Пандора в Конго - Пиньоль Альберт Санчес - Страница 34

В действительности ничего удивительного в этом происшествии не было. Девушкой двигали мотивы абсолютно ясные и в то же время совершенно логичные. Было бы удивительно, если бы она поступила иначе. А то, что Маркус занимал подчиненное положение, имел цыганскую внешность и короткие ноги, никакого значения не имело. По крайней мере, для нее. Эта девушка пришла из другого мира, на нее не распространялись наши предрассудки. А Гарвей был самым добрым человеком на всей поляне, поэтому Амгам любила Маркуса. Узнав о ее чувствах к моему подопечному, я полюбил ее еще сильнее, а ему, приговоренному к казни, стал завидовать.

Пока я размышлял обо всем этом, Маркус наблюдал за мной, не имея ни малейшего понятия о том, в каком направлении текли мои мысли. Он еще раз спросил меня:

– Что я сделал не так, господин Томсон?

Я громко прокашлялся, пытаясь скрыть смущение, и сказал:

– Вы заявили мне, что Уильям и Ричард пошли охотиться на льва.

– Да, правильно. Ричард увидел следы льва на тропинке в сельве. Братья отправились искать его, но не нашли.

– В сельве нет львов, – закончил я свой отвлекающий маневр. – Наверное, это был леопард.

– Леопард? – Маркус задумался. – Может быть, Ричард и вправду говорил о леопарде. Я точно не припомню.

Безумная жажда братьев Краверов получить с прииска максимальную выгоду росла день ото дня. В то же время желание Ричарда охотиться на буйволов так же быстро сошло на нет. Плотская страсть Уильяма тоже шла на убыль. Он не уступал свою пленницу брату только из-за присущего ему инстинкта собственника. Младший Кравер был умен и понимал, что представление о существующей иерархии укрепляется в сознании негров при виде картины, когда самый белый мужчина в мире властвует над самой белой женщиной на Земле. Или из-под земли. Однако это была не единственная причина, которая заставляла Уильяма удерживать девушку.

Иногда Маркусу казалось, что Уильям использовал свою власть не для того, чтобы подчинить себе Амгам, а лишь затем, чтобы помешать всем остальным приближаться к ней. Но эти мысли были слишком сложными для Маркуса Гарвея: они пролетали в его голове, подобно падающим звездам в ясную ночь, неожиданно и мгновенно.

Очень часто несправедливость проявляется в том, что на праведников вдруг обрушиваются несчастья. Однако она может обнаруживаться и в обратном, когда судьба вдруг щедро награждает людей коварных и бессердечных. Золотая жила оказалась необыкновенно богатой. С каждым днем в лотках оказывалось все больше золота. Сначала дневная добыча поднялась с шестидесяти пяти до девяноста граммов, потом дошла до ста и даже достигла ста десяти. Чем больше золота братья Краверы получали с прииска, тем больше они заставляли работать рудокопов.

Как-то раз они позвали поработать на прииске Маркуса. Подземный зал расширялся все больше и больше, и им нужен был еще один помощник, чтобы руководить установкой свай, поддерживавших своды.

Гарвей заметил, что с того дня, когда он в последний раз спускался вниз, картина под землей очень изменилась. Зал стал гораздо шире, на стенах появилось много новых отверстий, и они были больше, чем прежде. Маркус задержался возле того туннеля, откуда вышла в наш мир Амгам. Круглая дыра сильно увеличилась. Было ли это результатом труда негров? Нет. Они копали равномерно во всех направлениях, и когда снимали пласты земли, то лишь открывали входы в туннели, существовавшие ранее, которые расширялись по мере того, как уходили в глубь земли.

Рудокопы хорошо знали свое дело и укрепляли деревянные сваи сами, не ожидая указаний. Поскольку на Маркуса никто не обращал внимания, он воспользовался моментом: подошел к самому большому из отверстий и зажег спичку. Слабое пламя освещало всего несколько метров туннеля, но этого было достаточно, чтобы разглядеть неровные стены, напоминавшие глотку великана. Потом подземная труба скручивалась червяком и уходила вниз. Неожиданно Гарвей почувствовал легкое дуновение на своем лице. Когда он спросил себя, был ли этот ветер создан его воображением, пламя спички качнулось и потухло. Но если туннель уходил в недра земли, как мог донестись оттуда какой-то ветерок? Маркусу не хотелось задавать себе другие вопросы. Воспоминание о господине Тектоне все еще мучило его. Оказавшись на поверхности земли, Гарвей почувствовал себя счастливцем.

