Собственное мнение - Ритчи (Ричи) Джек - Страница 22

— У меня ещё куча времени, — махнул я рукой. — Сейчас только четверть девятого.

Убедившись в её правоте, я схватился за шляпу.

— Ещё можно успеть. Только мы должны поторопиться!

Мы выскочили из ресторана и подбежали к моей машине, стоящей у кромки тротуара. Затем мы остановились как вкопанные.

Прошло, наверное, полминуты, пока я обрёл дар речи.

— Что же, миссис Уайт, — произнёс я устало, — садитесь в машину, пожалуйста, а я займусь спущенной шиной.

Мы приехали в банк в десять минут десятого. Барджер был бледен.

— Когда хранилище открылось, Стюарт уже был здесь.

— Что произошло, мистер Вебстер?

— Какое это имеет значение? — буркнул я раздражённо.

Мы сели и начали ждать. Время шло медленно, глаза наши не отрывались от секундной стрелки, которая бесстрастно делала круг за кругом.

В десять тридцать Стюарт вышел из хранилища. Лицо его было розовым от смущения.

— Такое могло случиться с каждым, — виновато сказал он.

Я вздохнул.

— Что могло случиться?

Он помахал пачкой десятидолларовых банкнот, которую держал в руке.

— Каким-то образом одна из десяток оказалась сложенной вдвое, и когда вчера я считал деньги в этой пачке, я один и тот же банкнот посчитал дважды. Оба его конца. Если бы я считал с другой стороны пачки, могло бы получиться, что у вас недостача в десять долларов.

Барджер, миссис Уайт и я взглянули друг на друга, затем снова на смущённого, пунцового Стюарта.

— Такое может случиться с каждым, — повторил он.

Я перевёл дух.

— Значит, наши наличные деньги…

— В полном порядке, — объявил Стюарт. — До последнего цента.

В полдень я, как всегда, пошёл обедать в «Джейк и Милли». За столиком ко мне подсел мистер Спрейг, живший в Нью-Йорке. Он вытащил блокнот и ручку.

— На какую лошадку ты ставишь сегодня?

— Ни на какую, — ответил я. — Больше я на скачках не играю.

На его лице отразилось удивление.

— Бросить сейчас? После того, как ты сорвал такой куш на Жизели? Десять тысяч, если не ошибаюсь?

— Тем не менее, я выхожу из игры, — сказал я твёрдо.

И я не кривил душой. Играть на скачках — дело опасное.

Я уже был готов подумать, что лишние десять долларов положил в хранилище я сам.

Предупреждение хамам[9]

— Сколько вам лет? — спросил я.

Он не спускал глаз с пистолета у меня в руке.

— Послушайте, мистер… В кассе не так уж много, но берите всё. Я шума не подниму.

— Не нужны мне ваши грязные деньги. Сколько вам лет?

— Сорок два года, — удивлённо ответил он. Я прищёлкнул языком:

— А жаль… Вы бы прожили ещё лет двадцать, а то и все тридцать — если бы потрудились быть повежливее.

Он ничего не понял.

— Я убью вас, — сказал я, — единственно из-за этой марки в четыре цента, да ещё из-за ментоловых леденцов.

О ментоловых леденцах он и понятия не имел, но при упоминании о марке побледнел. Его лицо задёргалось от отчаяния.

— Вы — сумасшедший! Вы не сможете убить меня из-за такой ерунды!

— Да нет, смогу.

Что я и сделал.

Когда доктор Бриллер сообщил мне о том, что мне осталось жить всего четыре месяца, я был поражён:

— Вы уверены, что не спутали рентгеновские снимки? Может быть, мой оказался по ошибке не в той пачке..

Он покачал головой:

— Я провёл повторное обследование. В медицине такая предосторожность необходима.

Это случилось во второй половине дня. Я с надеждой подумал о том, что лучше бы мой смертный час пришёлся на утреннее время: было бы веселее.

— В подобных случаях, — продолжал Бриллер, — перед врачом встаёт проблема выбора: сразу же сообщать всё пациенту или нет? Лично я предупреждаю своих больных заблаговременно. Это позволяет им вовремя закончить свои дела и, как бы это выразиться, немного посумасбродничать. — Он подвинул к себе лист бумаги.

