К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович - Страница 32

– «Полсотни шестой», подрулить…

– Разрешаю подрулить «полсотни шестому».

Самолет Муравко, хищно вытянув акулью голову, побежал к старту. Летчик покачал у лица растопыренной пятерней. На фоне молочно-белого шлема этот жест нельзя было не заметить. Это традиционный жест. Летчик как бы говорил: у меня все нормально, я спокоен. Летчик как бы обещал: все будет хорошо, скоро увидимся снова.

Кто не летал, не знает, что прощание на тридцать минут – тоже прощание. Дело не только в минутах. Полчаса пешком и полчаса в сверхзвуковом истребителе совершенно несопоставимые временные величины. Это объяснить трудно. Минуты, проведенные за звуковым барьером, имеют иное смысловое наполнение, они сопоставимы с обычными минутами лишь по длине, по объему они не знают аналогов. Каждый полет – это новые впечатления, иные режимы, иные покрытые расстояния, каждая секунда множится на километры, интегрируется с пережитыми чувствами и остается в ощущениях летчика единицей, которую пока еще никто не измерил и не придумал ей названия. Нет для нее системы измерения. И если очень грубо перевести тридцать минут полетного времени на обычное, то по среднему ощущению это будет около суток.

– «Полсотни шестой», на взлет!

– «Полсотни шестому» разрешаю на взлет.

Самолет Муравко уже несется на форсажном режиме к той черте, где колеса его неуловимо оторвутся от земли и многотонный аппарат скользнет над землей в стремительном полете. Воздух раскаленно вибрирует в такт огненным долькам разрубленного на кусочки форсажного языка пламени. Тонко повизгивают окна на стартовом командном пункте.

– «Полсотни шестой», номер зоны.

– Вам зона четыре, «полсотни шестой».

Юля не отрываясь следит за взлетом самолета Муравко, и, как только его огонек поглотила серая паутина, она взглянула на Чижа. И чуточку смутилась, как это с ней бывало в детстве, когда в школьном дневнике появлялась красная запись о плохом поведении и Чиж эту запись начинал читать.

«А что, – подумал Чиж, – не так все и плохо… Вон как Петрович набросился. Значит, Чиж еще нужен здесь. Набросился от души, не для вида».

Он улыбнулся своим мыслям и подмигнул Юле. Она растерянно отвернулась. Значит, парень этот ей по душе.

«С Волковым надо тоже объясниться, – вернулся Чиж к наболевшему. – Эти намеки на здоровье, на очки, они неспроста… А может, мне, как той голодной куме… Надо при случае поговорить. Лучше всего в домашней обстановке».

Работа набирала ритм, и Чиж полностью погрузился в летную обстановку. Одни просили запуск, другие выруливали, третьи сообщали о прибытии в зону, о заходе на посадку. Бросая взгляд то на планшет, то и плановую таблицу, Чиж зримо представлял, где и что делает сейчас каждый самолет.

– «Полсотни шестой»… Захват… Пуск…

– Понял. Выходите вправо на курс девяносто. Доложите остаток топлива.

– Остаток большой, схожу в зону.

– Снижайтесь до десяти, работу в зоне разрешаю.

К аэродрому все плотнее подступала облачность. Синоптик получал данные и все подрисовывал и подрисовывал на карте линии изобар. Ядро циклона зримо вытягивалось в пузатенький графинчик. Горло этого графинчика разбухало, подбираясь к посадочному курсу. Давление падало прямо на глазах. На запросы синоптика запасные аэродромы отвечали обеспокоенно: через двадцать – тридцать минут закрываемся. Чиж попросил на связь командира.

– Надо полеты прекращать.

– Вы что, Павел Иванович? Мы этот сложняк ждали как манну небесную.

– Иван Дмитрич, надо принимать решение. Есть риск.

– Полеты не будем прекращать.

– Вас понял.

Чиж положил трубку. Может, и в самом деле старость подступает? Осторожность, перестраховка – первые признаки. Чиж не любил хитрить с самим собою, хотелось ему знать о себе правду, а самочувствие – не объективный показатель, и он искал такие критерии, от которых не отвертеться. Все старики чрезмерную осторожность оправдывают опытом. Опыт и ему подсказывал: идет не просто сложняк, идет фронт с сюрпризами. И лучше в таком случае переждать. Но Волков торопится. И его можно понять. Он хочет закалить летчиков здесь, чтобы сюрпризы Севера они приняли мужественно и стойко. И чем больше таких сложняков пройдет через эти широты, тем лучше.

