Принц Вианы - Старицкий Дмитрий - Страница 2

Откуда меня везут?

И главное — зачем?

Люди мельтешили в отдалении между костров, о чем-то радостно переговариваясь. Прикладывались к бурдюкам. Видно было, что они вполне довольны как собой, так и окружающей их обстановкой.

Мимо меня пробегал худощавый, но широкоплечий парнишка с охапкой хвороста в руках. Лет шестнадцати. Голубоглазый. Безбородый и безусый. Одет в длинную рубаху почти до колен и узкие штаны чуть ниже колена со шнуровкой по бокам. Бесформенные боты из кожи и обмотки до середины голени. На голове суконный бургундский колпак — шаперон, типа башлыка со свисающим на спину длинным концом, переходящим в оплечье примерно до середины груди, с завязками на шее. Красного цвета. Пояс широкий, толстой кожи. На поясе висит солидный такой тесак-свинокол сантиметров сорока в потертых ножнах. Рядом тощий кошелек-мошонка болтается на завязках. И какие-то крючки еще бронзовые на поясе.

— Стой, — сказал ему.

Вышло хрипло и тихо.

Однако парень тут же присел рядом на колени и, склонив голову, произнес:

— Слушаю, сир.

— Ты кто?

— Как кто? — удивился неподдельно, скосив белесые глаза к носу.

— Имя у тебя есть? — продолжил я допрос.

— Микал, — отозвался тот и пояснил: — Ваш раб, сир.

Раб?

Мой?

Офигеть; дайте два.

— Зеркало есть? — потребовал у парня.

Раз так охотно слушаются, то надо требовать, а не попрошайничать. Ибо нефиг.

— Нет, сир. Откуда у меня такая роскошь?

По его глазам видно, что было бы у него зеркало — точно бы отдал, но нет у него зеркала, вот обида-то.

Мысленно постучал себя кулаком по лбу. Откуда у раба зеркало? Но нужно оно мне срочно. Причем не просто срочно, а СРОЧНО!!! Любая стекляшка сойдет с отражающими свойствами, пока солнце совсем не зашло.

Приказал:

— Быстро нашел зеркало. Где хочешь.

И добавил тоном ротного старшины:

— Мухой метнулся.

Парень исчез, как будто его волшебной палочкой в темечко ткнули.

Вместо Микала торопливо пришел ко мне прежний одноглазый бандюган и еще двое крепких мужиков в беретках с перьями. У одного — павлиньими, три штуки целых. У другого пышное перо страуса, но одно.

Одноглазый держал факел. Судя по яркому пламени, это был заранее заготовленный предмет, а не импровизация из первой попавшейся под руку ветки.

Пернатые с двух сторон подхватили меня под руки и, не проронив ни слова, усадили с опорой лопатками на ствол дерева, под которым я лежал.

Тот, что страусячий поклонник, вынул из поясной сумки некий предмет и подал его мне в руки.

Действительно зеркало. Сантиметров двадцать в диаметре. Серебро полированное. Даже ногтем постучал по нему, проверяя. А рукоятка и оклад — из слоновой кости с богатой и тонкой резьбой. На глухой стороне вещицы целая миниатюра вырезана весьма искусно и с мелкими подробностями. Один всадник другого булавой охреначивает со всей дури. А по ободу и рукояти мирные виноградные лозы плетутся.

Музейная вещица. Спрятать ее в запасник и никому не показывать. Современный музей — это кладбище культуры. Экспонируются не более трех процентов от всего фонда хранения. Никто остальных вещей не видит, кроме музейных хранителей, а это значит, что их просто вывели из культурного оборота общества. Картины великих художников так просто рулонами на палку наматывают, как линолеум на строительном рынке. Вот так вот: эстетическую жизнь людей сделали бедной на девяносто семь процентов. А тут — гляди, просто так пользуются.

Одноглазый приблизил факел.

Жестом я показал ему, чтобы он держал его так, дабы осветить мне лицо.

Потом посмотрел в зеркало.

А из зеркала на себя я не посмотрел.

Не я это отразился в полированном серебре.

Совсем не я.

А кто я?

И что я хотел там увидеть?

Мать Терезу?

Брюса Виллиса?

Леньку ди Каприо?

Вообще-то в глубине души надеялся на отражение одного лысого старпера из музейного подвала со шкиперской бородкой без усов. Привык к нему я как-то за полвека.

