Карлики - Пинтер Гарольд - Страница 4

Лен нахмурился, засопел и закатал рукава.

– А как Пит? – сказал Марк. – Он ведь в последнее время тоже что-то писал?

– Не знаю. Откуда мне знать? Это не мое дело. Сейчас ему не до стихов. Это я точно знаю.

– Правда?

– Да.

– Интересно, чем же он занят.

– Угадай с трех раз.

Марк улыбнулся и обвел взглядом почти пустую кухню. Потолок был низкий. Буфет, стулья и стол из гладкого светлого дерева. Из стены здоровенным бугром выпирал бойлер. Помещение было квадратное. Маленькое окно выходило во двор.

– Комнаты, – сказал он, – в которых мы живем.

– Не говори, даже не упоминай при мне об этом, – сказал Лен.

Он протестующе вздернул руки. Потом покачал головой и поцокал языком.

– Комнаты, в которых мы живем, открытые и закрытые.

Он придвинул к себе стул, задвинутый под стол, хотел было сесть, но потом задвинул стул обратно и постучал по стене.

– Они меняют форму совершенно произвольно, – сказал он. – Честно говоря, я бы не возражал, меня бы даже вполне устроило, если б эти комнаты сохраняли свою форму, понимаешь ли, обретали постоянную форму и содержание. Так нет же. Мне никак не удается уловить те контуры, которые можно было бы с уверенностью назвать естественными и изначально им присущими. В этом-то вся и проблема. Я ничего не имею против того, чтобы комнаты, двери, лестницы и все остальное вело себя естественно. Но я не могу на них положиться. Вот когда я, например, смотрю в окно поезда ночью, то вижу желтые огни, в темноте они видны очень ясно, и я их вижу, вижу, что они стоят на месте. Но они стоят на месте только потому, что я двигаюсь. Я знаю, что на самом деле они двигаются вместе со мной, и, когда рельсы уходят по дуге в сторону, эти огни уносятся прочь по своей траектории. Но я знаю, что они неподвижны, они те же самые. В конце концов они ведь висят на столбах, которые врыты глубоко в землю. Следовательно, они должны быть относительно неподвижны, по крайней мере с их собственной точки зрения, – это при условии, что мы считаем саму земную поверхность неподвижной, что, конечно, не так, но это к делу не относится. В общем, если в двух словах, то суть дела сводится к тому, что я могу воспринимать такие факты, только находясь в движении. Если же я неподвижен, то ничто вокруг меня не ведет себя так, как ему изначально предписано. Я не утверждаю, что моя персона является абсолютным критерием. Этого я не скажу. В конце концов, когда я еду в поезде, я ведь сижу, то есть на самом деле не двигаюсь. Это очевидно. Я сижу в уголке. Я неподвижен. Меня двигают, но я не двигаюсь. Точно так же и желтые огни. Поезд двигается, я не спорю, но какое отношение имеет поезд к столбам с фонарями?

– Точно, – сказал Марк.

– Ты-то сам что скажешь? Лично я готов признать, что это дело не только не закрыто, но даже не заслушано. Я вообще с трудом представляю, какое дело можно было бы признать заслушанным и закрытым. Не с трудом, а совсем не представляю. Взять хотя бы данный случай. У нас нет никаких улик, никаких доказательств. Оно просто развалилось бы в суде. Судья бы окрысился на меня, и я лишился бы лицензии.

– Не вопрос.

– Это не шутка.

– И не говори.

– А присяжные двигаются?

– А?

– Нет. Они сидят неподвижно на своих местах. Я сижу неподвижно на скамье подсудимых. Ничего не изменилось. Но стоит мне начать двигаться в рамках слушания этого дела, и они тоже начинают двигаться. Меня повезут в казенный дом, а присяжные вызовут такси.

– Так оно и будет.

– Все меняется, но ничего не меняется. Но поможет ли все это в решении моей проблемы? Можешь ты мне сказать? Да нет, кого я спрашиваю. Конечно, ты не скажешь. Это нужно признать как данность. Так было, так есть и так будет. Может, мы и невиновны. Разве виновны? Пит сказал бы, что мы виновны. Ты сказал бы, что невиновны. Вот скажи, мы виновны?

– Нет, – сказал Марк. – Мы невиновны. Лен рассмеялся. Он открыл дверь, выходившую из цокольного этажа во двор, и вдохнул свежий воздух. На улице шел дождь.

– Пожалуй, – сказал Марк, – кое-что по этому поводу я все-таки могу тебе сказать.

– И что же?

– Если ты внутри, то ты внутри.

– Что? – спросил Лен. – Что ты говоришь? Если ты внутри, то ты внутри?

– Ну да.

– Ты прав. Этого я отрицать не могу. Никогда в жизни ты еще не говорил таких правильных слов. Если ты внутри, – повторил он, обходя вокруг стола, – то ты внутри. Именно так. Сказал как прилопатил. Я просто сражен на месте. Надо будет это запомнить. И как только тебе такая мысль в голову пришла?

– Да так, просто осенило. Если ты внутри, то ты внутри.

– Что ж, – сказал Лен, – тут с тобой не поспоришь. Да и что толку спорить с очевидной истиной. Здравый смысл подтверждает твою правоту. И потом, если ты не внутри, то ты снаружи. Или, если быть более точным, если ты снаружи, то ты не внутри.

– Да уж, скорее так.

– Если ты внутри, – продолжал бормотать Лен, – то ты внутри, а? Нужно будет приберечь эту мудрость на черный день.

Наверху, в гостиной, Марк забрался в потертое кожаное кресло, откинулся на спинку и стал смотреть на круг света на потолке, а Лен тем временем бережно вынул из футляра свою скрипку, подтянул волос на смычке и сосредоточенно заиграл пассаж из Баха, недовольно морщась и что-то бормоча при каждой фальшивой ноте.

– Не получается, – объявил он.

В дверь черного хода не то постучали, не то поцарапались. Он повернул ручку. Кот прошмыгнул в образовавшуюся щель и поспешил забраться под стол.

– Это же курам на смех. Мне нужно постоянно заниматься. У меня пальцы совсем одеревенели. С такими руками только в мойщики окон идти.

– А по мне, так вроде и неплохо, – сказал Марк.

– Нет, нет. Это просто издевательство над Бахом. Неуважение и неслыханная дерзость. Проблема в том, – пробормотал он, укладывая скрипку в футляр, – что если мне и удается время от времени найти какое-то направление для приложения своей энергии, то надолго меня не хватает. Не умею я сосредотачиваться на чем-то одном. А стоило бы. Стоило бы бросить все и заниматься только музыкой. Подобрать аранжировку и тщательно ее отрабатывать. Но ты только посмотри. Я уже был рабочим на ферме, помощником каменщика, упаковщиком, рабочим сцены, экспедитором, копал торф, убирал хмель, был торговым агентом, почтальоном, носильщиком на вокзале, математиком, скрипачом, и еще я пописываю и неплохо играю в крикет. За что я пока не брался? Никогда не был ловцом жемчуга и медбратом. И какой мне со всего этого толк? Никакого. Смех, да и только. Никогда я не мог посмотреть на себя в зеркало и сказать: вот это я. Что с этим котом творится?