считая горсти серебра, — добавил инфант. — Всего сто двадцать. Маловато будет.

— На что маловато?

— На переезд морем до Сантандера. На каждого коня с рационом клади по пять золотых. Уже сто двадцать. А еще за наш проезд возьмут сколько-то. Прожитье в Нанте — тоже затраты. И на себя, и на коней. Хотя не такие и крупные. Молебен еще отслужить надо за избавление от напасти — тоже денег стоит. Я надеялся у сеньора де Реца перехватить в долг, но ты сам видел, какая тут катавасия случилась.

— А как так получилось, что ты не знал, что маршал погиб за десять лет до твоего рождения? — Этот вопрос был для меня интересен. Мне ведь тоже предстоит информацию получать из таких же источников.

— Об этом никто как-то не потрудился сообщить, — вздохнул дон Саншо. — Отец только хвалился, как он воевал с ним и служил у него пажом. И как тот возвел его в башелье среди костров военного лагеря. В пример мне его ставил. Ну и про Жанну-деву часто любил рассказывать. А вот про то, что было после, — не говорил. Домой он вернулся, в Реконкисте принял участие — мавров воевал. Вот про тех мог часами хвалиться, как он их рубал. Я и подумать не мог, что такой великий человек, как маршал, может так плохо кончить.

Саншо понурил голову и отвернулся.

— А в Нанте мы разве не можем перехватить денег у ростовщиков? Под вексель? — спросил я его.

— У ростовщиков под вексель вряд ли, разве что только под залог, — не оборачиваясь, отозвался он. — Вот если там будут наши купцы, то…

Тут я многозначительно хмыкнул. Заложить нам было нечего.

— Можно пару коней продать, — предложил я выход. — Андалузцы здесь в цене.

— Они и дома в цене, — возразил мне дон Саншо. — А мы и так прилично потеряли хороших коней. Я как про своего дестриэра вспомню, так мне сразу хочется носатого Паука душить. Долго чтобы хрипел, подлюка. Я на этом жеребце четыре турнира выиграл.

— Ладно, проснемся — разберемся, — ответил я фразой из анекдота про Машу и медведей, закругляя тему.

Я не хам вообще-то, просто заопасался, что дон Саншо будет мне до вечера рассказывать, какой хороший был у него конь. Он уже пытался мне этой темой по ушам ездить: но слава богу, что для этого у него всегда наготове уши сьера Вото.

— Когда проснемся? — не понял меня дон Саншо.

— В Нанте, когда проснемся, что-нибудь придумаем, — обнадежил я друга.

— Да… — вздохнул Кантабрийский инфант. — Как говорит твой шут — дорога дорога. Накладно нам вышло это посольство к руа франков.

— Воевать еще дороже, — поддакнул я ему, — однако придется.

Река снова поменяла свой норов. Берега выглядели положе. Леса на них стало меньше, да и тот, что есть, весь изъеден проплешинами полей. В самом русле появилось много узких длинных островов, покрытых высокой зеленой травой. По виду — сочной и мягкой. Идеальный выпас, однако никто не пользуется. Даже не косит, хотя сейчас самое время.

— Нант уж скоро. Завтра в нем будем, — удовлетворенно сказал шкипер, ворочая кормовым веслом.

Вроде как бы он для себя молвил, но очень громко. Все слышали. И обрадовались. Каким бы приятным путешествие ни было, но человек всегда радуется его окончанию. Пусть даже для нас в Нанте будет всего лишь «промежуточная посадка».

Дю Валлон пришел ко мне похвалиться собственным рукоделием. Красно-желтой шапочкой с тремя набитыми паклей рогами, свисающими концами вниз.

— Вот, куманек, оцени мои регалии, — сказал он, надевая эту шапочку на свою плешь. — Ничего, что пока без бубенчиков?

Красуется, как модель, а лицо у него при этом такое хитрое-хитрое: наверняка задумал какую-нибудь пакость. Надо поостеречься.