А из зеркала на меня с неподдельным любопытством смотрел пацанчик лет пятнадцати с умными светло-карими глазами, овальным лицом с детской еще припухлостью щек и твердым волевым подбородком. Скулы высокие, но неявно выраженные. Нос прямой, некрупный и длины умеренной. И — с ума сдрызнуться — пухлыми, красиво очерченными чувственными губами. Обрамляла все это спутанная копна золотистых волос до плеч, сверху прихваченная окровавленной тряпкой.

М-дя…

Внешность у парня — девки млеют и сами в штабеля укладываются.

— Убедился, что все еще красавчик? — задорно засмеялся одноглазый.

Остальные его охотно поддержали.

Я тоже широко улыбнулся, но совсем по другому поводу. Как фонтаном в душе взыграло: бинго!!! Я наконец-то угадал, под каким наперстком шарик! Если и начинать новую жизнь черт-те где, то лучше всего — с бонусом молодости. Все равно в прошлой жизни обо мне плакать некому. И вообще… лучше быть молодым, здоровым и богатым, чем старым, бедным и больным. Это все на Руси знают.

Только вот кто я? Это вопрос. Новое тело, которым я управляю, об этом хранит упорное молчание. Никаких намеков даже.

Что такое «Феб»?

Имя?

Фамилия?

Титул?

Должность?

Разбойничья кличка?

Непонятно совсем, а спрашивать окружающих я пока опасался. Мало ли что тут крутится в «тайнах мадридского двора». Узнают эти морды разбойничьи, что ничего не помню, да и сунут стилет[2] под ребро. И скажут, что так и было. По голове мальчонке досталось, вот он на стилет сам и упал. И так семь раз. Жалко птичку. Но мы отомстим!

Или того хуже — примут за бесноватого и сожгут на костре. Кому докажешь, что в знакомого им парня вселился сосем другой человек, а вовсе не бес.

Молча отдал драгоценное зеркало этим жеребцам стоялым. Молодые они. Вся жизненная сила в ржач уходит за неимением других приложений.

А на пальце-то у меня хитрая такая печатка золотая с плоским красным камнем — как бы не рубин даже, на котором выгравирована печать. Для воска там или сургуча.

Ужинали по-походному жидким кулешом с дымком. Мне от общего костра отдельную пайку принесли в плоском медном котелке, снабдив куском серого хлеба и медной же ложкой. Поклонились, пожелав приятного аппетита, и ушли. Странные, не знакомые мне рожи, но ведут себя так, будто знают меня с рождения.

Естественно, никуда мы не поехали на ночь глядя, вопреки обещаниям одноглазого бандита. И это правильно — нечего глаза ветками колоть во тьме. По идее тело моего реципиента должно в седле сидеть хорошо (шпоры у меня на сапогах на что?), но не факт, что это умение осталось у него в связи с вселением в него моей души. А так — принимают меня тут за кого-то конкретного, а я и имени-то его не знаю, не говоря о большем. Так что поиграем еще некоторое время в больного на всю голову. Глядишь, сами проговорятся. Тем более что от резких движений голова кружится и после еды слегка подташнивает.

От были б мозги — было бы сотрясение.

Рядом поставили небольшой, но высокий шатер. Шелковый, тудыть его в кочерыжку. Персонально для меня, как сказали. Красиво жить не запретишь.

Остальные все укладываются спать прямо на землю. На попонах, седло под голову, прямо аки князь Святослав.

И никто не курит. Знать, Америку еще не открыли или религия не позволяет.

Около шатра на свежем воздухе устроили для меня опять же вполне приличное лежбище из козьих и бараньих шкур, на которое по мере его готовности меня же и перенесли, даже не спрашивая моего мнения. Но стало удобней и не так влажно, как от сырой земли, покрытой только тонкой шерстяной тканью.

«Ну что: осмотрелся, додик долбанутенький? Делай выводы», — приказал я себе.

Вывод первый по косвенным признакам можно уже делать. Судя по тому как со мной носятся, я тут не гроб повапленный, а вовсе даже писаная торба. А хорошо это или плохо, я даже не подозреваю. По крайней мере, стало ясно, что вреда мне причинять эти разбойники не хотят и вроде даже собираются при опасности меня от нее защищать.