– Павел Иванович, – дежурный синоптик протянул Чижу трубку. – Вас.

– Анализ последних данных показывает, что циклон через пятнадцать – двадцать минут пересечет эпицентром наш аэродром…

Чиж прикинул – если Муравко сейчас прервет задание, еще успеет сесть.

– «Шестьсот двадцать пятый», взлет?

– «Шестьсот двадцать пятому» запрещаю взлет.«Пятьсот седьмому» подруливание прекратить.

И сразу звякнул телефон, помощник протянул трубку Чижу:

– Командир.

– Павел Иванович, я же сказал – будем летать! Вы что, не поняли? – Волков был раздражен.

– Нельзя летать, Иван Дмитриевич, – упрямо сказал Чиж. – Опасно.

– Я сейчас приду. Без меня никаких команд! – и положил трубку.

Чиж опять прикинул. В воздухе три самолета. Два только что взлетели, эти вне опасности, их можно на запасном посадить. Муравко до запасного уже не хватит горючего. Время работало против него.

Ветер ворвался на аэродром сразу, будто стоял за воротами и ждал, когда откроют запоры, а уж распахнуть их он и сам сумел. Да так лихо, что влетел с пылью и сорванными листьями, с посвистом и устрашающим гулом. Волков двумя руками схватил фуражку и, низко наклонив плечо, словно рассекая упругую волну, подбежал к домику с вышкой. Дверь за ним закрылась с пушечным гулом.

– Этих двоих, – его палец поелозил по строчкам плановой таблицы, – предупредите, если не пронесет эту муру, будут садиться на запасном. Запросите Дизельный. «Полсотни шестому» – на точку.

Чиж взглянул на хронометр. Семь минут потеряно.

– «Полсотни шестой», работу в зоне прекратить. Выходите на точку с курсом сто двадцать.

– Понял, выполняю.

– Высота, «полсотни шестой»?

– Двенадцать с половиной.

– Понял. Снижайтесь до шести… До точки девяносто. Режим. Выходите на посадочный. Удаление тридцать пять.

– Понял, выполняю.

– Видимость ухудшилась, включаю светооборудование.

– Понял… На посадочном, режим до двух. Иду в облаках.

По стеклам вышки ударили первые капли. Крупные, тяжелые, как из свинца. Следы на стекле – как рваные воронки на заснеженном поле. Сколько таких полей повидал Чиж из кабины истребителя во время войны?

От порыва ветра пугливо скрипнули стропила СКП, угрожающе заиграла жесть крыши. И тут же огромная невидимая рука размашисто сыпанула горсть ледяных шариков. Они с треском кололись о бетон, разлетаясь сверкающими осколками.

– Запросите остаток топлива. – Скулы Волкова побелели, но голос был спокойным.

Муравко доложил. И стало ясно, что у него остался один вариант – садиться дома. До запасного уже не дотянуть. Те семь минут, которые были потеряны в ожидании Волкова, могли избавить сейчас Муравко от риска – он вполне успевал до Дизельного, но они уже канули и думать надо о другом – как обеспечить безопасную посадку.

– Приведите в готовность все аварийно-спасательные средства, – сказал Чиж своему помощнику. Волков только еле заметно кивнул. Видимо, Чиж опередил на секунду его распоряжение.

Муравко уже был на удалении пятнадцати километров, и Чиж представил себя в кабине самолета. Сейчас истребитель идет, как в дыму, только вздрагивает от ударов плотных образований. Лобовое стекло затянуто водяной пленкой. Сплошная муть перед глазами.

– «Полсотни шестой», пилотируйте по приборам до ближнего… На курсе. Удаление двенадцать, на глиссаде.

– Понял…

– «Полсотни шестой», влево пять.

– Выполняю.

– Удаление десять.

– Понял.

– Высота?

– Пятьсот.

– Снижайтесь.

– Понял.

– «Полсотни шестой», горизонт, удаление девять, с этим курсом.