— К тому же я пишу книгу. Могли бы вы сказать, чему собираетесь посвятить оставшееся вам время жизни?

— Я, право, не знаю. Новость для меня несколько неожиданная, вы понимаете…

— Конечно, — ответил Бриллер. — Дело терпит. Но если примете решение, предупредите меня, ладно? В моей книге речь пойдёт о том, как люди распоряжаются временем, когда точно знают срок своей смерти.

Он скомкал бумагу.

— Зайдите недели через две-три. Таким образом мы сможем проследить за развитием ваших склонностей.

Он проводил меня до дверей.

— Я описал уже двадцать два случая, вроде вашего. — Его глаза загорелись. — Убеждён, что это будет бестселлер!

До сих пор я жил, в общем, недурно, хотя и без особого блеска: ничего не приносил в мир и ничего не забирал у него… Больше всего я ценил покой. Жизнь и без того сложная штука, чтобы ещё вмешиваться в чужие дела.

Так что же мне всё-таки делать в оставшиеся от моей скромной жизни четыре месяца?

Не помню, как долго я бродил, размышляя над этим, пока не оказался у перекинутого через озеро моста. Вдали раздавалась музыка и звуки начинающегося циркового представления.

Вскоре я шёл по аккуратной аллее, уставленной на радость детям рекламными щитами. Добравшись до центрального входа в балаган, я увидел сидящего в высокой будке безучастного ко всему кассира.

К нему подошёл добродушный пожилой мужчина в сопровождении двух маленьких девочек и протянул несколько картонных прямоугольников, судя по всему — благотворительных билетов.

Кассир быстро проглядел лежавший перед ним лист бумаги. Его лицо сделалось подчёркнуто строгим, он глянул на мужчину и девочек взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. Затем с полной невозмутимостью разорвал поданные билеты в мелкие клочки и пустил их по ветру.

— Билеты ваши гроша ломаного не стоят, — сказал он.

Мужчина покраснел.

— Я вас не понимаю.

— Вам оставили афиши, а вы их не вывесили, — отрезал контролёр. — Вали отсюда, голь перекатная!

Девочки с удивлением посмотрели на отца. Что он ответит?

Мужчина не двинулся с места, хотя побледнел от бешенства. Казалось, он сейчас что-то скажет, но взгляд его остановился на детях. Он закрыл глаза, чтобы собраться с мыслями и произнёс:

— Пойдёмте, доченьки. Пора домой.

Он зашагал по аллее, и девочки смущено и молча последовали за ним.

Я подошёл к кассиру:

— Зачем вы это сделали?

Он глянул на меня:

— А вам какое дело?

— Самое непосредственное.

Он несколько растерялся.

— Дело в том, что они не вывесили афиши. За две недели до прибытия цирка мы отправляем в город ребят с афишами о нашем представлении. Они предлагают их повсюду, в магазинах, в лавках, в аптеках, где они должны висеть на виду до прибытия труппы и во время гастролей. Вместо оплаты оставляют два-три благотворительных билета. Но мало кто догадывается, что мы проверяем развеску. Если к нашему прибытию афиш на месте нет, благотворительные билеты аннулируются.

— Понятно, — ответил я. — И вы, не отходя от кассы, разрываете их в клочья прямо на глазах у детей. Вполне возможно, что этот мужчина стал ваши афиши в своей лавке чуть раньше срока, или билеты дал ему кто-нибудь другой.

— Это не имеет значения. Билеты недействительны.

— Формально, вы, возможно, и правы. Но неужели вы не понимаете, что вы наделали? Унизили отца на глазах его детей. Нанесли такой удар по самолюбию, который ни он, ни они никогда уже не забудут. Что вы на это скажете?

— Вы что, легавый?

— Нет, я не из полиции. Для детей в таком возрасте их отец — лучший в мире, он самый сильный, самый смелый. Но вот какой-то тип оплевал их отца, а тот ничего не ответил.

— Я разорвал благотворительные билеты. Почему бы ему не купить обычные? Да и кто вы такой, в конце концов? Из муниципальных, что ли?

— Нет, в муниципалитете я не служу. Вы вполне могли сказать: «К сожалению, мистер, ваши билеты недействительны» и объяснить всё, как подобает воспитанному человеку.