— Для дурака сойдет, — усмехнулся я. — Дома сделаем вам хорошую шапку. И не из обрезков моих шоссов, а из добротного шелка. Как и весь костюм. И бубенчики золотые. Мой дурак будет самым нарядным дураком на Пиренеях.

— Ловлю на слове, куманек. Кстати, не слышал ли ты такую вот историю о лягушке, которая сидит на берегу и…

— …полощет в воде шкурку от лимона? — засмеялся я старому анекдоту, вот не думал только, что он настолько древний. — Слышал.

Потом сделал серьезное лицо и спросил в свою очередь:

— А ты, шут, знаешь, за что Каин убил Авеля?

— Все знают, что из-за ревности в жертвоприношениях, — с академическим апломбом ответствовал мессир Франсуа, в котором моментально проснулся профессор Сорбонны.

— А вот и нет, — задорно показал я на шута пальцем. — За то, что он рассказывал старые анекдоты. Вот!

И радостно засмеялся. Задорно так. Давно мне так весело не было.

— Я что-то не пойму, куманек, кто тут из нас шут? — задумчиво произнес дю Валлон и, не удержавшись, прыснул в кулак.

— Вы, — утвердил я, — вы у меня шут, мессир. И ваша очередь развлекать сегодня команду. А то что-то люди нос повесили.

Через два часа окрестности реки огласились хором сорока глоток, горланящих слегка вразнобой: «„Я женюсь, я женюсь, я женюсь“, — Луи сказал»…

Мой шут стоял на носу барки, балансируя на фальшборте, одной рукой придерживаясь за ванты, другой дирижируя этим импровизированным хором. При этом хитро и гордо поглядывал на меня, стоящего у мачты. Отличник партполитработы, епрть! Победитель социалистического соревнования.

Что шут им наговорил, я не знаю, но стрелки старались глотки драть, как нанятые. Впрочем, матросы от них не отставали.

Стоит надеяться, что через небольшое время эту песню будет орать вся река. А за ней и вся земля в домене Паука.

Хочешь не хочешь, а пришлось выдать команде по кружке анжуйского. За усердие.

Пока команда развлекалась хоровым пением, я, не беспокоясь о том, что меня тут могут застукать за чем-нибудь неблагородным, тряханул Микала за его проделки с пергаментом, но зашел с фланга.

— Я так и не полюбопытствовал — некогда было, — что у этого скоттского барона в седельном чемодане нашлось?

— Ничего особенного, сир, — пожал плечами раб. — Два комплекта запасного белья. Шелкового. Ношеного. Полотенце холщовое. Бритва с бруском песчаника для правки. Наждачный камень для заточки оружия. Маленький горшочек перетопленного нутряного жира для смазки его же. Ветошь. Запасные удила для дестриэра и пара запасных подков. Да ухналей[170] горсточка в тряпке завязана. И молоточек для них. Все.

— Белье и полотенце можешь забрать себе.

— Благодарю, сир.

— А приказ Паука там же лежит?

— Какой приказ, сир? — выпучил он на меня честные-честные гляделки.

— Тот, что ты у барона вытащил.

— Так не было же никакого приказа. Вы же сами, сир, тогда заявили, что всякий благородный на этой палубе может поклясться, что никакого приказа не видел. И вы не видели.

Вот как оно, значит. Заботится о моей репутации раб, охраняет господина от клятвопреступления.

— Приказа я не видел — это точно, — подтвердил я свои слова. — Да вот только заметил я тогда ненароком, что ты какой-то пергамент у барона утянул. А вот сейчас подумал, сложил вместе и предположил, что это МОГ БЫТЬ приказ о нашем аресте. Надеюсь, ты его не выкинул по дороге?

— Как можно, сир, выбрасывать такие документы? — Возмущенный раб посмотрел на меня как на маленького. — Вдруг когда пригодится… Ну там, как царя Давида[171] достать из рукава в нужное время… Вы мне только подморгните — и этот пергамент тотчас будет у вас в руках.