В те дни братья Краверы обычно пребывали в состоянии эйфории. Прииск должен был позволить им по-своему отомстить отвергнувшему их обществу. Уильям хотел купить банк, а Ричард – целую армию.

Порой их ликование переходило во вспышки необузданной ярости: по ночам братья напивались, орали и палили из пистолетов в воздух. Маркус не раз опасался, что какая-нибудь шальная пуля пробьет ткань палатки и ранит его или Пепе.

Африканцы постепенно превращались в некое подобие черных нибелунгов. И это не метафора. Краверы принесли к прииску граммофон, труба которого напоминала гигантский цветок. Чаще всего они ставили музыку Вагнера. Обитавшие на поляне москиты бросались в атаку под звуки музыки, которая сводила их с ума, и ранили кожу людей, словно крошечные живые снаряды. Но Уильям был убежден, что музыка воодушевляла рудокопов. Не будем уточнять, что парочка ударов хлыста тоже помогала, и весьма успешно, ускорить ритм работ.

С каждым днем труд негров становился все тяжелее. Золота добывалось все больше, и подземный зал становился все шире. На протяжении двух следующих недель на поляне царил странный мир, и, хотя он был ложным, это ощущение испытывали все. Казалось, что прииск и братья пришли к соглашению и теперь гребли в одном и том же направлении. Уже невозможно было с точностью сказать, нашли ли братья Краверы золотую жилу или золотая жила нашла их.

Между тем Маркус пребывал в ином измерении. Он впервые узнал любовь там, в сельве, вместе с Амгам. Конго было странным местом: боль и наслаждение там смешивались и накладывались друг на друга, как опавшие листья.

Безумное желание Краверов добыть как можно больше золота позволяло Маркусу и Амгам надолго отлучаться из лагеря. Распорядок дня на прииске оставался неизменным. Уильям подгонял рудокопов, требуя от них выдавать на поверхность все больше земли и, соответственно, золота, а Ричард в это время следил за работниками на промывке руды. В обязанности Маркуса входило в основном приготовление обедов и ужинов для братьев и похлебки для рудокопов. Часто, приготовив деликатесы для Уильяма и Ричарда, он оставлял большой котел на огне и углублялся в сельву, чтобы встретиться с Амгам в условленном месте.

Маркус не согласился бы променять ни одно из этих свиданий за все золото братьев Краверов. Амгам учила его любовным ласкам: брала руки Маркуса и клала их на свое тело. Она тоже трогала его: стыд был ей незнаком. Во время их первых свиданий, когда девушка обнимала его, прижимаясь своей горячей кожей, Гарвею казалось, что он может испечься, как яблоко в духовке. Кроме того, поначалу ласки Амгам были ему неприятны: он чувствовал себя как животное, которое исследует ветеринар. Она словно приказывала ему: сделай так, а теперь вот так. И Маркус спрашивал себя: это нормально, это со всеми так бывает?

Очень скоро, однако, эти первые грубые опыты сменились изысканным эротизмом. Амгам перестала управлять его действиями гораздо раньше, чем он мог предположить. Теперь он исследовал ее тело с таким же неистовством, с которым она в первые дни изучала его, а может быть, даже более страстно. С каждой новой встречей Маркус открывал для себя новую грань наслаждения. Наконец наступил день, когда он сказал себе: «Господи боже мой, слава вселенной! Скорее один-единственный древоточец сожрет все деревья Конго, прежде чем я с этой женщиной исчерпаю все мыслимые наслаждения».

Нетрудно представить, что рассказы Маркуса причиняли мне двойную боль. Он никогда не скупился на описания, его повествование изобиловало подробностями. Следует иметь в виду, что в то время в обществе еще царила викторианская мораль. Сейчас это может показаться невероятным, но в те годы этикет господствующих классов предписывал не употреблять без крайней на то необходимости слов «колено» или «локоть», которые считались не слишком приличными. Я еще ничего не знал о жизни. А закованный в цепи Маркус Гарвей рассказывал мне о стонах и страстной дрожи с такими подробностями, которых мне не удалось бы найти даже в самых дерзких порнографических книжонках. Казалось, этот человек, побывав в Конго, забыл, что жизнь и секс в обществе разделены стеклянной перегородкой цивилизации. Мне оставалось только вести свои записи и время от времени улыбаться.